Что–то кольнуло его в сердце. Она даже не считала нужным об этом говорить. Как будто ее победа в этом конкурсе была делом прошлого. И не то, чтобы само собой разумеющимся, но… Как будто сама она была уверена в своих силах, в том, что за ней будущее, и эту уверенность не могло поколебать никакое решение жюри.
Он грустно усмехнулся: в молодости он был точно таким же.
— Что ты мне скажешь? — спросила она. — О нашем разговоре…
Он и сам прекрасно понимал, о чем она. О том, что на самом деле вызывало его грусть, что не давало спать последние ночи.
И он заговорил разумными словами, которые подбирал одно к другому в последние дни. Есть ли слова, — проговорил он, — чтобы выразить то, как он ее любит. Что значит она в его жизни… То, что начиналось, как легкое увлечение, превратилось в настоящую любовь, страсть, последнюю и самую сильную в его жизни. Она заполнила всю его жизнь. Изменила, преобразила, сделала прекрасной. Но ребенок… Ребенок — это что–то совсем другое… То, что имеет отношение не только к ним. То есть, конечно, к ним, но это ведь самостоятельная жизнь, перед которой оба они имеют колоссальную отвественность…
Боже, как бы он хотел быть на десять, ну, хотя бы на пять лет моложе! Чтобы иметь право… как бы это получше сказать… возродиться в новой жизни… Тем более в жизни, которая была бы частью не только его, но и ее… Начать все сначала, с чистого листа, новые надежды, новые мечты… Снова стать молодым… Какое это было бы счастье! Смотреть на их ребенка, учить его ходить, а потом говорить… Любить его вместе, ссорится из–за него…
И вообще (он усмехнулся) это было бы весьма предусмотрительно с его стороны: привязать ее, молодую, красивую, к себе, старику. Но увы… Жизнь — глумливая баба. Она слишком поздно показывает нам, где могло бы быть наше счастье… Показывает тогда, когда время для этого уже вышло…
Она пристально смотрела на него, напряженно вслушиваясь в слова, а точнее во что–то неуловимое, что слышалось ей за его словами. Под ее взглядом он постепенно умолк. А потом взглянул на нее как–то робко и сказал совсем другим, измученным и несчастным голосом:
— Ну, подумай сама… Через десять лет ребенок еще только–только пойдет в школу. А мне будет шестьдесят. Я буду пенсионером. Пенсионером!..
Она вздрогнула от его слов.
Как передать чувства, которые она в эту минуту испытывала к этому человеку, высокому, красивому, немного уже отяжелевшему, но все еще гибкому и подвижному, как юноша, который бессильно опустил заметно поседевшую — соль с перцем — и такую родную голову…. Как сказать об этом?
Кумир ее студенческой юности, молодой, полный идей, талантливый, недостижимый, блестящий… Потом неслыханная удача — работа в его тогда полуподпольной студии… Затаенные взгляды на него… Ее первые успехи… Его первые похвалы и первый интерес… Слухи о его семейных неурядицах… Потом их роман, красивый, стремительно набирающий силу, страстный, всепоглощающий…
Злые языки говорили о любви с обоюдным расчетом… Она — молодой балетмейстер, он — мэтр, которому ничего не стоит помочь на первых шагах, продвинуть… Он — разведенный мужчина, она — молодая интересная женщина. Необременительный роман… В котором секс легко смешался с профессиональным интересом. Наверное, со стороны это так и казалось. Но если бы кто–то знал, как все было на самом деле! Если бы кто–то знал его таким, каким знала его она: робким, сомневающимся, ранимым и в то же время способным собраться, быть мужественным и сильным…
И вот теперь… Когда их отношения могут наконец обрести новое дыхание, когда у них может быть ребенок…
— Не то… — с тоской проговорила она. — Не то…
И, почувствовав в себе небывалую прежде решимость по отношению к нему, подошла, обогнула стол и вместе с вращающимся креслом повернула его лицом к себе. А сама села на пол перед ним, сложив по–балетному ноги.
— Посмотри мне в глаза, — велела она.
Он рассмеялся неприятным смехом: что за глупости, она обращается с ним, как с маленьким, но в глаза посмотрел. И опять отвел взгляд.
— Нет. Ты не понимаешь, — сказала она. — Ты не понимаешь… Я хочу, чтобы у меня был именно твой ребенок. Твой, а не чей–нибудь еще! Чтобы у него были твои глаза, твои губы, твои волосы… Чтобы он был талантлив, как ты. Понимаешь? И если я тебе уже надоела, и ты решил меня бросить — я рожу его сама и стану матерью одиночкой.
Он поспешно взглянул на нее. В его глазах стояла боль.
