– Описала так, будто это все правда, аж жуть, – скажет Олли.
Мы посмеемся, а потом начнем целоваться и проваляемся в постели еще часик. Затем погуляем в парке, не спеша пообедаем, и я в жизни больше ничего не стану принимать как должное.
В реальность меня возвращает звук шагов по каменному полу. Саймон, старший брат Олли, выходит вперед, сжимая записи. Он крупнее Олли, и волосы у него темнее. Саймон оставил службу в полиции и переехал с женой и двумя детьми в Нортумберленд, поближе к Кэролин и Виктору. – Он всегда очень деятельный и любит командовать, – рассказывал Олли.
Мне нравится Саймон. Он храбрый. Я бы не смогла сегодня вот так стоять перед всеми.
– Олли был у нас в семье музыкально одаренным, – начинает Саймон. – Играл на пианино с шести лет. Пока я развлекался войнушками и строил шалаши в саду, Олли учил Шопена и сочинял музыку… Другой его страстью было писательство.
Закрываю глаза и пытаюсь слушать речь, но раз за разом меня терзают воспоминания об утре, когда Олли еще был жив.
– Сюрприз! – воскликнула я, когда Олли взял рогалик со словами: «Вот это да!» Мы редко завтракали вместе перед работой, я всегда спешила.
– Кстати, там штука с занавеской для ванной отвалилась, починю потом, – сказал он.
– Правда? Ну и ладно, – отмахнулась я, наливая кофе.
– Бекка? Не вину ли ты там прячешь? Ты что, замутила с Глитцем? — поинтересовался Олли.
Патрик ван Глитцен, или Глитц, как я его называю, – мой шестидесятипятилетний начальник. Когда ему было уже глубоко за пятьдесят, он открыл галерею современного британского искусства на Нью-Бонд-стрит. Теперь эта галерея считается одной из самых успешных в стране.
– Черт, неужели так заметно? – Я наклонилась и поцеловала Олли. – У меня отличные новости.
– Нам не придется ехать на выходных к твоим родителям?
– Хитрец. Ты же знаешь про Нормана Грэхэма?
– Он вроде рисует разноцветные квадраты.
– Которые продают за тысячи фунтов. Вчера я продала серию из шести. Шести, Олли!
– Классно. То есть тебе перепали приличные комиссионные?
– Ага, только это не все. Глитц пересмотрит мою зарплату и выдаст небольшую премию в конце лета!
– Потрясающе, – улыбнулся Олли.
– Так вот, я подумала…
– Ой-е, запахло жареным. – Он подлил себе еще кофе.
– Я подумала, что пора бы нам переехать отсюда…
– Не начинай опять, а?
– Олли! Это нечестно!
– Просто ты твердишь одно и то же.
– А мне надоело жить в каморке!
– Знаю, – отозвался он с уязвленным самолюбием в голосе. Олли всегда было неудобно говорить о деньгах. Ему казалось, что именно он должен зарабатывать больше, однако преподавание музыки и написание романа в надежде, что его издадут, в жизни не помогло бы нам перебраться в лучший дом. Поэтому я бросила иллюстрировать на дому и пошла на работу к Глитцу. Олли винил себя, что мне, а не ему, пришлось отставить в сторону свои мечты. Я с самого детства страстно любила рисовать и изучала искусствоведение во Флоренции. Олли все обещал загладить вину. Что закончит рукопись и заключит договор с издательством.
– По свидетельству очевидцев, – сообщил тогда полицейский, – ваш муж вылетел из-за угла…
– Нет, – пораженно отозвалась я. – Он не мог! Олли всегда осторожен, он обещал быть осторожным…
Полицейский вежливо кивнул, но все равно продолжил:
– Он не видел встречную машину до последнего момента. Водитель ничего не сумел бы сделать.
– Олли притягивал людей, – голос Саймона дрожит, – неотразимым задором и очарованием.
Я касаюсь фотографии на обратной стороне программки, где Олли улыбается и смотрит с теплом. Снимок сделали в тот вечер, когда мы въехали в нашу однокомнатную квартирку. Четыре года назад это казалось важным и взрослым событием. Мы заказали еды и распили у камина дешевое шампанское…
– Несложно понять, почему здесь собралось столько его друзей. – Саймон обводит рукой полную церковь.
Но я знаю, кого здесь нет. Джо Лоусона. Он должен быть тут. Джо был лучшим другом Олли. Мы всегда тусовались втроем.
А потом я все испортила.
– Оливер был добрым, – говорит мне десятилетний Барнаби, сжимая руку матери. Олли давал частные уроки фортепиано, и мальчик был одним из его лучших учеников.
Китти вместо меня благодарит Барнаби за прекрасно сыгранного Шопена: Олли гордился бы им.
