Я сижу и жду, и у меня ноет в животе. Ужасно бесит, что остальные семьи на меня уставились. Папа говорит, надо пойти кого-нибудь спросить, в чем дело, почему так долго, но едва мы решаемся это сделать, как выходит американка-консультант по вопросам усыновления и приглашает нас пройти с ней. Улыбка у нее такая напряженная, что сразу ясно: что-то не так. Я беру свой альбом, и мы шагаем за консультантом в небольшую приемную. Освещение там барахлит. Мы садимся за шаткий стол.
Консультант встряхивает головой. Она больше не улыбается.
— Анна, — говорит она, — мне жаль, что приходится сообщать тебе такую новость, но ты не сможешь встретиться со своей биологической матерью. Понимаешь, она умерла.
Кажется, я целую вечность тупо смотрю на нее. Мне как-то не верится, что я правильно расслышала. Мне вообще не верится, что все это происходит со мной.
— Умерла? — переспрашиваю я.
Консультант кивает.
— Боюсь, что да. Мне очень жаль.
Я перевариваю эту новость еще несколько секунд, потом спрашиваю, как именно умерла моя биологическая мать. Консультант, крупная женщина с прямыми седыми волосами, сообщает мне, что мать умерла двадцать лет назад, при родах. Рожая меня. Просто отлично. Я спрашиваю про биологического отца.
Консультант открывает папку и копается в бумагах, которые там лежат. Потом находит нужную и говорит мне, что моя биологическая мать не была замужем и в приюте не знают, кто отец. Я спрашиваю, есть ли у меня братья или сестры. Это тоже неизвестно.
— И, учитывая обстоятельства твоего удочерения, — говорит консультант, — выяснить не удастся.
Ну замечательно. В животе у меня уже не просто ноет — там внутри будто тяжелый камень. Я чувствую себя так же, как после смерти мамы: будто это я во всем виновата, но не знаю почему. Мне хочется на всех тут наорать — почему они ничего не знают про мою биологическую мать? Вместо этого я опускаю взгляд и провожу пальцем по названию «Моя жизнь», выведенному красивым почерком на обложке альбома.
— Как вообще такое могло произойти? — Папа пытается меня поддержать. — Почему нам не сообщили об этом заранее, до того, как мы сюда приехали?
— Мистер Карлсон, у них тут плохо с финансированием, — объясняет ему консультант. — В приюте мало сотрудников и нет возможности проверять всю информацию.
— Анна несколько месяцев ждала этой встречи, — говорит папа.
Консультант делает странное движение головой — то ли мотает ею, то ли кивает.
— Я понимаю. Мы сами только что выяснили. Мне очень жаль.
Папа смотрит на меня:
— Может, стоит побеседовать с директором приюта?
Мне просто хочется отсюда убраться, пока этот кошмар не обернулся полной катастрофой.
— Давай уйдем, — говорю я, хватаю фотоальбом и выскакиваю из приемной.
Я выхожу в вестибюль и иду к выходу. Меня замечают близнецы Смит. Они замирают на месте и смотрят на меня в упор. Миссис Даль вытягивает из сумки сразу несколько платочков. Макс отрывается от игры, Кэтрин поворачивается ко мне и окидывает изучающим взглядом. Все хотят знать, что случилось, почему с моей встречей получилась такая задержка и почему беседа длилась всего несколько минут. Я на них не смотрю. Это не их дело. Я прижимаю к груди альбом, потом понимаю: он выдает, что с биологической матерью я так и не встретилась. Заметив в углу мусорное ведро, я иду к нему. Но когда добираюсь до него, так и не нахожу в себе сил выбросить альбом. Слишком долго я над ним работала.
Я выхожу на улицу и окунаюсь в жаркий влажный сеульский воздух. Небо затянуто дымкой, которая светится, и от этого свечения больно глазам. Наш автобус стоит неподалеку, двигатель у него включен, и я чувствую сильный запах паров бензина. Я отворачиваюсь и закрываю глаза. Даже не верится, что все это происходит на самом деле. Полная катастрофа. Так глупо — зачем я вообще сюда приехала?
Наконец я снова разворачиваюсь к автобусу. И внезапно вижу, что прямо передо мной стоит старуха с густой седой косой. Она сует мне в руку сверток, наклоняется поближе и шепчет:
— Это тебе. Никому не показывай. Тебе обязательно нужно услышать мою историю и все узнать. Внутри есть адрес. Приходи одна.
Я смотрю на сверток, потом на старуху — она уже спешит прочь.
