— Как жаль, — сказал Бруно, расхаживая по площадке, — что корт в таком состоянии!
— Когда я приехала сюда около двух лет назад, — заметила Сильвия, — у меня было намерение привести его в порядок. Я начала было расчищать тропинку, которая ведет к нему, а потом бросила: Юбер так надо мной смеялся…
— А Жорж? — спросил Бруно. — Неужели он вам не помог? Ведь он любит играть в теннис.
Сильвия была одного роста с ним, и ему стоило большого труда побороть в себе желание взять ее под руку. Шелковый платочек, которым она повязала голову, скрывал ее волосы, подчеркивая заостренный подбородок и выступающие скулы.
— Вначале помогал, — сказала Сильвия. — Но Жорж ничуть не отличается от остальной своей родни: несколько дней он с увлечением чему-то отдается, а потом неожиданно бросает. Таков вообще стиль этого дома: сплошная безалаберность, все делается спустя рукава. Да вы сами должны были это заметить.
И действительно, бывая теперь в Булоннэ, Бруно неизменно поражался бесхозяйственности и беспорядку, которые царили здесь как в саду, так и в большом сером доме, создавая атмосферу затхлости и бесконечной грусти. Повсюду царило запустение: в вестибюле картины облупились, и две треснувшие плитки на полу так и не были заменены, на вешалке висели старые выцветшие пальто, занавеси в гостиной обтрепались, а на лестничной клетке проступили пятна от сырости. Единственной кокетливой, даже нарядной комнатой была небольшая голубая гостиная на первом этаже, где Сильвия обычно проводила время.
— Надо было бы прислать вам сюда на несколько дней мою маму, — сказал, улыбаясь, Бруно. — Она обожает порядок и бридж. Она заставила бы всех ходить по струнке, и за одну неделю Булоннэ стало бы неузнаваемым!
— Возможно, но, поверьте, эта атмосфера апатии крайне заразительна. Поначалу возмущаешься, борешься, затем, устав от всеобщего безразличия, от ответов: «У меня нет на это денег», спрашиваешь себя: «Да нужно ли это?» Первое время я сердилась — да, да, сердилась, — когда Юбер не брился по два дня. Но в конце концов я привыкла и теперь даже не замечаю, когда он небрит. Я и сама порой по нескольку дней не притрагиваюсь к косметике. Вот посмотрите: лак у меня на ногтях уже облез. Это скверно, очень скверно, я знаю и уверена, что вам это, конечно, не нравится, ведь правда?
Бруно покачал головой и ничего не ответил. Он следил глазами за мальчиком в красной фуфайке, фигура которого мелькала вдали, между деревьями. Это алое движущееся пятнышко удивительным образом раздвигало рамки пейзажа,
— Знаете, что мы сделаем? — неожиданно заявил Бруно, очнувшись от своих дум. — После каникул вы, Жорж и я приведем в порядок площадку для тенниса. Будем работать, скажем, по воскресеньям и по четвергам во второй половине дня. Вот увидите, будет очень весело и интересно. Мы сделаем великолепный корт…
Они пошли дальше, направляясь к огороду, — Бруно с энтузиазмом излагал свой проект, который, казалось, очень понравился и Сильвии. У стены ограды, сверкая на солнце стеклянными сводами, виднелась оранжерея. Бруно попросил разрешения зайти туда, — внутри царило необычайно приятное, немного удушливое тепло. Пронизанный золотистыми лучами воздух был напоен запахом вскопанного перегноя; в углу громоздились друг на друге цветочные горшки. Сильвия предложила Бруно присесть на садовую скамейку, которую, должно быть, втащили сюда недавно и с большим трудом, так как на плитах пола до сих пор виднелись белые борозды, оставленные ее металлическими ножками. Привычным жестом Сильвия обхватила колени руками.
— Это мой тайник, — сказала она, — и в хорошую погоду я часто ищу здесь убежища. Здесь очень мило, правда? Никому не приходит в голову искать меня тут, и мне кажется, будто я где-то далеко-далеко, в безбрежном небе. По привычке я беру с собой книгу, но на солнце буквы начинают плясать перед глазами, и я быстро откладываю ее в сторону, Я мечтаю, наслаждаясь живительным теплом — ведь я всю зиму дрожу от холода — и раздумываю о многом…
Говоря, она слегка покачивала ногой. Она сидела на солнце, запрокинув голову и закрыв глаза. Бруно, который все еще немного боялся встречаться с ней взглядом, мог теперь беспрепятственно рассматривать ее, и, как это случалось всякий раз, когда он глядел на Сильвию, ему казалось, будто он видит ее впервые. Он забыл, какой у Сильвии миниатюрный рот, какое подвижное лицо, какая улыбка, то углублявшая ямочки щек, то подергивавшая уголки закрытых глаз. Веки ее слегка трепетали, окаймленные черной тенью ресниц.
