Женщина кричала так, словно телефонные линии были неисправны по всей стране: Клещ нашел ваш телефон через компьютер. Ролло всегда говорил, что хотел бы с вами связаться. Он хотел, чтобы вы увидели, как здесь все переменилось. Он пытался отбиться своей тростью, но эму раскроил ему весь живот.
А что, подумал Меро, это действительно может быть интересно. Уже загоревшись этой игрой, он сказал, что приедет на похороны. Нет-нет, никаких встреч в аэропорту, он зарекся летать после того, как попал в град много лет назад: когда самолет в тот раз приземлился, то выглядел как вафельница. Он собирается ехать на машине. Конечно же, он знает, как это далеко. У него чертовски хорошая машина, «кадиллак», он всегда ездит на «кадиллаках»: прочные шины, скоростные автострады, прекрасный водитель, ни разу в жизни не попадал в аварию — постучим по дереву, — в общем, на дорогу уйдет четыре дня и в субботу вечером он будет на месте. Меро слушал ее удивленный голос, зная, что собеседница сейчас подсчитывает его возраст: получается, что ему должно быть восемьдесят три — он приблизительно на пару лет старше Ролло. Небось представляет, что он должен так же ковылять с палкой, домусоливая последние деньки; может быть, она даже трогает свои выцветшие волосы. Меро напряг мускулы, согнул ноги в коленях и подумал, что уж он-то смог бы увернуться от эму. Значит, он увидит, как его брата опускают в яму в красной земле Вайоминга. Это событие вдруг отшвырнуло его в прошлое: на фоне туч ослепительно сверкнула молния — это была не падающая вниз стрела, но вынужденное движение вверх сквозь разгоряченный эфир.
У него в памяти всплыл совершенно неожиданный эпизод, когда казалось, что подружка старика — теперь Меро уже не мог вспомнить ее имени — пустилась во все тяжкие. Ролло тогда сидел и таращился на ее окровавленные, искусанные пальцы, с изгрызенными до мяса ногтями, на натянутые, как провода, жилы на шее, на открытые руки, затененные волосами, на горящую сигарету, на поднимающийся вверх дымок, из-за которого она жмурила свои немного выпученные, как у мустанга, глаза. Девочка рассказывала всякие небылицы, полные ужасов. У старика к тому времени уже выпадали волосы, Меро тогда исполнилось двадцать три, а Ролло — двадцать, но все они были у нее под каблуком. Всякий любитель лошадей непременно втюрился бы в нее за ее выгнутую шею и лошадиные ягодицы, такие высокие и крутые, что постоянно хотелось шлепнуть девчонку по заднице. Ветер ревел за стенами дома, занося внутрь снег сквозь щели в искореженной бревенчатой двери, и все четверо, сидевшие в кухне, казались исполненными энергией целеустремленности. Она усадила свой широкий зад на угол ящика с собачьим кормом и смотрела на старика и на Ролло, то и дело переводя блестящие глаза на Меро, обкусывая ровными зубами краешки ногтей, высасывая выступавшую кровь и прикладываясь к сигарете.
Старик пил свой «Эверклиэр», помешивая его очищенной от коры ивовой палочкой, чтобы вкус получился более горьким. Его образ очень отчетливо вспомнился Меро, когда тот стоял у шкафа в коридоре и обозревал свои шляпы: брать ли шляпу на похороны? У старика поля шляпы загибались, как хотели: небольшой завиток справа, там, где он брался рукой, чтобы снять или надеть шляпу, и извилистый склон слева, напоминавший односкатную крышу. Его можно было узнать по шляпе за две мили. Он сидел в ней и за столом, слушая рассказы любовницы про Тина Хэда, то и дело опустошая свой стакан как минимум девяносто девять раз — до тех пор, пока не напьется: он пил — и его гангстерское лицо расслаблялось, исчезали и сломанный на родео нос, и разрезанные шрамом брови, и обрубленное ухо. Сейчас старик, наверное, уже лет пятьдесят, как умер и похоронен в форменном свитере почтальона.
Девчонка начала рассказывать историю:
— Так вот, в те времена, когда мой отец был еще ребенком, неподалеку от Дюбуа жил один парень по имени Тин Хэд. У него было маленькое ранчо, несколько лошадей, коров, дети и жена. Но кое-что с ним было не так. У этого Тина в голове была металлическая пластинка, потому что однажды он упал с цементной лестницы.
— Да у многих парней есть такие штуки, — сказал Ролло, раззадоривая рассказчицу.
Она покачала головой.
— Таких, да не таких. Пластина была сделана из оцинкованного железа, и она въелась в его мозг.
Старик показал на бутылку «Эверклиэр» и повел бровями:
— Будешь, крошка?