— Подождите! — кричу я. Она не останавливается и исчезает в здании приюта.
Я снова смотрю на сверток, который держу в руке. Он чуть больше бумажника по размеру, завернут в выцветшую коричневую ткань и перевязан бечевкой. Я уже собираюсь развязать его и тяну за один конец бечевки, но тут из приюта выходит папа. Он ищет меня. За ним выходят остальные и идут к автобусу. Они пытаются не слишком на меня пялиться, но получается у них так себе. Папа кладет руку мне на плечо и пытается ободряюще улыбнуться. Я сую сверток в сумку, и мы идем в автобус вслед за остальными.
Мы едем в гостиницу, а я все думаю про свою биологическую мать. Понимаете, я хотела с ней поговорить, установить контакт. Хотела увидеть, как я буду выглядеть через тридцать лет. Ну хотя бы на один свой вопрос ответ я получила. Никакого решения об удочерении не было — ни по любви, ни ради удобства. Нет, меня отдали на удочерение потому, что я убила свою биологическую мать. Очаровательно.
Я смотрю из окна на Сеул. Сейчас час пик, все спешат домой. Я гадаю, как сложилась бы моя жизнь, останься моя биологическая мать в живых. Я была бы одной из них — кореянкой домашнего приготовления, а не азиатским деликатесом навынос посреди Америки. Я говорила бы на их языке, слушала бы их музыку и думала бы как кореянка.
Может, тогда я не была бы такой потерянной.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Автобус въезжает в шумный район Мёндон, где находится наша гостиница. Папа откинул голову на подголовник кресла и прикрыл глаза. Бедолага. Эта дурацкая ситуация ему тоже, наверное, дорого далась. С тех пор, как умерла мама, он все пытается меня поддерживать. Считает, что теперь должен быть мне и отцом, и матерью. Каждый день папа спрашивает, как у меня дела, и каждый день я отвечаю, что хорошо. Но кого я обманываю? Ведь я сама захотела поехать сюда, чтобы узнать, откуда я родом. Сама рвалась познакомиться с биологической матерью. Наверняка папу это задело, но он и словом не обмолвился.
И тут я вспоминаю про сверток, который дала мне та старуха. Никому не показывай, сказала она мне. Тебе обязательно нужно услышать мою историю, сказала она. Вот только дополнительной драмы мне и не хватало. Я лезу в сумку и достаю сверток, кручу его в руках, потом разворачиваю. Внутри бумажка, на которой изящным почерком написан адрес в Сеуле. Я разворачиваю еще один слой ткани и вижу гребень с инкрустацией в виде дракона.
Темно-зеленый черепаховый гребень размером с женскую ладонь, слегка изогнутый, с длинными зубцами. Дракон, похоже, выложен из крошечных кусочков слоновой кости. По краю гребень отделан золотом. Он кажется хрупким из-за размера и формы, но на ощупь вполне прочный.
Интересно, зачем все-таки та пожилая женщина отдала гребень мне. Впрочем, неважно: после всего, что сегодня случилось, у меня нет сил об этом думать. И все-таки перед тем, как снова запаковать гребень, я решаю рассмотреть его повнимательнее. Вещица просто потрясающая. Она сверкает у меня в руке, а двухголовый дракон с изогнутыми языками в обеих пастях так и тянется ко мне когтями. Я провожу пальцем по золотой кромке. Она гладкая и прохладная. В жизни не держала в руках такой роскошной вещи. Вдруг я понимаю, что не настолько и устала.
Я оглядываюсь, чтобы проверить, не смотрит ли кто на меня. Но все таращатся в окна автобуса на дома и улицы Сеула или же тихонько разговаривают. Даже близнецы Смит наконец-то успокоились. Я торопливо заворачиваю гребень в коричневую ткань и сую обратно в сумку.
Мы подъезжаем к гостинице «Седжон» — она в самом центре делового района Сеула — и устало выбираемся из автобуса. В вестибюле гостиницы, отделанном стеклом и мрамором, к нам с папой подходит доктор Ким, организатор нашего тура. Он просит разрешения поговорить со мной наедине. Мне хочется только одного: вернуться в номер, рухнуть на кровать и поплакать. Но невысокий энергичный доктор Ким отлично показал себя за эту поездку. Может, он даст мне совет насчет биологической матери. Я говорю папе, что скоро приду, и отхожу с доктором Кимом в угол вестибюля. Он говорит, что видел, как в автобусе я рассматривала некую вещь. «Видимо, ценную», — добавляет он и хочет знать, что это было.
