Дядя Габриеле был раввином, поэтому все называли его «дядя Наш Учитель» (Барба Морену). Будучи старым и почти слепым, он шел пешком под палящим солнцем из Верцуоло в Салуццо. Мимо проезжала повозка, он остановил ее и попросил его подвезти. По дороге из разговора с возницей выяснилось, что повозка эта погребальная и везет на кладбище усопшую христианку. Скверное дело, ибо в Книге Иезекииля (44: 25-26) сказано, что не должно священнику подходить к мертвому человеку, дабы не сделаться нечистым: «…только ради отца и матери, ради сына и дочери, брата и сестры, которая не была замужем, можно им сделать себя нечистыми. По очищении же такого, еще семь дней надлежит отсчитать ему». Дядя Наш Учитель вскочил, как ужаленный, и закричал: «Я еду с мертвой! Возница, стой!»
Ньюр[4] Грассиадью и ньюр Кулумбу были друзья-враги; согласно легенде, они, сколько себя помнили, жили окна в окна по две стороны узкого переулка городка Манкальво. Ньюр Грассиадью был богач и масон. Он немного стыдился того, что он еврей, и женился на гуйе (христианке) с длинными до пят светлыми волосами, которая наставляла ему рога. Эта гуйя, хоть и была гуйей, осталась в семейной памяти Маньей Аузилией, что указывает на определенную степень признания со стороны потомков. Ее отец, морской капитан, привез из Гвианы в подарок Ньюру Грассиадью большого разноцветного попугая, говорившего по-латыни: «Познай самого себя». Ньюр Кулумбу был бедняк и разделял революционные взгляды Мадзини[5]. Когда появился попугай, он купил облезлую ворону и научил ее говорить. Стоило попугаю произнести: «Nosce te ipsum», ворона тут же отвечала ему на пьемонтском диалекте: «Fate furb» (не дури).
Что касается диалекта, то и светловолосая гуйя Ньюра Грассиадью, и манод бабушки Бимбы, и хаверта, о которой сейчас пойдет речь, нуждаются в пояснении. Слово хаверта – еврейского происхождения и по своему значению очень емкое. Собственно говоря, это производное женского рода от хавер – «спутник», и переводится как «служанка», но при этом имеет характерную окраску: хаверта – женщина низкого происхождения, другого вероисповедания и других обычаев, которую приходится терпеть под своей крышей. По устоявшимся представлениям она не очень аккуратна, не очень честна, постоянно все вынюхивает и подслушивает разговоры хозяев. Последние поэтому вынуждены переходить в ее присутствии на особый жаргон, к которому наряду с упомянутыми выше словами относится и само слово хаверта. Теперь этот жаргон почти полностью исчез. Но поколение наших бабушек и дедушек еще употребляло несколько сотен слов и выражений, имевших еврейские корни и пьемонтские флексии. По большому счету основной целью этого лукавого жаргона было стремление утаить, скрыть, остаться непонятым, иметь возможность говорить о гуйим в присутствии самих гуйим и, живя в навязанных условиях запретов и угнетения, не бояться отвечать оскорблениями на оскорбления и посылать проклятья.
Место еврейско-пьемонтского жаргона среди других жаргонов и диалектов было незначительно, поскольку говоривших на нем было всего несколько тысяч человек, зато в человеческом плане он представлял большой интерес, как всякий групповой и недолговечный язык. Он обладал поразительным комическим эффектом, возникавшим из-за контраста между простоватым и немногословным пьемонтским диалектом, на котором почти не пишут, разве что на спор, и священным, торжественным библейским языком, геологическим языком праотцев, отполированным тысячелетиями, как русла ледников. Этот контраст был, в свою очередь, отражением особенностей, связанных с существованием рассеянной среди гуйим еврейской диаспоры (осознающей свое божественное призвание и терпящей повседневные лишения в изгнании), а также, поскольку человек – это кентавр, с заложенными в его натуре противоречиями плоти и духа, тленности тела и бессмертия души. Еврейский народ, долго и мучительно страдавший после рассеяния от этих противоречий, обретал постепенно мудрость, а вместе с мудростью и способность смеяться, которой не было у библейских пророков, и подтверждение тому – речь наших отцов, живших на пьемонтской земле. Более ограниченная в своих возможностях, чем идиш, она не менее насмешлива, и мне хочется вспомнить ее, пока она не исчезла окончательно. Этот скептический и добродушный жаргон лишь при поверхностном знакомстве может показаться богохульным; на самом деле он полон примерами искренней любви и почтения к Богу, называемому Нусньур, Адонаи Элоену или Кадос Баруху.
