Я еще раз зачитываю адрес.
— Ладно, — говорит он. — Тридцать пять долларов. Американских. Или тридцать пять тысяч корейских вон.
Дороговато, но мне все равно, и я соглашаюсь. Мы выезжаем на главный бульвар и едем на юг, к реке Ханган. Небо затянуто коричневым маревом. Похоже, день опять будет знойный. Мы едем через деловой район Сеула, мимо больших универмагов «Косни» и «Хёндэ» и десятков модных бутиков — «Булгари», «Гуччи», «Джимми Чу». Кроме бутиков, здесь есть сотни магазинчиков поменьше с неоновыми вывесками на корейском, английском, японском, китайском и еще каких-то языках, которых я даже не могу опознать. Повсюду модные кафе и дорогие рестораны. Уличные торговцы суют свой товар прохожим. На тротуарах полно людей, а на мостовой — машин. Мы переезжаем через Ханган по мосту Мапо. Вокруг нас стоят, как солдаты по стойке смирно, сеульские небоскребы.
Мы переезжаем еще один мост и сворачиваем в следующий торговый район. Водитель явно выбрал маршрут подлиннее — наверное, хочет показать, что не зря взял с меня такие деньги. Да и ладно. У меня поднялось настроение, мне даже нравится эта небольшая экскурсия. Я подвигаюсь к краю сиденья и опускаю окно. Такси сразу наполняют запахи: уличная еда, автомобильные выхлопы и смог большого города. Я вижу неоновые огни, вывески на корейском, людей в одежде самых разных стилей, крошечные автомобили, такси с голубыми крышами, шумные грузовики, у которых по бортам тоже тянутся корейские буквы. Повсюду высоченные жилые здания. Машины гудят, моторы грузовиков ревут, уличные торговцы вопят, атмосфера полна энергии и напора.
Так вот она какая, Корея. Наконец-то я оторвалась от организованной группы и вижу настоящую жизнь страны. Корея — не только дворцы, музеи и туристические местечки, куда нас возили на экскурсии. Корея тут, на этих улицах. Вот где я родилась. У меня с этими людьми общая ДНК. Я начинаю верить, что найду здесь ответы на мучающие меня вопросы.
А еще у меня теперь есть гребень. Он должен значить что-то важное. До сих пор мне некогда было его как следует изучить, поэтому я достаю сверток из сумки и разворачиваю. Поднеся гребень поближе к глазам, я рассматриваю его, ищу, не упустила ли чего. Темно-зеленый, почти черный черепаховый панцирь безупречно сочетается с белой слоновой костью двухголового дракона. Меня снова восхищают изящные зубцы и плавные очертания гребня, а золотая кромка идеально уравновешивает композицию. Интересно, откуда та старуха взяла такую великолепную вещь. Интересно, почему она считает, что гребень должен быть у меня.
— Что это у вас?
Я вскидываю голову. Мы стоим у светофора. Водитель развернулся ко мне, перекинув локоть через спинку сиденья. Он показывает на гребень.
— Ну, просто… подарок, — говорю я.
— Подарок? — переспрашивает он. — Честно? Штука-то непростая! Кому дарите?
— Нет-нет, это мне его подарили. — Я поспешно заворачиваю гребень и сую его в карман.
Парень ухмыляется, демонстрируя плохие зубы.
— Везет же! Непростая штука, очень непростая!
Я отодвигаюсь подальше и спрашиваю, долго ли нам еще ехать. Он говорит, что мы почти на месте, и поворачивается обратно к рулю. Свет на светофоре меняется, и мы снова трогаемся.
Улицы, по которым мы едем, становятся грязнее, а краски вокруг уже не яркие, а унылые. Мы находимся в сеульской версии гетто. Народу тут мало, и я впервые вижу в Корее мусор на тротуарах. Я поднимаю стекло и отодвигаюсь от окна. Мы сворачиваем на узкую улицу, застроенную жилыми домами трущобного вида, и подъезжаем к тротуару. Таксист объявляет, что мы приехали.
Машина стоит перед неприглядной восьмиэтажкой. Из половины окон свисают проржавевшие кондиционеры. Одно окно открыто, и оттуда вниз на улицу бессмысленно глазеет женщина. По тротуару бредет старик, шаркая ногами. Над обветшавшей дверью надпись на корейском и номер 315. Я спрашиваю водителя, точно ли это нужный адрес. Он уверяет, что точно.
— Мне подождать? — спрашивает он.
