I
Тадао пристроился на втором этаже на котацу1 и ждал, пока пройдет товарный. С тех пор как начались зимние каникулы, он каждое утро смотрел, как проезжает поезд.
Внизу мама шила на швейной машинке. Тадао, повернув голову, посмотрел на часы, стоявшие на шкафу. Еще оставалось немного времени.
Рядом стоял ящик с цветными карандашами. Тадао выбрал один, с обломанным концом, и стал обводить свое имя, написанное каной2 на обложке альбома для рисования. Пальцы от холода покраснели и совсем не слушались. Покончив с именем, Тадао взял красный карандаш и принялся обводить номер класса и группы.
— Оку-сан3, — закричали из соседнего дома, — телефон!
— Ой, спасибо!
Стук швейной машинки прекратился, внизу, в прихожей, с грохотом распахнулась дверь, и мама выбежала на улицу.
Раздался гудок поезда. Тадао поднял лицо и, опираясь руками, в одной из которых был зажат карандаш, на дзабутон4, стал смотреть в окно.
Снег, который шел всю ночь, прекратился, из-за отлогих вершин белых гор поднималось утреннее солнце. Все за окном сверкало и переливалось, прямо ослепнуть можно.
Послышался второй гудок. Тадао встал и прижался носом к оконному стеклу.
В просветы между домами было видно, как быстро бежал черный тепловоз, таща за собой длинную вереницу вагонов. Тадао стал быстро считать их, но, как и вчера, на середине сбился.
Последним промчался служебный вагон, из его трубы валил дым. И снова весь мир стал белым.
Тадао еще немножко посмотрел в окно, потом вернулся на котацу и с головой залез под одеяло. Закоченевшие руки согрелись, и он потер их одну о другую. Прямо перед носом свисал край одеяла, и Тадао попробовал цапнуть его зубами.
Из соседнего дома доносился пронзительный голос мамы, говорившей по телефону. Вдруг голос оборвался. Внизу открылась дверь, и мама вбежала в дом.
— Тадао! — крикнула она. Тадао не отозвался.
— Тадао!!!
Мама подошла к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Ну чего?— сказал Тадао.
— Спускайся сюда.
— Чего еще?
— Значит, нужно. Спускайся.
— Потом.
— А я говорю, сейчас. — Мамин голос посуровел. — Совсем не слушается. Вот я пойду в школу, пожалуюсь на тебя учительнице.
Тадао откинул одеяло, отодвинул сёдзи5 и стал спускаться по крутой лестнице. Разутые ноги мерзли на холодном полу коридора. Мама посмотрела на Тадао и вернулась в комнату.
— Ну чего? — спросил Тадао.
— «Чего». Все тебе «чего».
Мама подошла к шкафу, открыла ящик, где лежали вещи, достала костюм, который он надевал на Новый год.
— Ох, горе какое! — сказала мама.
— Мы куда идем? — спросил Тадао.
— К бабушке, — ответила мама, всхлипнула и стала надевать на него костюм.
— А зачем?
— Нужно. Достань-ка новые сапоги.
— Ага.
Тадао сам натянул на ноги шерстяные носки. Мама надела на него пальто и застегнула пуговицы.
Он заскользил в носках по коридору в прихожую. Открыв дверцу ящика для обуви, Тадао достал из его дальнего угла новые резиновые сапоги. Они были такие блестящие и переливающиеся — просто красота.
— Постой тут, — сказала мама из комнаты.
Тадао обернул штанины вокруг лодыжек и стал обувать сапоги. Они были как раз впору. Он попробовал походить взад-вперед по бетонному полу тесной прихожей.
Из комнаты вышла мама в черном кимоно и пальто, поспешно затягивая на ходу пояс. Надев белые таби6, которые она держала в руке, мама сунула ноги в зимние тэта7 с пластиковым верхом, обшитые цветным мехом. Нагнулась, чтобы завязать тесемку на таби. Тесемка никак не завязывалась на толстой маминой щиколотке.
— Ну, пойдем, — поторопила мама, и они вышли из дома.
— Гулять? — спросила у мамы знакомая тетя, встретившаяся им по дороге.
— Да, — ответила мама, не глядя на нее, и быстро прошла мимо.
Вот и улица.
С крыш снег еще не счищали. Возле домов он лежал целыми сугробами, кое-где на нем оранжевела брошенная кожура мандаринов.
К станции тянулся след от гусениц снегоуборочной машины.
Тадао смотрел вперед во все глаза, но самой машины не было видно, не слышался и гулкий шум ее мотора.
Местами из-под снега виднелась бетонная мостовая, и, когда мама ступала по ней, шипы ее зимних тэта звонко цокали.
Тадао хотел было прокатиться по ледяной дорожке, но посмотрел на маму и не стал. Мамино лицо было красным и расстроенным.
