Он ожидал сочувствия от этого солидного дяденьки, он был абсолютно уверен, что тот посмеется вместе с ним над такими дурацкими страхами, и заключил он совсем по-взрослому:
- Да что там говорить, одно слово - женщина!
С ноткой мужского превосходства. И Степан Кириллович вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, пренебрежительно усмехнулся и произнес буквально с той же интонацией, мол, да, чего там ждать от них, женщин, особой смелости! - и при этом совершенно же отчетливо понимал, что если не большинство, то уж добрая половина катающихся на аттракционах именно женщины, а вот как раз он сам-то и боится даже смотреть на это самое колесо. Понимал, но вот брякнул же именно ту чушь, которую ждал от него пацан, который тут же радостно закивал головой и бесцеремонно схватив Степана Кирилловича за руку, повлек его на боковую дорожку, мимо кустов, мимо каких-то разукрашенных павильонов, мимо детской площадки с песочницами, качелями и пластиковыми горками, мимо уличной кафешки с уютными столиками под ярким тентом, и он послушно зашагал рядом с мальчишкой, и вот уже они очутились перед зеленой будкой с надписью "Касса", перед которой змеилась очередь человек так в пятнадцать.
Пацан вытащил из кармана деньги, смятую крупную купюру, моментально ввинтился в очередь - и исчез, только полосатая рубашка мелькнула. Степан Кириллович остановился в некоторой растерянности. Что он вообще тут делает? Бред какой-то! Надо, наверное, развернуться и уйти, а этот богатенький буратино пусть ищет себе другого спутника... Но буратино уже возник перед ним, буквально из ниоткуда, и в одной руке он сжимал два билета, которыми торжествующе помахивал, а в кулаке другой был у него зажат целый ворох разноцветных бумажек, - сдача. Небрежно запихнув этот ворох в карман шортов, мальчик снова вцепился освободившейся рукой в Степана Кирилловича и заторопил:
- Пойдемте! Ну пойдемте же! Да тут совсем рядом, что вы, не видите?
И глаза у него горели таким нетерпением, что показались уже не светло-голубыми, а вовсе даже темно-серыми, а то и карими. Совсем сбитый с толку темпом разворачивающихся событий и смутно соображая, что отпор надо было давать гораздо раньше, а сейчас на попятный идти по меньшей мере глупо, Степан Кириллович позволил прибуксировать себя на открытую заасфальтированную площадку, где он, старательно глядя только себе под ноги, нутром почуял нависающую громаду непрерывно находящихся в движении могучих металлических конструкций.
- Ну вот, - радостно выкрикнул мальчик, возбуждение которого нарастало с каждой минутой. - Вот оно - колесо! Правда, огромное? Здорово! Ведь здорово же?!
И он подтащил совершенно деморализованного напарника к деревянным ступенькам, ведущим на исшарканный тысячами подошв помост. Сбоку мелькнула забравшая у пацана билеты тетка в чем-то джинсовом, и вот они уже поднялись туда, где огромное и металлическое двигалось совсем рядом, буквально вплотную.
Звякнуло железо, и какие-то фигуры, весело переговариваясь, соскочили сверху на помост и убежали прочь, спустившись по ступенькам. Мальчик сильно дернул Степана Кирилловича за руку:
- Ну, залезайте же! Свободная кабинка!
И сам уже мелькнул сандалиями, запрыгнув на шаткую, раскачивающуюся, проплывающую мимо платформу. Степан Кириллович парализованно остолбенел, но кто-то, кисло дыхнувший на него пивом и табаком, буквально рывком за подмышки вздернул его ту же платформу и, лязгнув железным, преградил путь назад.
Пол качался и плыл, и у Степана Кирилловича подкосились ноги, но ничего страшного не произошло, потому что он всего лишь уселся на пластиковое сидение. Мальчишка уже сидел напротив него, и был он весь - радость и восторг.
Их кабинка медленно и до жути необратимо поднималась вверх.
- Мне брат сказал, - обязательно крутанись на колесе, если хочешь понять, как летают птицы, Степка!
Вздрогнув от неожиданного упоминания своего имени, Степан Кириллович незнакомым самому себе хриплым голосом спросил:
- Что же, это ты - Степа?
- Ну конечно, а кто же? Он же мне говорил, не вам! - выкрикнул мальчишка, вскакивая на ноги и жадно осматривая открывающуюся панораму. - Славка - мой брат! - он изучает птиц! Это называется! орнитолог! и я тоже! буду! орнитолог!