— Какая вы красивая, Сильвия! — воскликнул Бруно, не в силах дольше сдерживать свое восхищение.
Она сразу открыла глаза и покачала головой.
— Не говорите так, — сказала она глухо. — Что угодно, но только не это.
Она говорила, не глядя на Бруно: солнце било ей прямо в глаза.
— Юбер часто повторял эти слова вначале, на первых балах, где мы с ним встречались. Я была тогда очень наивной, я ему верила, верила всему, что он мне говорил, а он говорил, что любит меня и будет любить вечно.
На мгновение она уткнулась лицом в ладони, потом пропела пальцами по щекам.
— Юбер был очень хорош в вечернем костюме, он великолепно танцевал, говорил со мной о литературе, о путешествиях и о своей усадьбе, усадьбе, которая поразила мое воображение, так как я-то жила всего лишь в скромной квартирке. Тогда от него пахло лавандой, руки у него были ухоженные.
С самого начала Бруно избегал думать о Юбере, и это удавалось ему без труда, так как он не встречался с ним во время своих посещений Булоннэ. Однако то, что Юбер женат на Сильвии, всегда вызывало у него удивление.
— Потому-то вы и вышли за него замуж? — невольно вырвалось у него. — Потому что от него хорошо пахло, он хорошо танцевал и повторял, что вы красивы? Ну, а любовь? Я, например, думал, что замуж выходят, потому что любят.
Она молчала, но он решил не отступаться:
— Вы-то хоть любили его?
— Любила ли я его? — промолвила наконец Сильвия, как бы говоря сама с собой. — Не знаю, теперь не знаю. Я оказалась замужем, прежде чем успела отдать себе отчет в том, что я делаю. Все это случилось очень быстро, произошло почти без моего согласия. Родители толкали меня на это… я же хотела поскорее уйти из дома… Когда до свадьбы, оставалось несколько недель, у меня появилось желание порвать с Юбером, но он приехал, начал меня умолять, говорил, что хочет стать другим человеком и только я могу ему в этом помочь… Словом, благие намерения скоро исчезли и теперь, теперь…
Она вдруг умолкла, и Бруно не стал задавать ей новых вопросов. Солнце мешало ему, — он провел рукой по глазам и почувствовал, как горит у него лицо. Он подумал, что ему не пристало осуждать Юбера, а пожалеть Сильвию, которую он считал во всем схожей с собой и не выносящей сострадания, ему не пришло в голову. В ответ на ее признания — и он это прекрасно понимал — он мог лишь обнять ее и покрыть поцелуями ее лицо.
Он взял ее за руку и почувствовал, как она дрожит.
— Я бы так хотел, чтоб вы были счастливы, — сказал он. — Я бы все отдал ради этого. Моя любовь к вам…
Он запнулся, почувствовал, что краснеет, и выпустил ее руку. На мгновение им овладел страх, но потом он заметил, что Сильвия нежно улыбается ему. Когда она сама взяла его руку, он в свою очередь улыбнулся ей. Но она тотчас опустила голову, и он увидел лишь узоры из желтых бабочек на ее шелковом платке.
— Я знаю, — сказала она дрогнувшим голосом. — Знала это с самого начала, с первого дня, с той минуты, когда вы опрокинули чашку, встретившись со мной взглядом.
— И это действительно так, — признался он, легонько поглаживая ее прохладную и нежную руку. — Наверно, это и называется любовью с первого взгляда. На вас было голубое платье. Внезапно в памяти его всплыли циничные и подробные советы Грюнделя: «Продолжая говорить, ты одной рукой обнимаешь ее за плечи, ласкаешь, целуешь, а другой рукой…» Теперь эти наставления казались ему смешными, даже ребяческими; нет, Циклоп решительно ничего в этом не смыслит. Бруно взял руку Сильвии и поднес ее к губам. Он пьянел от ее аромата, легкого, напоминающего запах жасмина.
— Не говори больше ничего, — сказала она, — но знай, что я тоже люблю тебя, очень люблю. Ты не догадывался об этом?
Она повернула голову и посмотрела на него. Теперь Бруно видел лишь ее глаза, удивительно черные и блестящие, которые, не мигая, смотрели на него и то приближались, то удалялись. Он снова хотел улыбнуться ей, но мускулы лица не слушались — они словно одеревенели, застыли под действием ее чар. Он так и не понял, Сильвия ли положила голову ему на плечо или же он сам обнял ее за плечи. Он закрыл глаза и прильнул к ней поцелуем, чувствуя, как солнце припекает его щеку.
Прежде чем выйти из оранжереи, он у самых дверей снова поцеловал ее; рука его скользнула под ее платок, чтобы погладить волосы. Не ему, а Сильвии пришла в голову мысль, что надо стереть следы помады с его губ. Он же, идя к дому, клял себя за то, что дал волю желанию.
