Я редко заглядываю в витрины магазинов.
Я не смотрю на то, что там выставлено, но не потому, что мне это не интересно, а потому, что это может меня расстроить.
Например, я один из немногих, кто считает, что мода подчиняет себе разум. Поэтому я редко рассматриваю витрины модных магазинов, чтобы не потерять рассудок. Я не заглядываю в витрины и потому, что есть еще одна опасность — я могу увидеть то, что мне понравится, но будет не по карману.
По этим причинам я смотрю на витрины магазинов только для того, чтобы увидеть в них свое отражение, свою тень и выпрямиться, точно так же, как я иной раз пытаюсь увидеть себя со стороны.
Я перестал горбиться, но весь превратился в тень. Я видел контур, но не видел его наполнения. И так, тенью, я начал проходить по витринам. Редкие машины лишь указывали мне дорогу — больше ничего. Я думаю, что они также несут некоторую ответственность за то, что произошло потом, то есть, если бы они двигались в обратном направлении, может быть, и я бы вернулся назад или, по крайней мере, изменил порядок и цель передвижения. Например, заметил бы, что улица, по которой я иду, ведет меня в направлении, противоположном тому, по которому я хотел идти. Но куда я хотел идти? Подальше от Марты? А поближе к кому? Господи, спаси и сохрани!
Если смотреть с этой точки зрения, мне бы надо было выбрать другую улицу, с односторонним движением или хотя бы с ночными липами, или с еще не зацветшими японскими вишнями, чтобы, по крайней мере, получить приятные сенсорные ощущения, пока я иду, пока я бегу. Но я выбрал именно ту, по которой шел той ночью, как будто кто-то нарочно повел меня по ней, как будто специально направил меня.
Чтобы нарушить однообразие, я повернул налево. Затем я еще раз повернул налево и, наконец, направо. Потом снова направо, потом налево. И еще раз налево. Или направо? Затем я поднялся по каким-то ступенькам, спустился по каким-то ступенькам и подумал, что неплохо бы и мне перестать разговаривать с Мартой. Так было бы лучше всего.
3.
Я все еще смотрел, как моя тень скользит по гладким поверхностям стеклянных витрин, думая о том, что случилось с Мартой, как внезапно услышал какой-то шорох и увидел, опять-таки внезапно, как моя тень вошла в широко открытую дверь и исчезла в темноте.
Это внезапно, казалось, разбудило меня от моей меланхолической депрессии, и я остановился, чтобы посмотреть, что происходит.
Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что, когда я проходил мимо одного из бесчисленных магазинов, одна дверь, из тех, что реагируют на датчики и разъезжаются автоматически, без предварительного уведомления и без всяких объяснений — открылась!
И вот моя тень шагнула туда, а я остался на улице, ошеломленный происшедшим!
Было уже за полночь, и магазины давно закрылись, по крайней мере, в той части города, где я находился. Я посмотрел налево и направо. Нигде ни души. Я заглянул внутрь через настежь распахнутую дверь, перед которой стоял, и увидел только слабо освещенное помещение — в тусклом свете лампочек едва угадывалась внутренность магазинчика. И что же теперь?
Действительно, в тот момент я мог просто пойти дальше, и то, что я увидел внутри магазина, могло стать лишь предметом размышлений, которые занимали бы меня в течение нескольких дней, ну, может быть, недель.
Это правда, что я мог бы уйти, и тогда моя жизнь выглядела бы совершенно иначе.
Если бы было так!
Но все пошло по-другому. Я остановился. Почему? Просто потому, что у меня появилось желание войти внутрь! Одновременно с желанием уйти отсюда. Итак, у меня было два желания, и теперь они боролись между собой перед открытой дверью. Я понимаю желание уйти, но откуда взялось желание войти?
И вот я оказался перед самой большой и самой мрачной дилеммой в мире — какое-то время сомнение удерживало меня на месте перед открытой дверью, перед неизвестностью, перед опасностью.
4.
Давайте расставим точки над i.