Он чуть не приплясывал, этот сумасшедший ребенок, вертелся во все стороны, раскачивая при этом и без того угрожающе шаткую кабинку. Куда делся его добропорядочно-аккуратный вид? Волосенки взъерошены, воротник рубашки завернулся наполовину вовнутрь, глаза - кажется, уже совсем темные! - сверкают азартом, и весь его повернутый к соседу профиль словно рвется вперед, вперед... хотя, простите, да ведь он же был курносым?! Степан Кириллович даже тряхнул головой, как от наваждения. Что за черт? Был же - он отлично помнит! - белобрысый, курносый, голубоглазый мальчишечка... А сейчас напротив него стоял, судорожно схватившись рукой за металлическую штангу, смуглый, остроносый, черноволосый пацан!
Степан Кириллович зажмурился и снова потряс головой, а мальчишка, уловив это его движение, повернулся к нему и крикнул:
- Чего боитесь! Чего! Смешно даже! Это разве высота?!
А колесо все вертелось, вздымая их беззащитные тела все выше и выше, и только сейчас Степан Кириллович услышал, что играет музыка, да не просто играет, а орет, забивая уши; видимо, поэтому и кричал с таким напряжением мальчик; и музыка эта, казалось, все усиливалась с высотой, и он увидел кроны деревьев, словно уплывающие под колесо, и открывающиеся за синей шевелящейся змеей реки городские кварталы, обнажающие свои крыши одни за другими, и разбегающиеся игрушечные автомобильчики, и надвигающееся со всех сторон белесое, жаркое, плотное небо...
Мальчишка замолчал и еще сильнее вытянулся, нависнув уже за пределами кабинки, и каким-то странным образом изогнув спину, при этом лица его Степану Кирилловичу не стало видно, и только усилившийся ветер трепал хохолок вздыбленных черных волос.
Колесо провернулось уже почти наполовину, и их болтающаяся люлька приближалась к высшей точке. Вокруг развернулась панорама города, и мальчишка вдруг вытянул руку, что-то показывая спутнику, повернул к нему лицо, очень бледное, с огромными глазами, и что-то быстро и отрывисто заговорил, но слов разобрать было невозможно, потому что музыка все орала и ревела, и вот они уже оказались в самом зените своей купленной в зеленой кассе траектории, и тогда мальчик каким-то моментальным движением - кажется, взмахнув обеими руками - вспрыгнул на боковую загородку кабинки и, спружинив тонкими загорелыми ногами, сильно оттолкнулся... выбрасывая себя... туда... в эту бесцветную раскаленную пустоту...
Степан Кириллович даже не вскрикнул. И не шевельнулся. Не сделал ни единого движения, чтобы посмотреть вниз, туда, где, конечно, уже кто-то истошно кричал, и собиралась непременная толпа, и кто-то из женщин падал в обморок, а детей срочно, бегом, утаскивали за руки прочь от страшного места, и кто-нибудь уже вызывал по мобильному телефону скорую помощь и милицию, и кто-нибудь кричал "отойдите, не подходите, да отойдите же назад", и обязательно задирались уже кверху лица, судорожно рассматривающие медленно ползущие вниз кабинки: откуда? кто был рядом?.. Он просто сидел, пусто и бессмысленно глядя перед собой, до тех пор, пока не выплыла откуда-то прямо возле него фигура, отщелкнувшая задвижку и отбросившая в сторону металлическую штангу. Он все еще сидел, и фигура, придерживающая его люльку, гаркнула, обдав его знакомым уже перегаром, - "укачало, что ли?.. вылазь, дядя, люди ждут...", и он послушно встал, тут же потеряв равновесие, и был за руку вытащен на твердое, а оттуда, бесцеремонно оттолкнув Степана Кирилловича, на его место уже загружалось целое семейство, яркое, шумное, стрекочущее детскими голосами. Фигура ловко, подпрыгнув уже вслед уплывающей в небо кабинке, защелкнула семейство все той же железякой. "Да тебя впрямь укачало", постановил обладатель скверного дыхания, "держись-ка вон за перилку, топай вниз, посиди там где-нить", и он опять послушно взялся дрожащей рукой за горячие деревянные перила и на ватных ногах сошел вниз, к распахнутой калитке, за которой начиналась ведущая прочь дорожка.
Не слышно было ни криков, ни взволнованных голосов, ни завывания неотложки, ничего. Даже музыки никакой не было слышно. А слышно было чириканье каких-то не угомоненных жарой птиц.
Он медленно огляделся. Вдали все так же змеилась заметно подросшая очередь к зеленой будке. Обладатели билетов спешили к ступенькам, ведущим на помост, где пьяноватый служитель лихо загружал их в непрерывно проплывающие покачивающиеся люльки. А потом, соответственно, выгружал.
Рядом с ним, отчаянно трезвоня, прокатил на трехколесном велосипеде малыш в ярко-красной панамке. К рулю был привязан туго надутый шарик. За юным гонщиком, шумно дыша, семенила тощая старушка с раздутой хозяйственной сумкой на согнутой руке.
