А я тут в последнее время изливаю «всю желчь и всю свою досаду».[11]
Занятие очень приятное.
С большим наслаждением пишу цикл «дразнилок» — есть такой чудный жанр в детской литературе.
Вот как примерно выглядит «Дразнилка критику» (кусочек):
* * *
Кри-тик —
тик-тик,
Кри-тик —
тик-тик,
крес-ти, кос-ти
мой стих,
тих, тих.
* * *
У
ног,
мопс,
ляг
вож-дей,
пла-нов!
Твой мозг,
мозг-ляк,
вез-де пра-вый! и т. д.
Ничего? Вот уж приеду (если на День поэзии не вызовут в конце ноября, то в середине декабря на совещание — точно), вот уж приеду — вот уж почитаю! Не сердитесь на меня, дорогая Лиля Юрьевна, за несколько мрачноватый тон письма, в душе я, честное слово, — «весельчак и остряк, просто — душа общества»[12], как писал великий Владимир Владимирович.
Будьте здоровы — главное!
Будьте здоровы!
Скорейшего вам избавления от банок и горчичников!
Я — Марина — Вам — Василию Абгарычу — мильон самых разноцветных приветов и салютов!
Ваш В. Соснора
28. 11. 62
Дорогой Виктор Александрович,
Симонов не подвел, и заметка толковая.[13] Сейчас «Литгазета» не так уж нужна… Хотя, думаю, что в конце концов и она напечатает Паперного.
Рады были Вашему письму, хоть и грустному и раздраженному… Все понятно!
Напишите, в какие дни и часы Вы бываете возле телефона, — позвоним Вам. Соскучились!
Какой № телефона? Напишите.
Купили билеты на Вечер поэзии, 30-го. (Дворец спорта)[14] — интересно, как это выглядит.
Бронхит кончился. Были сегодня на выставке, в Манеже[15]. Картины так плохо развешаны, такая каша, что ничего не видно и кажется, что все плохо. Непонятно — «левая, правая где сторона…»
Что с университетом? Заводом?
Обнимаем вас обоих.
Лиля Брик
Вы довольны Симоновым или ждали большего?
18. 8. 64
Дорогая Лиля Юрьевна!
Все это время я занимался помимо новонаписания подведением итогов за 5 лет работы. Все, что написано до августа 1959 года, я уничтожил. Уже давно.
Итак, итог:
свыше 10 тыс. стихотворных строк,
3 пьесы,
10 рассказов,
повесть.
Немного же я натворил, сравнивая интенсивность работы с до 59-годной интенсивностью. Немного и неважно. Стихи 60–61 гг. начисто неинтересны, за исключением исторических. По-настоящему я начал работать только с прошлого лета — с «Книги Юга»[16], т. е. тогда, когда начал писать книгами. Если, отбросив ложную скромность, сказать, что мои книги 63–64 гг. занимают первое место в нашей современной российской поэзии, это доказывает только скудость настоящего литературного времени, а отнюдь не высоту моего взлета. Я очень лениво, очень анемично, с большими срывами работал. А до великих — и русских и советских — мне далеко. По крайней мере, еще лет 10 необходимо. Единственное пока ценное, чего я добился, — это абсолютное отстранение от всех предшественников. Но отстраниться мало — необходимо перешагнуть.
Пьесы мои — только жалкие опыты пьес.
Проза моя — убогое подобие прозы. Впрочем, в повести начала намечаться проза настоящая, и, думаю, это поприще будет одним из успешных.
Вывод же из всего этого один — меньше лени, больше работы. Вообще-то, я, видно, зря бросился подводить итоги. Это всегда наводит на мысли, далекие от веселых. Видно, я очень поздно начал развиваться по-настоящему. Как я жил? Ужасно. 10 лет сталинской школы, 3 года солдатчины, зеленое рабство, я писал на постах, засыпая, на морозе; 5 лет слесарного рабства — ежедневно ложился в 1–2 ночи, а вставал регулярно в 6 часов утра. Я только один раз за 5 лет опоздал на работу. Я до сих пор не могу отоспаться, а по утрам пью пиво, чтобы побороть раздражение и отвращение ко всему.
Пора начинать работать по-настоящему. Все пережитое не пройдет даром — я знаю границы своего здоровья, — но и поможет литературно. Очень плохо, что мы на жизнь смотрим как на литературный материал. Это делает менее сопротивляемыми.
Вот как я разоткровенничался.
Книга моя[17] еще в набор не сдана. Тянучка.
Опять читают.
Постараюсь в сентябре приехать в Москву.
