– Поплачусь-ка я в жилетку, – говорил батя и звонил Федору, а потом уходил.
Федор Алексеевич – старый батин друг и начальник еще по флоту. Отец его очень уважал и, мне кажется, даже немного побаивался.
Я все-таки пересилил себя и позвонил. Мне не ответили, и я вздохнул с облегчением. Я хотел позвонить Ливанским, но вспомнил, что у них еще нет телефона. Тогда я позвонил Оле. Подошла к телефону она сама и вначале сделала вид, что меня не узнала. Но, наверно, я так сказал ей, чтобы она пришла, что она прибежала через пять минут.
– Я очень на тебя сердита и, пожалуйста, не задавайся, что я пришла, – это просто моя общественная обязанность: я взяла над тобой шефство…
Черт бы ее побрал с ее шефством. Вот человек! Не может сказать прямо, что она ко мне хорошо относится. Я чуть не выгнал ее.
– Слушай, помой посуду, а я… – сказал я и почему-то поперхнулся.
В передней у нас был сундук, на котором лежали шарфы, варежки, шапки, и я сидел на этом сундуке, а Ольга стояла рядом и ничего не говорила. Потом она убежала и через некоторое время пришла со своим отцом. Он был старшиной милиции и меня, по-моему, не очень любил. Он пришел, покрякал, обошел квартиру, посмотрел на часы – а было уже около двенадцати – и сказал:
– Олюха, давай его к нам. У нас поспит. И покорми. А мне – на дежурство. – Он козырнул по-военному и вышел. А через две минуты вернулся: – Слушай, как тебя… Александр, ты Юрку Пантюхина знаешь?
– А что?
– Скажи ему, чтобы он завтра ко мне в одиннадцать, нет, лучше в двенадцать ноль-ноль зашел.
Я не успел ответить, как он опять ушел. Попробуй-ка скажи Пантюхе, что его в милицию вызывают. И что я к нему – в двенадцать ночи пойду, что ли?
Мы, конечно, пошли к Ольге – с ней ведь не сладишь. Они через две парадные от нас живут.
– Я тебе здесь постелю, а ты пойди умойся. Потом я тебя покормлю. Ты не шуми, у нас мама больна.
Как будто я собирался песни петь…
Пока там Ольга возилась на кухне, я все думал: ну что я, маленький, чтобы со мной так нянчились? И еще о том, как сказать Пантюхе, что его вызывают в милицию. А еще смотрел Ольгину комнату. Ну да: расписание уроков с цветочками, этажерочка, порядочек, бантики-фантики…
Не было там бантиков-фантиков, – это мне со злости казалось…
Я долго не мог заснуть и все ворочался на диване. Пружины подо мной звенели и скрипели, и я боялся, что разбужу Ольгу, а остановиться никак не мог – все ворочался и ворочался. А потом я наконец заснул и спал так крепко, что, когда Ольга потянула меня за ноги, я вскочил как ошалелый и долго хлопал глазами, не понимая, где я и почему около меня стоит и хохочет Ольга:
– Ну и крепко же ты спишь, я тебя бужу, бужу, а ты все спишь и спишь. Мама говорит, это ты от переживаний.
Какие там переживания! Просто я долго не мог заснуть – пружины мешали. Но этого я ей не сказал.
– Вставай, соня, – сказала Ольга, – в школу опоздаем. Сейчас позавтракаем, ты сбегаешь домой за портфелем и пойдем в школу, а потом сходим навестить Нюрочку, а обедать придем к нам. Я с мамой уже договорилась. Потом сходим в кино – тебе надо отвлекнуться… или отвлечься?
– Отвлечься, – сказал я и подумал, как это она здорово все расписала и разложила по полочкам: сперва то, потом это. Но спорить я с ней не стал – не захотелось.
Мы позавтракали, и я пошел за портфелем. А потом, когда я уже спускался по лестнице с портфелем под мышкой, я вспомнил, что надо зайти к Пантюхе и сказать ему, чтобы он шел в милицию. Не очень мне хотелось это делать, но я ведь обещал Олиному отцу.
Наверно, опять Пантюха влип в какую-нибудь историю, он всегда влипал в какие-нибудь истории, и вот сейчас его вызывают в милицию, а я должен ему об этом сказать. Пантюха, конечно, начнет заикаться и скажет, чтобы я п-п-про-валивал к ч-ч-черту, а потом начнет орать, что и б-б-без меня знает, что ему делать – идти в милицию или д-д-делать дело, – он всегда делал какие-то дела, а потом ему за эти дела здорово попадало, но он не любил, чтобы кто-нибудь в его дела вмешивался.
С Юркой Пантюхиным у меня были странные отношения.
Когда заселяли наш дом, мы приехали самые первые, и мне было очень интересно смотреть из окна кухни, как каждый день во двор въезжали машины. С них разгружали разную мебель, и женщины суетились около машин и что-то кричали, мужчины, пыхтя и отдуваясь, таскали эту мебель на разные этажи, а потом курили с шофером, вытирая пот со лба, и подмигивали в сторону женщин. Потом они договаривались и один из них бежал в магазин.