— Сегодня шалить нельзя, — сказала мама, глядя прямо перед собой.
— Буду охотиться на зайцев, — сообщил ей Тадао.
— Нельзя, — ответила мама и ничего больше не сказала, только зашагала еще быстрей.
Из-за сугроба вдруг выскочила черная собака и подбежала к Тадао. Он вцепился в мамину руку. Собака, выдохнув из пасти клуб белого пара, посмотрела на Тадао, потом пустила на снег желтую струйку и умчалась в переулок.
— Мама, — спросил Тадао, — а кто быстрее — заяц или собака?
— Сегодня нельзя охотиться на зайцев. Ох, беда какая!
— Ну кто быстрее?
— Я же сказала, сегодня не до зайцев. — Они свернули с улицы и стали подниматься вверх, к женскому училищу.
Все было занесено снегом, только сбоку кто-то протоптал узкую тропку.
Тадао пошел вперед, разбрасывая снег сапогами, чтобы сделать тропинку пошире. Прошло ужасно много времени, пока они добрались до ворот здания.
Училище уже закрылось на каникулы, в окнах белели задернутые шторы. Витая железная калитка была чуть-чуть приоткрыта, на каменных ступеньках остались следы метлы. Четырехугольные столбы ворот были одеты в белые снежные шапки.
Они вошли в калитку и, свернув перед самым крыльцом училища, пошли по заснеженной аллее. Пруд затянуло льдом, наверно, по нему уже можно было ходить.
Мама, подобрав полы кимоно, шла след в след за Тадао. Он время от времени оборачивался и смотрел на нее через плечо. На мамином лице, всегда таком веселом, сегодня не было и тени улыбки.
Они пересекли теннисные корты. В центре школьной территории стояла сторожка с двумя трубами. Из одной к небу тянулся сизый дымок.
Мама отодвинула Тадао в сторону и остановилась перед стеклянной дверью. Потопав ногами, она стряхнула с гэта прилипший снег. Тадао сделал так же. Чуть приоткрыв дверь, мама сказала:
— Можно?
Из сторожки никто не ответил. Видно было, что на глиняной печке стоит большой котелок, из-под крышки которого вырывался пар.
— Можно? — снова спросила мама, прислушиваясь к тому, что происходит в домике.
Сёдзи распахнулись, и вышел папа в пижаме.
— Это ты? Что случилось? — удивился папа. Тадао снял сапоги и прошел в комнату. — Так в чем дело? — опять спросил папа, стоя у дверей. Мама хотела что-то сказать, но только молча опустила голову. — Что случилось? Что ты там встала, иди в дом.
Мама вошла в комнату, но пальто не сняла.
На полу тесной дежурки лежали расстеленные футоны8. Тадао залез на котацу9 и стал смотреть на родителей. Огонь в котацу не горел.
Мама села на дзабутон, который бросил ей папа.
— Ну, что такое? — спросил он.
— Мама... — сказала она и закрыла лицо руками. — Мама умерла...
— Не может быть!
— Позвонили по телефону...
Мамины плечи задрожали, она пробормотала что-то невнятное и заплакала.
Папа сунул в рот сигарету. Он поискал спички, не нашел их и прикурил от электроплитки, включив ее в сеть.
Тадао увидел, как спираль электроплитки покраснела и тихонько загудела. Потом он снял перчатки и стал греть над плиткой руки.
— От чего она умерла? — Папа вытянул губы трубочкой и пустил в лицо Тадао тоненькую струйку дыма. — Она же вроде ничем не болела?
— Вчера вечером... постелила и легла спать... А утром смотрят...
Мама зарыдала.
— Отправляйся туда, — сказал папа.
— А как же... — Мама вдруг перестала плакать и, подняв лицо, посмотрела на папу покрасневшими глазами. — А ты?..
— Я не могу, — ответил папа.
— Как «не могу»?
— Я на дежурстве.
— Попроси, чтобы тебя кто-нибудь подменил.
— Кого сейчас попросишь.
Тадао заглянул под стол. Там стояла коробка из-под мандаринов, в ней всегда лежали моти10.
Папа посмотрел на Тадао, погладил его по голове и, нагнувшись, вытащил из коробки моти. Он бросил ее на раскалившуюся докрасна электроплитку. Повалил белый дым.
— С сахаром? — спросил папа у Тадао.
Мама плакала.
Папа открыл шкафчик и достал блюдце с сахарным песком. Теперь пошел черный дым, и Тадао пальцами быстренько перевернул лепешку.
— Смотри, горячая, — предупредил папа и, хлопнув по поджаренной моти ладонью, разломил ее пополам. Он свернул половину лепешки трубкой, и Тадао, насыпав на нее побольше сахара, стал есть.