Иду к выходу мимо людей, которые пьют чай и поедают пироги. Меня догоняет мама, одетая в простой серый наряд.
– Вот ты где, милая.
К нам подходит Пиппа. Она держит на руках одного из своих двойняшек, Оскара. Ему три года, рот перемазан шоколадом. Пиппа не знает, что сказать. Мама тоже. Никто не знает. Откуда им?.. Я вымучиваю улыбку.
– Хочу подышать свежим воздухом. Вернусь через минутку.
Уходя, я чувствую на себе их беспомощные взгляды.
Снаружи я прислоняюсь к стене и делаю глубокий вдох. Перед глазами вновь возникает полицейский, замерший возле нашего камина. «Он не видел встречную машину до последнего момента… слишком поздно…» Почему Олли поступил так безрассудно? О чем думал? Я злюсь, а в те моменты, когда злость уходит, мне становится настолько грустно, что кажется, если я упаду, то непременно разобьюсь на тысячу крошечных осколков. С каждым ударом сердца я все сильнее желаю отмотать время назад, вернуться в тот день. Может, если бы я подождала до вечера с разговором о переезде, Олли остался бы жив.
– Давай снимем квартиру поближе к центру. – Я показала ему два предложения, которые обвела в брошюрке прошлым вечером, пока Олли играл в покер с друзьями. – Думаю, зарабатываем мы достаточно, плюс используем сбережения, так что выйдет как раз.
Олли глянул на квартиры, но промолчал и надел куртку.
– Что скажешь? – настаивала я, пытаясь скрыть досаду. – Обе недалеко от реки, да и твоя работа там близко.
Олли работал в музыкальном отделении школы района Чизик.
– И мы сможем лишних полчасика валяться в постели. – Мой последний аргумент, чтобы добиться хоть какого-то согласия.
– Потом поговорим.
– Все хорошо? – уже с тревогой поинтересовалась я.
– Да. Слушай, мне пора. – Олли подхватил с дивана мотоциклетный шлем. Заметив мое разочарование, он подошел и прижался своим лбом к моему. – Я устал. И с похмелья. Сам виноват, конечно.
Я погладила его по затылку.
– Ты точно хочешь переехать, да?
– Больше всего на свете. – Он смахнул крошку с уголка моего рта и поцеловал меня. – Я очень тобой горжусь.
Я вытираю глаза рукавом кофты.
– А я тебя ищу, – подходит Китти.
– Он что-то от меня скрывал.
Олли оставил мне сообщение тем утром, пока я была на совещании: «Слушай, нам надо поговорить».
– Бекка, прекрати, – просит Китти, прислоняясь к стене рядом.
– Что прекрати?
– Снова и снова вспоминать. Никому от этого не легче, а тебе уж тем более.
– Но он сказал, что нам нужно поговорить.
– Это не значит, что он что-то скрывал, – пытается успокоить меня подруга.
– Он был расстроен, взволнован. – Я кусаю ноготь.
– Бекка, давай не сегодня, не сейчас. – Китти обнимает меня за плечи. – Пойдем внутрь. Твой отец хочет сказать пару слов.
– А может, мне поговорить с Кэролин? Вдруг Олли с ней поделился…
– Нет! Хватит над собой издеваться. Просто забудь, – умоляет Китти.
– Не могу!
Китти встряхивает меня и заглядывает в глаза.
– Олли настолько тебя любил, что никогда бы не стал ничего скрывать, ты ведь знаешь.
Слезы вот-вот сорвутся.
– Знаю? Я уже ничего не знаю…
«Все случилось быстро, – как наяву слышу голос полицейского, который пытался меня утешить. – Ему не было больно».
Хочется кричать. Хочется умереть.
Китти прижимает меня к себе.
– Я не могу без него жить, не могу, – рыдаю я. – Ох, Китти, что же мне делать?
– Тш-ш. Я здесь, я с тобой. Мы справимся, Бекка, обещаю. Справимся вместе.
– Вот и все, к завтрашнему дню мы готовы. – Я окидываю галерею взглядом.
На стенах висят абстрактные лондонские пейзажи кисти Пола Ламонта, со свеженькими белыми ценниками, которые только и ждут красных наклеек «продано».
Наблюдаю, как Глитц ослабляет галстук и, выскользнув из туфель, вытягивает ноги под столом. Я, выжатая как лимон, сижу напротив. Внешность у Глитца незаурядная. Серебристые волосы, продолговатое лицо, крупный нос и проницательные голубые глаза, что даже иголку в стоге сена заметят. Если бы Глитц не работал в сфере современного искусства, то стал бы классным детективом. Так и вижу его в стильном пальто и при бинокле.