Девчонка кивнула, взяла у него стакан и выпила его одним залпом.
— О, я от этой штуки не стану рассказывать медленнее, — сказала она.
Меро показалось, что она сейчас заржет.
— Так что же дальше? — спросил Ролло, растирая каблуком своего сапога конский навоз. — Что же случилось с этим Тином Хэдом, у которого, как ты утверждаешь, была оцинкованная пластинка в черепе?
— Мне рассказывали так, — заявила девчонка. Она протянула свой стакан за добавкой, старик налил ей, и она продолжила.
Меро тогда метался всю ночь: ему снилось не то конское ржание, не то хриплое дыхание, но было это усталое дыхание любви или кровавые хрипы перерезанного горла — он не знал. На следующее утро он проснулся в мокром вонючем свитере, посмотрел в потолок и спросил себя, долго ли это еще будет продолжаться. Он имел в виду, главным образом, коров и погоду, ну и еще парню, конечно, было интересно, что его может ждать за два-три штата отсюда в любом направлении. Много лет спустя, сидя на велотренажере в собственном особняке, Меро понял, что на самом-то деле ему хотелось тогда совсем другого: он хотел иметь собственную женщину, чтобы не воровать недоеденное стариком.
Что ему хотелось знать теперь, когда колеса его автомобиля стремительно летели по залитым гудроном трещинам и выбоинам дороги, а по заднему сиденью каталась траурная фетровая шляпа, так это, увел ли Ролло у старика эту девчонку — надел на нее седло и ускакал навстречу закату?
Автомагистраль, испорченная оранжевыми столбиками, заставлявшими машины двигаться плотными рядами, разрушила все его надежды на то, что поездка окажется приятной. Его «кадиллак», зажатый между полуприцепами с шипящими пневмотормозами, тыкался носом в огромные колеса, а в заднем окне маячил здоровенный грузовик. Мысли у него путались, словно бы гребень, который расчесывал их в голове, наткнулся на колтун. Когда пробка рассосалась, Меро попытался немного разогнаться, но его тут же притормозил патруль. Коп, прыщавый тип с усами и разноцветными глазами, спросил, как его зовут и куда он едет. А Меро даже не смог сразу сообразить, что он тут делает. Коп писал и трогал кончиком языка свои усы.
— На похороны, — вдруг выпалил он. — Я еду на похороны своего брата.
— Не волнуйся, дедуля, а то родным придется хоронить еще и тебя.
— Молчи уж, гнусный хорек! — сказал Меро, разглядывая выписанную плохим почерком квитанцию на штраф, но усатый был уже за милю оттуда: слинял, как когда-то много лет назад слинял с ранчо сам Меро.
Он ехал и смотрел сквозь исцарапанное лобовое стекло. Можно было тогда уйти как-нибудь и повежливее, но ощущение неотложности вдруг охватило его всего, как удар по плечу расходится по всей руке. Меро был уверен, что это женщина с лошадиными ягодицами и Ролло, который не сводил с нее глаз, и старик, который лакал свой «Эверклиэр» и ничего не замечал или делал вид, что ничего не замечает, — это они тогда сработали в нем, как ключ зажигания. У нее были длинные, с проседью косы; Ролло мог воспользоваться ими как поводьями.
— Так вот, — сказала она своим низким убедительным голосом лжеца. — Я расскажу вам, как дела на ранчо Тина Хэда пошли наперекосяк. Курицы буквально за ночь меняли цвет, телята рождались с тремя ногами, дети у него были пегие, а жена признавала только голубую посуду. А сам Тин Хэд никогда не заканчивал того, что начинал, всегда бросал работу на середине. Даже штаны у него были лишь наполовину застегнуты, так что его сарделька вечно торчала наружу У него все шло как кривое колесо из-за этой оцинкованной пластины, которая разъедала его мозг: и на ранчо у него все шло наперекосяк, и в семье. Но, — сказала она, — им нужно было что-то есть, всем нужно есть.
Я надеюсь, они ели пирожки получше тех, которые готовишь ты, вставил Ролло, которого страшно раздражало, что в пирогах с черемухой вечно попадалась куча косточек.
Женщинами Меро стал интересоваться через несколько дней после того, как старик однажды сказал: «Своди-ка этого парня наверх и покажи ему эти, как их, наскальные рисунки», — и кивнул головой на незнакомца. Меро тогда было лет одиннадцать или двенадцать, не больше. Они ехали вдоль речушки и спугнули пару уток; те полетели вниз по течению, а потом вдруг повернули назад; за ними погнался ястреб, он напал на утку со звуком, похожим на хлопок. Она упала между деревьями, в бурелом, и ястреб скрылся так же стремительно, как и появился.
