2
В эти выходные, с субботы на воскресенье Сурин был вынужден подменить заболевшего штатного начальника караула. Потому он договорился с руководством и взял выходной заранее, в пятницу. Звонить жене за город на её сотовый он не стал, желая приехать неожиданно, сделать сюрприз и таким образом немного «подсластить пилюлю» — его отсутствие в выходные.
С утра пятницы Сурин заскочил на работу, отдал кое‑какие распоряжения и поехал на вокзал. Когда выходил из офиса, шёл к метро… Ему показалось, что какой‑то человек с внешностью кавказца упорно идёт за ним следом. Он резко обернулся… но показавшийся ему подозрительным человек сел в другой вагон метро. Больше он его не видел ни на вокзале, ни в электричке и подумал, что просто показалось. А потом этот мимолётный эпизод совсем забылся, ибо случилось нечто, что перебило все остальные мысли.
Выйдя на своей станции, Сурин прошёл метров двести по посёлку, не доходя до своего дома, увидел возле качелей стайку девчонок среднего школьного возраста. От неё сразу отделилась и побежала к нему его дочка, двенадцатилетняя Иринка, румяная, круглощёкая, в топике и короткой юбочке.
— Папка… папка!! Ты что, приехал? А мы тебя только назавтра ждали! — дочь легко подпрыгнула и повисла у Сурина на шее, задрыгав загорелыми ногами.
В семьях с разнополыми детьми обычно имеет место негласное разделение симпатий: дочь — любимица отца, сын — матери. У Суриных может не очень явно, но тоже прослеживалась эта тенденция. Если между отцом и сыном имели место довольно сдержанные, без лишней эмоциональности отношения, то дочь Сурин явно баловал, даже вступался, когда, по его мнению, мать чрезмерно притесняла "ребёнка". Напротив, ему казалось, что отношения матери и сына иногда приобретали чересчур панибратский, игривый характер.
— А я вот сегодня… сюрприз вам сделать решил, — Сурин ласково похлопал по попке висящую на нём дочь. — Ну, хвати, хватит… ты ж не пушинка, — он осторожно опустил явно потяжелевшую здесь от свежих молока, сметаны и клубники "вволю" девочку на землю.
Подружки, местные и такие же дачницы, с затаённой завистью наблюдали эту сцену. Далеко не каждая из них могла похвастаться таким отцом, молодцеватым, крепким, к тому же, что было известно из подслушанных разговоров старших, зарабатывающего хорошие деньги. О достатке новых дачников говорило то, что они купили по местным меркам довольно дорогой дом и иномарка главы семейства, на которой он изредка, в основном осенью приезжал, чтобы вывезти картошку и прочие плоды, выращенные на участке при том доме. Девчонки не мальчишки, насколько раньше они созревают, настолько же раньше начинают интересоваться материальными нюансами жизни.
— Мама дома? — спросил дочь Сурин.
— Дома, — светя улыбающейся мордашкой, ответила та.
— А Антон гуляет?
— Не… тоже дома. Мама его не пустила, за то, что вчера пришёл поздно. Она его жуков заставила с картошки собирать… Ну, я пошла, пап?
— Беги, — вновь легонько наподдал счастливо взвизгнувшую дочь Сурин.
Он прошёл в переулок, мимо огороженного старым штакетником своего участка, чтобы выйти к дому. Пригляделся к забору, остановился — сразу три штакетина рядом истлели от старости и провалились во внутрь
— Эээх, забор пора менять. Чёрт, совсем нет времени, — Сурин стал пытаться вновь приладить выпавшие штакетины.
Пришлось их оторвать совсем, залезть через образовавшийся проём на участок, и уже оттуда нарвав травы привязать к продольным жердям. Прибивать эти гнилушки не имело смысла, всё равно, что пришивать гнилую материю. К дому Сурин пошёл уже с тыла, со стороны участка. Участок был в восемнадцать соток, и весь обработать, пока никак не получалось. За кратковременные наезды в посевную, в апреле‑мае они успевали вскопать не более половины. А эта, задняя часть, куда он только что залез… здесь почти в человеческий рост вымахала трава. Сурин через эти заросли пошёл к дому, к срубу бани, и будке с крашеной чёрной бочкой на крыше — летнему душу. Оттуда слышались неразборчивые, но весьма звучные, возбуждённые голоса жены и сына — они ругались, вернее Лена ругала сына. Сурин подошёл поближе, но не вышел из травяного укрытия, даже пригнулся, чтобы его совсем не было видно — он хотел вот так, из‑под тишка подглядеть, что за конфликт разгорелся у него в семье.
