Мэри: Девять.
Детектив: Девять! Надо же, такая взрослая. Знаешь, сколько было Алиссе?
Мэри: Мама сказала, что ей было три месяца.
Детектив: Правильно. Она была совсем малышкой. Ты помогала своей маме заботится о ней, что именно ты делала?
Мэри: Эмм... я кормила ее и помогала ей срыгнуть... и всякое.
Детектив: Хорошо, а теперь, Мэри, расскажи мне, что случилось вчера?
Мэри: Я не знаю.
Детектив: Твоя мама говорит, что ты осталась в комнате одна. С Алиссой. Что вы спали в одной комнате.
Мэри: Уммм... Я не знаю.
Детектив: Уверена? Твоя мама говорит, что она плакала.
Мэри: Она не переставала плакать... Я не могла уснуть.
Детектив: Ты пыталась заставить ее прекратить плакать?
Мэри: Я не помню.
Сегодня я дежурная по кухне. Это означает, что я должна отскрести и отмыть каждый котелок и кастрюлю, пока Мисс Штейн будет засовывать туда свое белое толстое лицо. Она не знает ничего об уборке, но критика ей удается отлично.
— Мэри, по-твоему, это — чисто, тупица? Помой еще раз!
Государству потребовалось долгих шесть лет, чтобы понять, что я не несу угрозы для общества, после чего они вырвали меня из детской тюрьмы и направили к Мисс Штейн. По сути, меня перевели из одной тюрьмы в другую.
Понимаю, есть большая разница между тюрьмой и колонией для несовершеннолетних, откуда сюда попали другие девушки. Колонии созданы для беспризорников, которые ограбили винный погребок, угнали машину или по глупости попытались убить кого-то. А тюрьмы — для тех, кто совершил более значимые преступления, для таких как я.
Как бы то ни было, какой-то социальный работник закинул меня сюда со словами: «Это Мисс Штейн» и умчался прочь, прежде чем я успела по-настоящему познакомиться с этой женщиной. Большую часть моей жизни никто не считал нужным объяснять мне что-либо. За одним «потому что я так сказал» следовало другое. За эти шесть лет ни один взрослый не удосужился пояснить мне, почему со мной происходят те или иные вещи. Полагаю, убийцы не заслуживают уважения, поэтому я перестала на это надеяться.
Мисс Штейн захромала по кухне своими кривыми, толстыми и опухшими ногами. Вы, возможно, думаете, что, когда вес человека превышает центнер, он пытается как-то исправить это, сесть на диету. Но только не Мисс Штейн. Она по-прежнему съедает по целой коробке пончиков ежедневно.
— Мэри! Ты медленнее текучей патоки! Неужели так сложно помыть эти долбанные тарелки?
Не понимаю, за что Господь послал мне Мисс Штейн. Не понимаю многих Его поступков. Но мама всегда говорила мне не задавать вопросы, а просто молиться. Даже, когда дело касается толстых, противных белых теток, коей являлась Мисс Штейн.
— Я вижу жирное пятно в уголке! Как ты могла его не заметить, если заметила я?
Это был единственный совет, который мама дала мне. Просто молись. Бог со всем разберется. Ей никогда не приходило в голову, что иногда надо попытаться что-то сделать самой. Иногда мне хотелось закричать: «Бог немного занят, мам! Он не может все время находить твои ключи!» Она всегда была лентяйкой, ожидающей, что окружающие сделают все за нее.
Можно сказать, у нас с Богом была одна общая проблема.
Тара, одна из моих соседок, кидает тарелку из-под завтрака в раковину. Она крупная и черная, как смола, называю ее «Смоляная Тара». Но только у себя в голове, потому что я ни с кем не разговариваю. Разговоры влекут за собой проблемы, а эти девушки только и ждут, когда дам им повод. Это касается всех: я нема как рыба.
— Мой-мой, психичка, — ворчит она и со всей силы врезается в меня своим массивным плечом. Тара покушалась на жизнь своего парня, нанеся ему одиннадцать ударов ручкой, примотанной к линейке. Когда ее спросили, почему она не использовала нож, она ответила: «Потому что ножи слишком опасны.» Ей было семнадцать, но, казалось, что ее развитие остановилось на уровне пятилетки. Она, без шуток, все еще рисует в раскрасках и считает по пальцам, используя суставы, в случае, если число больше десяти.
