Собравшиеся устремляют взгляды на Ларисины белые ноги, та чувствует себя манекеном в витрине и стыдливо прячет свои нижние конечности под скамейку, сожалея, что пропустила эпиляцию во вторник. Конечно, интерес вызван не тапочками, а тем обстоятельством, что они понравились Карине, которая обожает яркий красный цвет. Все знают, что если она заговорила, то тут же нужно изображать внимание.
Сейчас Лариска заискивающе ответит: «У нас в Видном на рынке у станции купила, Карина Мухамедовна». И станет отводить глаза в сторону, чтобы за–крыть тему. Еще накануне на работе Лариса кричала по телефону на секретаря, изображая гнев: «Пойди и приберись в моей тумбочке! Сколько можно просить!» Но перед финансовым директором она беззащитна, словно червяк перед воробьем.
У Карины сегодня хорошее настроение, она шутит и упивается показным вниманием окружающих.
– У нас обычно бывает четыре беременных в отделе, – говорит она. – Величина постоянная. Троих мы знаем...
Все замолкают в ожидании концовки текста.
– Кто же четвертая?
Бухгалтерши хихикают, переглядываются и помалкивает, как будто им есть что скрывать, хотя на самом деле все смущены не этим дурацким вопросом, а новизной обстановки.
– Не надо нарушать традицию, – поясняет Карина Мухамедовна. – Кто хочет быть четвертой?
– Если нужно для дела, то я могу постараться! – смело возникает Лариса. Хотя все знают, что у нее никого нет.
Балаган продолжается еще некоторое время. Вдруг кто-то вспоминает, что мы в бане и можно пойти погреться. Все шумно устремляются в парную, где ненамного теплее, чем за дверью. Толпа полуголых дам тесно рассаживается на скамьях.
В парной никто не раздевается, синтетика купальников жмет и не дает нагреться телам. А кто-то даже полотенце не снимает, чтобы прикрыть несовершенство фигуры. Эффект от такой процедуры сомнительный, все это знают, но терпят. В самом деле, не будешь же сидеть перед финансовым директором голяком!
Через пять минут гомонящая женская шайка вываливается с визгом из парной и бежит, толкаясь и спотыкаясь, на улицу. Все возбужденно начинают кататься в сугробах. Снег обжигает и, подтаивая под горячими пятками, становится скользким. Особо осторожные, еще никогда не обтиравшиеся снегом и полагающие, что это опасно для жизни, за компанию тоже выскочили на улицу, ежась больше от страха, чем от холода.
На главном здании висит электронное часовое табло, и я читаю: «Температура воздуха минус 8EС». Идеальная зимняя погодка, вряд ли можно желать лучшей.
Стеклянная дверь-окно распахивается, и взбодрившаяся бухгалтерия несется на следующий аттракцион – в турецкую баню. Там тепло и ничего из-за пара не видно, как в утробе. Сквозь влажную пелену, словно на картине Ренуара, вырисовываются расплывчатые фигуры Карины и Вики. Обе дамы сидят на горячем мраморе, обтекая мутными каплями.
Мне не нравится дым в воздухе, он шипит, как жерло вулкана, того и гляди, рванет фейерверком горячей лавы. И я не знаю, всплывут ли потом наши бренные тела, а может, утонут или застынут живописными фигурами вместе с серой и пеплом где-то на полпути к выходу.
Вдруг уважаемая Карина Мухамедовна вскакивает с места и снимает с себя красный купальник.
– Девочки, это вредно – сидеть в мокром, – провозглашает она, отбрасывая его в сторону. – В бане все равны!
Я смотрю на голого финдиректора и думаю: «Ты даже сейчас, потная, мокрая и без трусов, пытаешься всеми командовать, всё контролировать. И если ты говоришь: „В бане все равны“, но при этом даешь команду, чтобы твои подчиненные сняли трусы, то о каком равенстве идет речь?»
На вечер был назначен торжественный ужин. Для нас накрыли длинный овальный стол в ресторане под названием «Зимний сад».