Они стояли друг против друга, четырнадцатилетний подросток уже вытянувшийся на метр семьдесят пять, худой, но не дохлый, мосластый, в отца, на нём широкие трусы‑бермуды и майка, на голове бейсболка… Опустив голову, он выслушивал материнские нотации, изредка огрызаясь и смеряя её взглядом с ног до головы… Лена стояла спиной к корыту, в котором угадывалось бельё и мыльная вода. Она, видимо, стирала и чем‑то возмутивший сын сейчас от этого занятия её оторвал. В жаркие дни Лена обычно ходила по дому и огороду в сплошном купальнике… У неё было два купальника, один раздельный, второй "рабочий", вот этот. Оба куплены уже довольно давно. Когда в первый их "дачный" год Сурин увидел на жене эти купальники, он выразил недовольство:
— Я что мало зарабатываю? Купи себе новый, современный, тем более эти тебе уже малы.
— А ты видел эти современные? Видел, какие там трусы… вся задница наружу. Во мода, раньше бабы грудь, плечи оголяли, а теперь задницы.
Лена выражала вполне понятное возмущение, ведь у неё были именно красивые плечи и грудь. Впрочем, Сурин считал, что и со всем, что ниже у жены всё в порядке, но Лена думала, что в заду она чрезмерно тяжела, а раз так…
— Ну, как я тут в таком выйду, тут же соседи всё больше старики и старухи, что скажут. Нет уж лучше я в старом, чем с голой задницей…
Сейчас Лена одела как раз в свой "рабочий" голубой с тёмными крапинками купальник. Она за что‑то ругала сына, а тот… Сурин видел из своего укрытия то, что похоже не замечала Лена. Сын, когда поднимал глаза, задерживал взгляд на пышных бёдрах матери, на её груди, которая чуть не вываливалась из выреза купальника, на округлом животе, с явственно проступающим пупком через тонкую материю…
— Никуда не пойдёшь, я тебе что говорила… пока всех колорадцев не соберёшь, из дома ни шагу! — Лена поправила белую шелковую косынку.
Антон вновь посмотрел теперь уже на поднятые к голове покрасневшие от загара полные руки матери, особенно визуално‑нежные от локтей до плеч.
— Ну, мам… Я после обеда доделаю, я ребятам обещал, у нас игра, — канючил сын, явно имея цель отпроситься на волейбольную площадку. В волейболе он был мастак, ибо уже второй год занимался в секции и обладал очень сильной подачей. Он рос от природы резким, взрывным.
— После обеда тут уже вся ботва будет сожрана. Не понимаешь что ли? Вон их сколько и новые кладки делают. Если их сейчас не передавить, без картошки останемся…
Конечно, семья Суриных и без этой картошки с голоду не померла бы, но уж больно жалко трудов по вспашке делянки, посадке и окучиванию, да к тому же Лена, по всему, за что‑то сильно разозлилась на любимого сына, и вот таким образом решила его наказать, не пустить гулять. Сурин, не выходя из своего укрытия, смотрел, чем же кончится эта перебранка, сумеет Лена настоять на своём, или нет. Он уже не раз выговаривал жене за то, что много позволяет сыну, а тот этим пользуется, начинает относиться к ней не как к матери, а как к подружке. Но помощи Лена у него ещё ни разу не попросила, напротив, утверждала, что с собственным сыном всегда сумеет справиться, если потребуется, то и налупит… Видимо именно это сейчас и собиралась сделать Лена. Она схватила сына за руку и попыталась потащить к делянке. Но Антон упёрся ногами и не сдвинулся с места. Отчаявшись, Лена несколько раз ударила его по спине, но, похоже, ей стало больнее чем ему, во всяком случае, она сморщилась, и потрясла ладонью, которой била.
— Если сейчас же не пойдёшь работать, я возьму отцовский ремень и напорю тебе задницу!
— Ну, мам… ну мне обязательно надо, я же обещал…
— Лена, красная лицом от гнева, и прочими обнажёнными частями своего тела от загара, сотрясая оными, поспешила в дом… оттуда уже появилась с широким армейским ремнём от портупеи Сурина.
"Хоть бы платье одела, или брюки какие", — недовольно подумал Сурин, следя за развитием событий. Но Лена не обращала внимания на свой явно не "бойцовский" наряд, собираясь лупить сына, будто он совсем маленький шкода, а не парень хоть и значительно легче её, но в то же время выше ростом и шире в плечах.
Антон не стал ждать, когда его начнут бить. Едва мать замахнулась, он отскочил в сторону, она за ним, он опять отскочил и, наконец, побежал… побежал весело смеясь. Что‑то в подсмотренной сцене Сурина насторожило. Создавалось впечатление, что сын играет с матерью в какую‑то игру, и, что самое удивительное, та эту игру приняла. Побегав вокруг гостевого дома и, так и не догнав сына, она уже и злилась как‑то через смех:
