В этом — сила сурового и мужественного таланта Джеймса Олдриджа, певца людей с чистой совестью, с сильной волей, людей долга и чести, ибо сам Джеймс Олдридж в жизни и работе своей тоже немножко Айвор Мак-Грегор.
Борис Полевой
Сидя в старом вертолете «уэстленд», Кэти глядела, как Мак-Грегор влезает в замасленный стеганый летный комбинезон. Он приступил к делу весьма методически, но было в ученом и упорядоченном Мак-Грегоре нечто слишком уж углубленно-сосредоточенное, и никакой методе не поддавались до конца его локти и колени. Как всегда, они не умещались в назначенные им пределы. И когда вибрирующая металлическая коробка вертолета накренилась, заходила шумной дрожью взлета, Кэти шагнула к Мак-Грегору по алюминиевому полу и — тут рукав одернула, там локоть на место втолкнула, завершая борьбу мужа с комбинезоном.
— Застегну сам, — сказал он, когда она взялась за язычок «молнии».
— Рубашку свою смотри не зацепи.
Он нетерпеливо кивнул, возясь с застежкой. Вертолет мотало из стороны в сторону.
— Меня определенно укачает, — тяжело вздохнула Кэти.
Был желтый, бледный рассвет, расхлябанная старая машина трясла и качала их, унося вверх над глубокими расселинами нагой долины, и Кэти знала, что пахнущий металлом воздух станет сейчас морозным. Ей доводилось уже подыматься в Курдские горы — в этот на миллион акров простершийся край безлесных нагорий, спящих альпийских цветов и мосластых, высоченных, крутых вершин.
— Что, курды еще и сейчас сбивают вертолеты? — крикнула она мужу сквозь шум вертящихся лопастей.
— Так близко к Резайе не трогают, — ответил Мак-Грегор.
Десять месяцев тому назад вертолет, тоже принадлежащий Иранской национальной нефтяной компании, был подбит 80-миллиметровой ракетой, которую запустил подросток-курд с одного из этих пустынных пиков. Метким попаданием вышибло днище фюзеляжа, и сейсморазведочная аппаратура стоимостью в десять тысяч фунтов вместе с сидевшим на ней персом-техником попросту вывалилась в пустоту. У пилота достало злости и умения, чтобы, повернув назад, дотянуть машину до Резайе, возвратиться на другом вертолете со взводом иранских солдат и разыскать злоумышленника. Они расстреляли единственного обнаруженного на горном скате курда — шестнадцатилетнего бегзадийского пастуха. Расстреляли из пулемета и его отару, однако ракетомета так и не нашли.
— Не по той стороне хребта летим, — крикнул Мак-Грегор, поднялся по алюминиевой лесенке, просунул голову в кабину и начал громко пререкаться с пилотом сквозь рокот моторов. Кэти слышно было, как тот отвечал, что на склонах замечены курды и что экипаж не имеет желания получить ракету в зад.
— Ох, будь оно проклято, — проговорила Кэти. Усталая, она боролась с приступом воздушной болезни, которой неожиданно сделалась подвержена в зрелом возрасте.
Но минут через сорок все кончилось, они опустились в высокогорную безлесную котловину. Как только приземлились, тут же авиамеханики открыли люк, поспешно, точно под обстрелом, стянули с них комбинезоны, заторопили, тревожно покрикивая, помогли сойти, захлопнули дверцу и помахали им с вертолета, взлетевшего с шумом, как вспугнутый пеликан. Они смотрели, как он скользил над вершинами гор и как исчез. Теперь они были одни в этом холодном голубом и беззвучном поднебесье.
— Если Затко не дожидается нас там, у старого несторианского алтаря, — сказал Мак-Грегор, указывая на гребень, замыкающий на той стороне котловину, — то нам предстоит двухдневный пеший переход в Синджан.
— Я не жалуюсь, милый, — сказала Кэти. — Я прямо рада снова ступать по твердой земле.
— Так-то так, — сказал он, вскидывая с помощью Кэти рюкзак на спину. — Но тут непременно курды где-нибудь или даже жандармы, которые, возможно, предпочтут, чтобы мы не добрались до Синджана. Тебе следовало остаться ждать меня в Резайе.
— А я вот не осталась. И прими это к сведению.
Он не стал вступать в спор. Молча зашагал, ведя Кэти вниз в скалистую ложбину, а затем вверх на ту сторону и лишь изредка роняя слово указания. Так дошли они до цели — до небольшого каменного столпа с вырубленным в камне позеленевшим алтарем. Но никто их там не встретил.
— Я сварю кофе, — сказал он, доставая из рюкзака примус, — и если Затко и через полчаса не будет, то двинемся в путь.
Дети Мак-Грегоров уехали в Европу получать высшее образование, и Кэти ездила с ними, полгода провела в отъезде и теперь глядела на мужа с обновленным любопытством. Двадцать три года замужества не угасили в ней этого любопытства. Но при виде озабоченной возни Мак-Грегора ей подумалось, что примус грозит ему сейчас, пожалуй, большей опасностью, чем курды.