Будьте здоровы, дорогая Лиля Юрьевна! Главное — не болейте! Приветствия Василию Абгаровичу и от Марины!
Ваш В. Соснора
22. 8. 64
Дорогой Виктор Александрович,
сегодня получила Ваше письмо. Огорчилась, стала звонить Вам — от Вас не ответили. Стараюсь думать, что это — настроение, а не состояние, что это временно… Поэт Вы удивительный, ни на кого не похожий. Надо стараться, чтобы это поняли.
Ради бога, ничего не уничтожайте! И не «подводите итоги» — слишком рано! А уничтожить под влиянием минуты можно много хорошего.
Неправда, что стихи 60–61 гг. неинтересны. Очень интересны!
Кто, по-вашему, Великие? Почему до них расстояние — 10 лет?! Эти 10 лет у Вас уже позади. Уже идете с великими в ногу, уже начали обгонять…
Кулакова[18] так и не видели. Если приедете в сентябре, привезите каллиграфическую книгу — посмотреть. Я очень люблю всякие шрифты, печатные и рукописные. «Есть еще хорошие буквы: Эр, Ша, Ща».[19]
Попробую позвонить Вам завтра. Не дозвонюсь, то послезавтра и т. д.
Поцелуйте Марину.
Оба обнимаем Вас.
Лиля Брик
19. 5. 65
Дорогая Лиля Юрьевна!
Не писал, потому что ничего не происходит.
Как в пьесе известного вам плохого драматурга: мы работаем, кесарь повелевает, море шумит; хорошая, белая жизнь.[20]
Пишу я позорно мало. Заканчиваю сейчас повесть о Борисе и Глебе. Закончу и стану дописывать повесть о Дон Жуане[21] — такое мистическое переселение душ — Дон Жуан в советской действительности. Недавно обнаружил две интересные вещи в своем т<ак> наз<ываемом> «творчестве»: все мои стихи написаны или о ночи, или о дожде, вся моя проза — о людях, не работающих на предприятиях советской промышленности. Интересно! Мир грез! Мир слез! Ха-ха!
Город Томск сошел с ума, и на ум ему уже не взойти. Ежедневно звонят и приглашают на три дня к ним на День поэзии. Им пригрезилось, что у меня открытый счет в Госбанке и что я, как Чайльд Гарольд, могу порхать на самолетах по всему земному шару, размахивая малиновым плащом.
Выступлений мне не дают. Да и не желаю.
Стихи в «День поэзии» отослал. Хорошо, если бы Слуцкий[22] (он член редколлегии) взял эти стихи в свои справедливые руки. Но я слышал, что Б. А. стал очень суров за последний год и что над его столом висит плакат «Но есть Божий суд, наперсники разврата!». Все равно, если он умело поведет дело и поумерит окончательный маразм Смелякова[23], они могут дать большую мою подборку, которая украсила бы современную советскую поэзию и придала бы ей смысл и эмоциональность.
Вы говорили, что поездку наметили на ноябрь.
Но тогда где-то сейчас должны оформлять документы?
Моя Марина зверствует.
Она ищет в хозяйственных магазинах цепь, чтобы приковать меня к столу, и по утрам пишет мне апостольские послания. Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий «о судьбах моей Родины»[24] мы иногда по нескольку дней переписываемся.
Вот такие хорошие свежие розы расцветают в саду моей биографии.
Будьте здоровы, дорогая Лиля Юрьевна!
Обнимаем Вас и Василия Абгаровича!
Ваш В. Соснора
P. S. Куда собираетесь летом? Мы еще не решили. Может, где-нибудь перекрестятся наши стежки-дорожки?
Переделкино, 12. 6. 65
Дорогой Виктор Александрович, Вашу повесть[25] еще читают «Гослит», Петя[26]… Через несколько дней она дойдет и до нас. А Слуцкий улетел в Киргизию! Вот так так!
Здесь с невиданной силой цветет и благоухает сирень.
Привет Марине.
Мы Вас любим.
Лиля и Катанян
Переделкино, 24. 6. 65
Дорогой Виктор Александрович,
письма сюда идут долго. Вчера получила Ваше письмо от 16-го. Пишите лучше в Москву.
Был у нас здесь Кулаков с женой.[27] Она мне понравилась. Он привез, показать штук пятнадцать темперы — на тему «Данте». Все заинтересовались. Валентина Ходасевич (художница)[28] хочет устроить его выставку в Институте Капицы[29] (она с ним дружит) и надеется продать «ящикам» несколько листов. Но Кулаков уже улетел в Новосибирск и не знает об этом. Я дала ей телефон Ломакина.[30]