Я видел, как вместе с отцом приехала Ольга на милицейской машине. Они выгрузили очень много цветов в горшках и один аквариум, прямо с водой и с рыбами. Старшина – Олин отец – понес его сразу в квартиру. А потом приехала трехтонка с мебелью и Олина мама – маленькая, худенькая, закутанная в платки; она командовала тремя здоровенными милиционерами, как «мать-капитанша» из Пушкина. А Ольга носилась взад-вперед и все время что-нибудь роняла.
Позже в парадную напротив приехал и Валечка. Им дали три комнаты, они приехали на четырех машинах сразу. Из них начали выгружать разные кресла и диваны, и эти – как их называют – стенки, и низенькие столики, как в кафе «Лакомка».
А потом приехал Пантюха. Они приехали самыми последними.
Я стоял у окна и услышал, как во дворе вдруг заиграл аккордеон. По двору шел парень в шляпе набекрень и играл на аккордеоне, а за ним фырчала машина – мотороллер не мотороллер – такая красная машина, на которой ездят дворники, и вел ее наш дворник. Она называется очень забавно – «тум», словно собачонка. Машина была с прицепом, а на прицепе стояла мебель. За прицепом шла очень красивая женщина в нейлоновой стеганке и в голубом шелковом платке, размахивала красной сумочкой и пела. У нее был очень красный рот – странная такая помада. Рядом с ней шла девчонка – очень стильная. А за ними катил детскую коляску – старомодная какая-то коляска, таких сейчас не делают – парнишка в огромной, как аэродром, кепке. В коляске стоял здоровенный фикус, лежали огромные часы и ящики с разным барахлом. Парень был в коротком пальто, маленький и тонконосый, кепка сидела у него на самых ушах, и, когда он начал вытаскивать из коляски фикус, я испугался, что он сейчас грохнет его и тот тип в шляпе даст ему так, что он не опомнится. Он обхватил здоровенный горшок с фикусом, прижал его к животу и на «полусогнутых» потащил в парадную. Мне даже показалось, что я слышу, как он кряхтит. Нес, нес и у самой парадной споткнулся о ступеньку и все-таки грохнул этот проклятый фикус. Горшок раскокался на мелкие куски, земля высыпалась. Паренек сорвал свой кепарь и хлопнул об асфальт, а тип в шляпе сыграл на аккордеоне туш. Красивая женщина с красными губами сделала сердитое лицо, потом махнула рукой и засмеялась.
– К счастью! – закричала она так, что я услышал сквозь закрытое окно.
Мне все это понравилось. «Забавная семейка», – подумал я.
После этого я долго никого из них не встречал, только часто, проходя под их окнами, слышал, как там играли на аккордеоне и очень громко пели.
– Вторую неделю новоселье справляют, – говорила наша соседка напротив, то ли восхищаясь, то ли возмущаясь.
Но вот однажды музыка и песни за окном смолкли, и парень в кепке стал появляться во дворе. Ему было скучно – ребят еще почти не было, была только мелюзга и Валечка, который с деловым видом пробегал с нотной папкой два раза в день, а остальное время торчал дома. Я из окна кухни видел, как парнишка слонялся по двору и лениво гонял палкой, как клюшкой, пустую консервную банку. Мне тоже было скучно: школьные друзья разъехались кто куда, а мои родители все никак не могли решить, куда меня деть на лето, и я томился в городе.
Парень в кепке мне чем-то нравился – уж очень у него вид был самостоятельный, и мне захотелось с ним познакомиться, но я как-то не умел это делать первый. И вот смотрел я, смотрел, как он гоняет эту несчастную банку, и решил все-таки вылезти во двор.
«Дай-ка я возьму велосипед, – подумал я, у меня был новенький «Орленок». – Парень, конечно, попросит у меня покататься, я ему дам, мы и познакомимся».
Как же! Попросил он покататься… Только я проехал мимо него, изобразив на лице самую приветливую улыбку, он – р-раз! – и сунул палку в переднее колесо, и все спицы только «тр-р-р». Я вылетел из седла и, треснувшись о мусорный бак, набил себе здоровую шишку.
Я поднялся и, пошатываясь, пошел к парню. Он стоял «ручки в брючки» и смеялся, и даже не думал бежать, хотя я был на голову выше его и вид у меня был, наверно, довольно злобный.
– 3-здорово ты летел. Аж б-бак зазвенел, – сказал он.
– Ты зачем это сделал? – спросил я.
– А не пижонь. А то едет и еще лыбится. Едет и лыбится, – спокойно сказал он.
– Д-дурак! – заикаясь от злости, заорал я. – Я в-ведь хотел… – Но что я хотел, мне так и не удалось договорить: я получил здоровенный удар прямо в нос.
– Д-д-дразнишься, д-да? – тихо сказал парень и пошел на меня.