— И когда же вся эта курдская сумятица началась снова? — спросила она.
— В сущности, она и не кончалась.
— Я знаю, — сказала Кэти. — Но открытой войны и пальбы между иранцами и курдами не было вот уже сколько лет. Отчего же она вспыхнула снова?
Мак-Грегор пожал плечами:
— Трудно сказать. Думаю, курды опять замышляют создать независимую республику.
— На территории Ирана?
— Это мне пока не известно.
Он всыпал кофе в закипевшую воду, живо снял котелок с огня.
— Предвижу, что дальше, — сказала Кэти — Курды-горцы, курды-горожане и курды-политиканы режутся друг с другом во имя курдского освобождения, а иранцы истребляют их тем временем.
— Ты слишком строга к курдам. В сорок шестом они боролись молодцами.
— И до чего же доборолись? Иранцы повесили кази Мохамеда со всеми его министрами в старом Карском округе. Ну есть ли смысл им опять браться за прежнее? И еще тебя вовлекать — я ведь знаю Затко.
Мак-Грегор словно не слышал. Он привстал, внимание его сосредоточилось на птице, описывавшей четкий круг над мерзлым участком земли в полумиле от них.
Кэти молча глядела на мужа.
— Мне с тобой трудно становится, — проговорила она, рассерженная наконец его сосредоточенным видом. — Вот ты уже и не слушаешь.
— Прости, — поспешно отозвался он. — Я наблюдал, как степной сарыч мышкует.
Кэти упорно смотрела на мужа, как бы запрещая ему снова отвести взгляд.
— Ты принимаешь даже окраску этой местности, — сказала она. — Твои волосы, и глупые глаза, и ботинки, и одежда, и даже это твое упорное скрытничанье вчера и сегодня. Возвращение в родную стихию, не так ли? — И она сердито указала рукой на горы.
— Ну полно, Кэти, — сказал он мягко. — Я скучал по тебе и не шутя рад твоему приезду.
Желая уйти от ее испытующих глаз, он вынул карту, надел очки в стальной оправе и углубился в изучение карты и гор. И снова его фарфорово-чистое, со светлым загаром лицо, костистый, тонкий нос и строгий светлый лоб приняли сосредоточенное выражение.
— Ах, ради бога, — вырвалось у Кэти. — Не надо этого.
— Чего не надо?
— Очков не надо и не уходи в себя, побудь со мной.
Он спрятал очки и сложил карту. Кэти знала, что он до сих пор очень застенчив, так и не научился обороняться от неловкости таких моментов и эту незащищенность нетрудно использовать против него. Но каким же иным и лучшим способом встряхнуть его?
— Как бы то ни было, — сказала она, — но ясно, что Затко не явится, и давай-ка трогаться отсюда, пока я не стала еще кровожадней настроена.
— Подождем его еще несколько минут.
— Но он хоть сообщил тебе, что ему от тебя надо?
Мак-Грегор покачал головой:
— Он только слал мне настоятельные призывы, прося меня прибыть в Синджан до пятнадцатого сего месяца, если я ему друг и мне дороги интересы всех курдов и так далее.
— Типично курдский способ добиться от тебя чего-то.
— Пожалуй.
— И ты понятия не имеешь, что им от тебя нужно?
— Не имею. Но, судя по всему, нужно это им отчаянно.
— И ты бросил все дела в Тегеране только ради свидания с курдами?
— Нет. Мне так или иначе нужно было сюда по делам ИННК.
Мак-Грегор работал в Иранской национальной нефтяной компании главным ученым специалистом отдела изысканий и залежей.
Застегнув свою дубленку, Кэти пошла вниз по склону за Мак-Грегором.
— Иранцы выгонят тебя вон, если ты вздумаешь сейчас стать на сторону курдов.
Он развел руками, не возражая и не соглашаясь.
— И ты знаешь, что я не огорчусь, если выгонят, — продолжала она. — Нисколько не огорчусь.
— Ну, ну, Кэти... Не будь такой.
— Ты знаешь, что я хочу сказать.
— Я знаю, ты хочешь, чтобы я распростился с Ираном. Но Европа может и еще немного подождать, — сказал он не оборачиваясь.
— Нет, не может. — Кэти сделала глубокий вдох, чтобы отдышаться. — Тебе уже пятьдесят, и мне тоже. И былую нашу молодую увлеченность этой страной поглотил без следа и остатка вечный восточный кавардак. Все миновало, Айвор, — продолжала она, видя, что его спина упрямо напряглась. — Позади двадцать три года неудач, домашних арестов, тюрем, бог знает чего, и все ты отдавал, и ничего не получал взамен, и только зарывал здесь свои таланты — и настала пора уходить.