— Ну, подумай сама, зачем я тебе нужен? — проговорил он. — Зачем?! Тебе тридцать три… Ты красива, умна, талантлива… Сегодняшний день открывает перед тобой дорогу к триумфу — успех, овации, премии, зарубежные гастроли, фестивали, приемы… Тебя ждет интерес самых блестящих мужчин нашего времени — мужчин всего мира!.. Ты увлечешься, полюбишь по–настоящему, молодого человека, в полной силе… А я… Зачем я тебе нужен? Я понимаю, ты хорошо ко мне относишься, ты благодарна за то, что я для тебя сделал, ты, может быть даже привязана ко мне… Но пойми, мое время заканчивается… Рядом с тобой я — старик… — в его глазах блеснула слеза. — Ты этого еще не чувствуешь… Тебе не хватает жизненного опыта. Но я‑то могу заглянуть на пять лет вперед. Более того как старший среди нас я обязан это сделать! Увы, мудрость — печальное богатство возраста.
Она в гневе вскочила и стукнула кулаком по подлокотнику кресла. В ее глазах заблестели слезы.
— Ты просто трус! Жалкий трус! Ты боишься поверить в нашу любовь. Боишься поверить, что женщина могла полюбить тебя — тебя самого, а не твои успехи. Поверить, что наши отношения — это не просто интрижка, а большое чувство. Чувство, которое выпадает людям, как счастье, может быть, двоим на миллион. И ведь именно об этом, об этом счастье ты рассказываешь в своих балетах, а я в своих. А ты… «Мудрость — мое богатство», — передразнила она. — Плевала я на такую мудрость! Знать не хочу такую мудрость! На кой черт она нужна, такая мудрость!
— Как ты не понимаешь! — почему–то шепотом проговорил он. — Да в моем возрасте можно просто–напросто умереть в любой день! Сердце или что–то еще! То есть, я нисколько не боюсь, но ребенок…
— Идиот! Боже, какой идиот! Если бы его слышали зрительницы, каждые вечер засыпают цветами его сцену… Или девчонки, которые каждый вечер ждут у служебного выхода! Да я, может быть, просто хочу привязать тебя к себе, чтобы тебя не увела какая–нибудь коварная красотка! Идиот! Боже, какой идиот!
Он недоверчиво посмотрел ей в глаза — она, конечно же, шутит, но сколько в ее шутке доли правды? Глаза, поза, выражение лица сказали больше, чем любые слова.
Он обессилено улыбнулся:
— Погоди, погоди… Сегодняшняя премия дает тебе возможность полугодового турне по лучшим концертным залам не только страны, но и мира. Ты что же хочешь сказать… Что ты в своем положении поедешь в турне?.. И будешь нашего ребенка, ни в чем еще не повинного, таскать в себе по этой карусели? По сомнительным гостиницам, кулисам со сквозняками, еженедельным поездам, по случайным ресторанам?..
Она быстро взглянула ему в глаза — правильно ли она поняла перемену в его настроении, не ошиблась ли, не ослышалась. И убедилась — нет, не ошиблась. Все поняла правильно.
Счастливая улыбка осветила ее лицо.
— А что прикажешь делать? — легкомысленно сказала она. — Пусть привыкает с самого начала. Ведь жизнь артиста — это вечные гастроли. Вечная неустроенность, вечный непокой! Ты же сам меня этому учил! И он пусть привыкает!
=====**
30 мая, вторник
п. Холмогоры
Архангельской области
Марина!
Ваше второе письмо я получил. Спасибо. Вы правы: вот так незаметно пошел второй месяц нашей жизни здесь. Даже удивительно.
С удовольствием напишу, как мы тут живем. Если это вас интересует.
Живем мы хорошо. Дышим свежим воздухом со здоровым запахом земли и навоза. Едим натуральные, экологически чистые продукты.
К моему голландцу местное население относится ласково и с любопытством. За ним исподтишка наблюдают и делятся друг с другом увиденным. Теперь уже ни у кого не вызывает удивление то, что иностранец ест, как все люди, используя ложку и вилку и отправляя еду в рот, а не, скажем, в ухо. Но то, что в сортир он отправляется, прихватив свой собственный рулончик туалетной бумаги, вызывает умиление.
Всем, безусловно, нравится, что он запросто лопочет по–иностранному. Особенно школьникам. И ведь как ловко — страсть! Поросль школьного возраста по двадцать раз на дню специально проходят мимо, что бросить небрежно: «Hi! How are you?» — и услышать в ответ: «I’m fine. And you?» После чего удовлетворенно кивнуть головой и отвалить по своим делам. А что тут такого? Специалист из Нидерландов. Обычное дело!