Я никогда в жизни не воровал… может, только в детстве… по мелочи… фрукты и что-нибудь вроде того. Одна из причин, конечно же, заключается в том, что я происхожу из среднего, трудящегося, класса, который в то время отличали высокие моральные ценности и этические добродетели. Ладно, они основывались больше на идеологии, чем на религии, и поэтому сегодня, когда после окончания фазы идеологического давления религия переживает возрождение, эти ценности по логике вещей должны бы подняться на еще более высокий уровень, будучи поддержанными христианскими принципами. А все мы знаем, каковы этические взгляды и моральные принципы христианства относительно того, что касается воровства. Если принять во внимание все это, плюс мое высшее образование, которое во второй половине двадцатого века было гарантировано государством, плюс мою благоприобретенную тягу к назидательным сентенциям и интерес ко всему вокруг, унаследованный от родителей, то можно с уверенностью сказать, что я среднестатистический представитель среднего класса, чей императив — безгрешность.
Теперь кто-нибудь наверняка скажет, что, мол, кто не согрешил хотя бы раз в реальности и много раз в мыслях? В моем случае то, что я остановился перед распахнутыми дверями магазина, совсем не означало, что для меня настал момент хотя бы раз в жизни согрешить — войти, а, скорее, знаменовало собой внутреннюю борьбу между христианской традицией и новым этическим мировоззрением, сформировавшимся на принципах, основанных на нашем собственном опыте, на том, что мы видим вокруг себя и определяем как успех в этом мире, в котором на пьедестале находятся тяга к вещам и любовь к нашему собственному телу.
Учитывая мое образование и воспитание, полученные в конце двадцатого века, вполне естественно ожидать, что я буду продолжать в том же духе и в первые пятьдесят лет двадцать первого века — то есть следовать по пути моей праведной и безгрешной жизни.
С другой стороны, какой толк в этой моральной безупречности, если Марта больше не разговаривает со мной?
Таким образом пофилософствовав, я вернулся к конкретной ситуации и принялся рассматривать все возможные и доступные для меня варианты.
Что случится, если я войду? Я не смог придумать ничего, за исключением того, что понял: такое действие будет признано противозаконным, учитывая позднее время, когда магазины уже не работают. Да, я на самом деле обстоятельно обдумал, какими могут быть последствия, если я все же войду, подчеркиваю — незаконно войду, и буду застигнут на месте.
Так вот, дилемма сводилась к следующему: забраться внутрь и рискнуть быть обнаруженным властями или пройти мимо, как будто ничего не произошло. А потом, неизвестно откуда, из какого уголка моей души, совершенно неожиданно и без всякого предупреждения возникла мысль о том, что можно ведь войти и при этом не быть обнаруженным. Эта мысль была аморальной, я это понимал, но она принадлежала, скорее, не мне, а являлась результатом работы средств массовой информации, которые непрестанно делают свое дело.
Я был очень удивлен, когда заметил, что эта нечистая мысль потянула за собой и другие, типа: хорошо, если меня обнаружат, пока я еще ничего не сделаю? А откуда мне знать и как я могу быть уверенным, что я ничего не сделаю? А что я могу сделать? Допустим, может быть… нет!
Ну, значит, так… Если меня случайно обнаружат, и представители власти начнут сомневаться в моей моральной чистоте, то я, зная, что и они подвержены влиянию средств массовой информации, построю свою защиту на том, к чему призывают СМИ — на своей заботе как честного гражданина о сохранении общественного и частного имущества страны. Короче говоря, я скажу им, что я вошел в магазин с намерением позвонить владельцу или, не знаю, в какую-нибудь службу, чтобы предупредить о ситуации с оставленной открытой дверью.
Мне казалось, что это прозвучит правдоподобно и этически безупречно.
Но что делать, если я все-таки зайду и не позвоню хозяину? Тогда я могу… нет… об этом я не должен даже думать. Для меня даже помыслить об этом — грех, поэтому я сразу же попытался направить свои мысли в другую сторону. Я знаю, что если бы на моем месте был другой представитель исчезающего среднего класса, он бы не стал долго колебаться и раздумывать о том, что надо сделать, и, кроме того, он, вероятно, обеспечил бы себе алиби или нанял бы хорошего адвоката, и дело в шляпе. У меня, кстати, есть несколько друзей, у которых есть знакомые, чьи родственники бывали в подобных ситуациях. Некоторые из них ездят на шикарных машинах и живут в роскошных домах. Кое-кто из них — представители высшего среднего класса.