Не от хорошей жизни моих предков в их словаре нет слов «солнце», «человек», «день», «город», зато есть слова «ночь», «прятаться», «деньги», «тюрьма», «красть», «убивать», «сон». Последнее (бахалом) употреблялось почти исключительно в значении «ночное видение», что придавало всякому утверждению иронический оттенок и словно бы намекало собеседнику, что сказанное следует понимать наоборот. Существует значительное число уничижительных слов, которые можно было услышать, допустим, в христианской лавке, когда муж с женой обсуждали между собой, стоит покупать какую-то вещь или не стоит. Например, словом сарод (множественное число от еврейского цара – горе) называли нестоящий товар или никчемного человека; было и изящное уменьшительное сарудин, и безжалостное сарод е сенса манод (нехороша и без гроша) – выражение, употребляемое свахами по отношению к некрасивым бесприданницам, а также абстрактное хазируд (свинство) от хазир (свинья). В еврейском языке существует окончание «ут», которое служит для образования собирательных существительных типа малхут (царство) от мелех (царь), но оно полностью лишено укрепившегося в жаргоне крайне уничижительного оттенка. Другой характерный пример употребления подобных слов лавочниками и продавцами в адрес клиентов: в Пьемонте в девятнадцатом веке тканями часто торговали евреи, благодаря чему возник профессиональный поджаргон, который от продавцов, не обязательно евреев, ставших, в свою очередь, хозяевами, распространялся по другим лавкам и магазинам этой отрасли торговли и живет до сих пор, причем люди часто и не подозревают, что используют еврейские слова, и очень удивляются, когда случайно об этом узнают. До сих пор можно услышать выражение на веста а киним (костюм с мушками); киним – в переводе с еврейского – вши, те самые мошки из третьей казни египетской, которую вспоминают и о которой поют во время еврейской пасхальной службы.
Имелся и неплохой ассортимент малопристойных слов, употреблявшихся не только в своем прямом смысловом значении, например, при детях, чтобы те не могли понять, о чем говорят взрослые, но и как ругательства: в последнем случае перед соответствующими итальянскими и пьемонтскими выражениями у них было упомянутое уже преимущество оставаться непонятыми, а также помогать говорящему облегчать душу, не оскверняя языка.
Большой интерес для исследователя обычаев наверняка должна представлять группа слов, имеющих отношение к католической вере. Их еврейские корни подверглись основательным изменениям, и на то были веские причины: во-первых, требовалось хранить в строгой тайне значение этих слов, в противном случае легко было навлечь на себя опасное обвинение идолопоклонников в богохульстве; во-вторых, целью коверканья или даже замены слова было уменьшить, а то и полностью аннулировать заложенную в него магически-сакральную силу и таким образом лишить его сверхъестественной власти. Последнее подтверждается замещением во всех языках слова «дьявол» множеством нарицательных имен аллюзивного, эвфемистического характера, позволяющих упоминать сатану, не называя по имени. Церковь (католическая) обозначалась словом тунева, происхождение которого я не берусь объяснить, возможно, еврейское оно только по звучанию; зато синагога со скромной гордостью звалась просто скола (школа, где учат и воспитывают); раввин назывался не привычным словом рабби (ребе) или рабену (наш ребе), но морену (наш учитель) или хахам (ученый). За стены такой «школы» ненавистный языческий хальтрум не мог проникнуть. Хальтрум или хантрум – католическая вера с ее лицемерными обрядами, неприемлемая из-за своего политеизма и особенно из-за поклонения изображениям и их обожествления.
(«Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу… Не поклоняйся им…» – Исход, 20:3–5). Этимология и этого, полного отвращения к идолопоклонникам слова не ясна, возможно, она не еврейская; но в других еврейско-итальянских жаргонах есть прилагательное хальто, как раз в значении «лицемерный», и употребляется оно в основном применительно к христианам, поклоняющимся изображениям. Мадонну называли ахисса, в переводе просто «женщина»; но совсем загадочно и необъяснимо происхождение слова Одо, которым, если уж никак нельзя было без него обойтись, поминали Христа, понизив при этом голос и со страхом озираясь по сторонам; о Христе следовало вообще поменьше говорить, потому что миф о народе-богоубийце очень живуч.
