Я Кровавый Васыль. «Эх, щоб тебе мати не родила», — пожалел себя Колтубай по-украински и перевернулся на другой бок. Он любил этот язык, как далекие суровые и дикие песни пастухов. С улицы доносилось пьяное пение гуралей, встряхиваемое бубенцами мчащихся коней. Гурали. Другой мир. Другая горная страна.
Неожиданно Колтубай понял, что не заснет. Сел на постель. Стал надевать ботинки. Старательно завязал шнурки. Раздвинул ставни, открыл окно. Белое пространство… Над ним горы. Где-то там звезды. Морозный воздух. Колтубай откуда-то мысленно возвращался. Где-то ждал его риск, жизнь. Он соскочил с подоконника. Сдвинул ставни, бесшумно закрыл обе створки окна. Со стороны гор доносился все более отдаленный стук копыт понукаемых лошадей, звон вспугнутых колокольчиков, дикие вопли пьяных гуралей. Он пристегнул лыжи и выбежал на дорогу. Он шел спокойно, как во время патрульного обхода. Его радовала цепочка фонарей, поднимавшихся прямо в горы. Он двигался в том же направлении. Работа мышц приносила ему муку и наслаждение. Мимо проехал целый поезд маленьких саночек, который тащили два автомобиля; сидевшие на них люди жестами приглашали его к себе. Потом гудки машин и крики уплыли в темноту, как будто бы их смыла тишина. Когда, утомившись, он остановился и осмотрелся по сторонам, то увидел большой лыжный трамплин с темнеющим оттуда, снизу прыжковым порогом, окруженный различимыми в лунном свете флажками. Ниже роились какие-то странные неспокойные огни.
Колтубай оттолкнулся палками, снова вошел в ритм.
Приблизившись к трамплину, он увидел машины, веселую компанию с проехавшего мимо него санного поезда и несколько странных людей, утрамбовывавших лыжами снег на трамплине. Это они держали в руках факелы. «К завтрашнему дню», — подумал Колтубай. И вспомнил, что читал в поезде какую-то статью о большом соревновании по прыжкам с трамплина.
Он хотел было объехать галдящую группу, когда кто-то его окликнул.
— Добрый человече! Ночной призрак, как и мы… — навстречу ему на нетвердых ногах шел плечистый юноша в модном свитере. — Не откажи странникам. — В одной руке он держал откупоренную бутылку с очень странной заграничной наклейкой, а в другой рюмку. Колтубая окружил смех, шум, люди, незнакомые и доброжелательные. Заросшие рожи утаптывателей. Слегка пьяные, модные, красивые девушки отстегивали кандахары. Приемник в одной из машин орал громче, чем репродуктор на столбе. На пятачке утрамбованного снега начались танцы. Несколько бородачей образовали круг. Трамбовали своими лыжами, у некоторых от разных пар, привязанными проволокой.
Колтубай выпил. Веселый юноша в модном свитере налил снова. Ему и трамбовщикам. Хорошо. Люди. Какая-то девушка ударила его по спине.
— Смотрите, это тот, которого мы только что чуть не сбили!
Радио бубнило какой-то странный танцевальный мотивчик. Колтубай выпил. На капоте машины неизвестной ему марки уже стоял целый буфет.
— А ты откуда будешь? От них? — услышал он вопрос. Рядом стоял один из трамбовщиков. Небритое лицо, в уголке рта еще дымящаяся сигарета.
— Пей, — сказал он властно. — Я думал, что ты здесь высматриваешь…
Колтубай выпил.
— Но ты и не от них… — бородач сплюнул сквозь зубы. — Может, ты хочешь трамбовать? Я сейчас за бригадира. Ночью, — добавил он, как бы желая этим придать более скромный характер своему неправдоподобному сообщению. Он махнул рукой назад. По всей вероятности, показывая на запас смоляных факелов, составленных как винтовки — в пирамиду.
— Панове, трамбуйте, трамбуйте, чтобы было где громить нас мастерам мирового класса! — заорал кто-то из парней, делая танцевальное па.
— Это мы еще посмотрим, кто кого будет громить, — с достоинством ответил бородач, наливая себе рюмку вина.
— Наш Марусаж не с такими еще встречался.
— Твои Марусаж всю войну свиней пас, в то время как в других странах люди прыгали, — улыбнулся тот, на котором были прекрасные гольфы.
Колтубай выпил. Красивые девушки. Незнакомые молодые люди в великолепных свитерах. Глупый бородач.
— А ты что, спекулировал, да? — прохрипел вдруг борода. — Ни черта ты не знаешь, как он прыгает, — и вдруг крупные грязные слезы полились у него по щекам. Тип в гольфах смеялся, хватая танцующих приятелей, чтобы те посмотрели.
— Скажите ему, ребята, — кричал он. Но одни, как гребцы на галере в любительском спектакле, с отсутствующим видом трамбовали снег, другие, собравшись в круг, молча смотрели на танец.