На кухне показалась Киша, шлепая тапками по полу. В одной руке у нее была пилочка для ногтей, а в волосах все еще красовались бигуди.
— Боже мой, это место такая лажа! Мне безумно скучно! Здесь нет ни чего крутого! Знаешь, почему нас закинули сюда? Чтобы держать в этом дерьме, как в ловушке.
Она разговаривает не со мной. Просто выплескивает мысли на свою воображаемую аудиторию. Киша из бедного квартала на востоке Нью-Йорка. Я там никогда не бывала. Да даже в Бруклине не очень ориентировалась. Мама всегда говорила, что за пределами дома слишком опасно. Забавно, что, в конце концов, и внутри дома стало не безопаснее.
— Эти тупые сучки не понимают меня, — бурчит Киша, смотрясь в свое отражение в микроволновой печи.
Эта девушка опрокинула парту на учительницу по математике, тем самым приковав ее к инвалидному креслу. Она сделала это лишь потому, что неправильно ответила на вопрос. Большинство преступлений остальных девушек мало чем отличались от этих. Преступления на почве страсти, нервные срывы и, старое доброе, в неправильном месте в неправильное время. Мой грех был более психопатическим. Я была девятилеткой, которая убила младенца.
Предположительно. Они всегда используют это слово.
Все в этом доме знали, что я сделала. Или думали, что знали. Никто не спрашивал меня об этом, потому что, на самом деле, никто не хочет слушать историю о том, как я убила ребенка. Им даже не интересно, зачем я это сделала. Им просто нравится притворяться, что они и так обо всем знают.
Выдержка из Журнала «People»
Статья: «Девятилетняя девочка обвиняется в непредумышленном убийстве ребенка»
Девятилетняя девочка, чье имя останется неизвестным, обвиняется в смерти Алиссы Ричардсон. Это дело вызывает серьезные вопросы и порождает волну дискуссий. Кто должен выносить приговор: уголовный суд или комиссия по вопросам психического здоровья? Сможет ли столь молодой ответчик предстать перед судом?
Девочка, являющаяся дочерью няни, на которую была возложена опека над Алиссой, в настоящее время находится под стражей и должна будет явиться на суд в марте. В случае, если ее признают виновной, ей может быть назначен максимально допустимый, одиннадцатилетний, срок в колонии до достижения ей двадцатиоднолетнего возраста. Или же, она отправится в тюрьму для несовершеннолетних, до тех пор, пока девочке ни исполниться двадцать один год, чтобы потом быть переведенной на максимальный срок во взрослую колонию.
Воздух в групповом доме всегда спертый, будто мы живем в огромном старом ботинке, пахнущим кукурузными чипсами вперемешку со средством от насекомых. Я никогда не зову это место домом. Это не мой дом. Место, в котором ты опасаешься за свою жизнь нельзя считать таковым. Это «Флатландия»2, основанная на личной выгоде. Со стороны, это обычное двухэтажное здание. Здесь четыре спальни, две ванны, гостиная/столовая, кухня, офис и почти достроенный подвал. Коридор напоминал приемную врача. Все это было для посетителей: членов семьи, социальных работников и офицеров по условно-досрочному освобождению.
— Мэри! Перестань летать в своих проклятых облаках и хватайся за швабру! Чтобы полы сияли!
Швабра. Волокнистый черный парик, прикрепленный к куску выцветшего желтого пластика. Она выливает на потертый пол смесь из отбеливателя и средства для чистки мебели. Это зловоние медленно прокрадывается по моему горлу, вынуждая зажать рот рукой, а глаза заслезиться.
— Что с тобой! Ты что, беременна? Не дай Бог, ты беременна!
Желтый линолеум становится еще чернее, когда на пол попадает слой грязи, накапливавшийся годами на этой швабре. Интересно, сколько девушек до меня пытались отмыть ей пол. Все это — мартышкин труд. Как бы сильно она не стремилась вылизать тут все до блеска, это не останавливает ни мышей, ни тараканов от их привычных ночных посещений. Пыль, тонким слоем покрывающая наши легкие, въелась в пропитанную кошачьей мочой мебель и в темные панельные стены, погружая весь дом в вечный мрак. Давайте скажем так, я жила и в лучших условиях. Хотя, опять же, видела и нечто похуже.