Я оглядываю грязную улицу и понимаю: если отпущу такси, придется несколько кварталов тащиться по этому жутковатому району, чтобы найти другое.
— Да, лучше подождите, — прошу я.
— Хорошо, — говорит водитель, выключая двигатель. — Пятнадцать американских долларов за пятнадцать минут. Только сначала заплатите тридцать пять за дорогу сюда.
Я достаю из сумки тридцать пять долларов и даю ему, потом вылезаю из такси и смотрю на дом. Предупреждаю таксиста, что не знаю, сколько тут пробуду. Парень отвечает, что подождет сколько надо.
— Пятнадцать долларов каждые пятнадцать минут, — повторяет он.
Я иду к двери. Древнее переговорное устройство с длинным рядом кнопок еле держится на стене. Я достаю из кармана записку и проверяю номер квартиры: 627. Провожу взглядом вдоль ряда кнопок, пока не нахожу нужную, но пока не нажимаю.
Мне как-то не по себе. Все слишком серьезно. И небезопасно, тут папа был прав. Я разворачиваюсь, чтобы вернуться в такси, и вижу, как водитель смотрит на меня. Непростая штука, сказал он. Я сую руку в карман и провожу пальцем по гребню. Вспоминаю, как мне показалось, что дракон вот-вот оживет. Повернувшись обратно к переговорному устройству, я делаю глубокий вдох и нажимаю на кнопку. Через несколько секунд из устройства доносится голос женщины. Она что-то говорит по-корейски.
Я называю свое имя. Повисает неловкая пауза. Я уже начинаю гадать: может, адрес все-таки неверный? Потом голос произносит на безупречном английском: «Добро пожаловать. Я очень рада, что ты пришла». Женщина объясняет, что надо войти в подъезд и подняться на лифте на шестой этаж. От лифта идти к третьей двери налево — это и будет ее квартира.
Переговорное устройство гудит, дверь открывается, и я захожу. Внутри просто ужасно. Резкий свет подчеркивает пятна на ковровом покрытии и потеки на стенах. В вестибюле в стене есть ниша для платного телефона, но от аппарата остался один голый провод. Я вхожу в лифт и нажимаю кнопку шестого этажа. Кабинка рывком трогается с места и ползет вверх. Через несколько секунд я чувствую еще один рывок — всё, приехали. Я выхожу из лифта, иду по темному коридору и нахожу квартиру 627. Нервно сглотнув, стучусь в дверь.
Она открывается, и передо мной стоит та самая пожилая женщина.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На ней темно-синие брюки с обтрепанными снизу штанинами, чистая белая блузка и тонкий хлопчатобумажный свитер. Густые седые волосы падают на спину. Она смотрит на меня очень серьезно, но в глазах ее чувствуется доброта. У хозяйки квартиры потрясающая кожа. Единственные дефекты, которые я вижу, — это маленький шрам на верхней губе и еще один над глазом.
— Доброе утро, мэм, — здороваюсь я с легким поклоном.
Она изучает меня взглядом — на лице у нее при этом блуждает странная улыбка, — потом отходит в сторону и говорит:
— Можешь войти.
Я вовремя вспоминаю, что надо снять обувь, и захожу в маленькую чистую квартирку едва ли больше гостиной у нас дома. Тут чувствуется сладковатый острый запах кимчхи.
Из мебели есть невысокий комод, проржавевшая раковина, керамическая плита с двумя горелками и маленький холодильник. На дешевом низком столике у единственного в квартире окна стоят две фотографии в простых деревянных рамках. На подоконнике в стеклянной чаше с водой плавает лиловый цветок.
Хозяйка жестом приглашает меня сесть у стола. Осанка у нее идеальная, как у кореянок из высшего общества, с которыми я успела столкнуться в турпоездке. Она не сводит с меня глаз — кажется, оценивает. Я сразу жалею, что поленилась возиться с прической и не надела платье вместо джинсов.
— Ты, наверное, очень разочарована, что не смогла встретиться со своей биологической матерью, — говорит хозяйка. Английский у нее безупречный. Вообще никакого акцента.
Я киваю в ответ и уточняю:
— А откуда вы об этом знаете?
— Я занимаюсь волонтерской работой в приюте, — говорит она. — Уже двадцать лет.
Я быстро соображаю, что как раз чуть больше двадцати лет назад в приют доставили меня. Мне становится не по себе. Я уже жалею, что приехала. Может, удастся побыстрее разделаться со всем этим. Я говорю, что не могу оставить гребень себе и пришла его вернуть.