— Люди! — вскричал пьяный бородач. — Люди! — и, стараясь удержать равновесие, протиснулся к тому месту, где как винтовки были составлены в пирамиды их запасные факелы, вырвал один, бросил на снег и наклонился над лыжами. Стал их привязывать. Проволокой. Потом выпрямился и победно засмеялся, потянулся за факелом, сел на снег, встал.
— Бери другую, — приказал он Колтубаю.
Существует много миров. Из одного иду я. Он остался где-то во тьме. А здесь — другой. Какой-то тип танцует на снегу. На него смотрят пьяные парни, набитые… конец его мысли заглушила вновь зазвучавшая непонятная мелодия. Колтубай ускорил шаг, следуя за бородачом по его глубоким следам.
Они были на середине подъема. Бородач наклонился, стал отвязывать лыжи. Потом они поднимались, положив лыжи на плечи. Пьяному Колтубаю показалось, что в этом молчаливом путешествии он вновь отыскал какой-то смысл мужского братства. Бородач был как фронтовой друг. Колтубай не совсем понимал, куда они шли. Сползал вниз. А где-то очень далеко, вырванные из темноты движущимися факелами трамбовщиков, танцевали в красивых свитерах юноши. Что-то непонятное разбрасывало их в разные стороны. Музыки здесь слышно не было…
Его проводник шел все медленнее. И только там, на разбеге, в раскалывавшейся от боли голове Колтубая появилось понимание ошибочности намерения бородача.
Внизу, вырванная из темноты светом факелов, небольшая группка людей наблюдала за действиями этих двух.
Бородач остановился на разбеге и стал медленно крепить лыжи проволокой. Колтубай трезвел.
— Что ты делаешь? — спросил он с тревогой.
— Факел, — приказал бородач. Достал из кармана смолистую щепку, поджег ее спичкой и, опустившись на колени, стал разжигать факел. Факел загорелся ярко, отодвигая в тень людей внизу. Затем он выпрямился, переложил факел в левую руку, попрощался правой, вновь переложил в нее факел. Замер.
— В январе тридцать девятого на больших соревнованиях я был здесь вторым… — сказал он сухо.
Потом наклонился и стал поочередно высовывать то правую, то левую ногу, видимо, проверяя скольжение. Вдруг он выругался и, судорожно втягивая воздух, стал разматывать служившую креплением проволоку. Шипевший на снегу факел угасал. Колтубай посмотрел на людей внизу. Они еще стояли с поднятыми головами, но одна пара уже возвращалась к танцам возле факелов. Ему показалось, что он услышал смех. Поднял факел своего товарища.
Колтубай стоял, хорошо видный снизу. Мир кружился у него под черепной коробкой, как будто какой-то весельчак посадил его на карусель.
— Дерьмо. Мы превратились в дерьмо! — услышал он за спиной судорожный шепот бородача и стартовал. Несясь в сторону стола отрыва, он мысленно пробовал контролировать положение своего тела, вспомнить угол наклона вперед, но перед глазами у него неизвестно почему возник подстреленный прошлой зимой кабан, как тот мертвый съезжает по склону, увлекая за собой клубы искрящегося снега. Из-за опьянения, отождествляя себя с этим им же убитым зверем, он несся вниз, влекомый каменным предчувствием какого-то прекрасного конца.
Он оторвался немного преждевременно, невольно теряя часть грозящей ему катастрофой скорости.
Люди внизу неожиданно увидели его на фоне неба летящего к ним с вялым наклоном вперед. Он сломался в воздухе, перекувыркнулся и под их крики упал на землю. Поднялось облако не утрамбованного в этом месте снега, из-под него вылетела легкая, как лодка-душегубка, лыжа и пронеслась вниз. К черной, скорчившейся на снегу фигуре бежали люди.
— Стой! — донесся до них хриплый шепот.
Человек поднимался. Встал на четвереньки. Все остановились. Потом поднялся и, хромая, пошел в темноту.
Человек, прошедший войну, даже сегодня мысленно возвращается к ней. Именно этот жизненный материал, уже отлежавшийся «на полках» памяти, подарил литературе прекрасные книги.
Сейчас вы прочли сравнительно небольшую повесть польского писателя Романа Братного «Тают снега».
Польская литература о войне весьма обширна. К ней обращались писатели всех, без исключения, поколений, стремясь отобразить национальную трагедию, начавшуюся в сентябре 1939 года. Короткая война в сентябре — это геройское сопротивление гарнизона Вестерплятте, трагическая атака кавалерии под Краковом, горящие леса над Саном, разрушенная Варшава. А затем шесть лет фашистской оккупации и борьбы. Об этой борьбе прекрасно написал Роман Братны в своей трилогии «Колумбы, год рождения 20-й», посвященной молодым участникам Варшавского восстания. «Колумбы» — это биография самого автора.