Все «участники конференции» явились точно к восьми. Лица «участниц» светились каким-то особенным светом, который излучают хорошо отдохнувшие люди. Казалось, канули прочь тоска рабочего понедельника, теснота и сутолока переполненного метро, беспросветная скука зимнего города, квартальный отчет и даже немытая раковина на собственной кухне. Все это ушло, обесценилось и теперь ничего не значит. Остались только румянец на щеках, задорный блеск в глазах и приятное, волнующее чувство голода.
Подавались лобстеры с рисом, салат из свежих овощей, тушенные в сливках осьминоги и другие замысловатые закуски.
Бодро застучали вилки, два-три глотка божественного «Chateau», и голоса стали громче, а смех зазвучал чаще. Заиграла музыка, закружилась голова, захотелось закрыть глаза и уплыть в медленном танце.
Мы расслабились, слушая приятную мелодию и потягивая вино, почти как дружная семья, для которой застолье – добрая традиция, и не нужно придумывать интересные темы для разговора, не нужно никого удивлять. Теперь мы узнали друг друга чуть больше и можем просто помолчать. Но нет...
Первой встала Грибова.
– Девочки, у меня есть тост! – Она подняла бокал с рубиновым вином.
Грибова примеряет на себя непривычную роль руководителя, ее недавно назначили менеджером по распределению финансовых потоков. В пансионат она приехала на новом служебном автомобиле. Грибова попыталась изобразить дружескую улыбку, но лишь кривовато ухмыльнулась. Захотелось спросить ее: «Что у тебя с лицом?» Грибова чуть заикается, даже не заикается, а как бы нарочито по-старушечьи затягивает слова, заставляя слушать себя более внимательно. Дослушать до конца ее речь мало кому хватает терпения, кажется, она бесконечно тянет и тянет дохлого кота за хвост. Классическая вампирша. Я где-то читала, что вампир – это тот, кто говорит слишком медленно или чересчур тихо, вытягивая таким образом из вас терпение и силы.
– Давайте выпьем за нас, удачливых и талантливых! – громко закончила Грибова и махом опрокинула в себя бокал вина.
– Это не про нас, – шепнула, наклонившись ко мне, Аня. – Слава богу, хватило ума не сказать «за меня». Вот дурища!
Но всем и так понятно, что Грибова имела в виду исключительно себя и выпила бокал в свою честь. Грибову поддерживать совсем не хочется, все завидуют карьерному успеху, и хотя за спиной смеются над ее прагматизмом, но уважают за упорство, с которым она добивалась этой должности.
Появившись на нашей фирме, она с упорством мань–яка стала набиваться в лучшие подруги к главбуху, воспользовавшись тем обстоятельством, что они живут в одном подъезде. Профессионального опыта у Грибовой было маловато, дура она набитая, оттарабанила десять лет на одной проводке, вдруг ее пробило – захотела стать начальницей и опускать по мелочам тех, кто находится в ее подчинении.
– Так бы и вставила ей кляп, – снова недобро прошептала мне на ухо Аня.
Грибова родилась в семье военного. Уехав в Москву учиться, она рано выскочила замуж и вскоре развелась, списав нежизненность своей молодой семьи на происки назойливой свекрови. С тех пор минуло лет десять, но она все еще остается в одиночестве, часто повторяя в отделе глупейшую фразу с капризным ударением на слог «чу»: «Не хочу замуж. Не хочу иметь дело с мужиками, они меня пачкают. Уже испачкали...»
Для нас осталось загадкой: кто ее испачкал, какое конкретно место и чем? Что она имела в виду, произнося эту фразу в помещении бухгалтерии? Раз ее даже кто-то мстительно спросил: «Грибова, а ты мыться пробовала?»
Странное поведение оказало «медвежью услугу» ее новой подруге Вике. Стоило им появиться где-нибудь вместе, народ начинал шептаться: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
За столом стоял неумолкаемый возбужденный гул, прерываемый резким смехом. Все старались говорить, перебивая друг друга и толкая локтями, требуя внимания. Кто-то травил анекдоты, кто-то жаловался на начальство.
Карина и Вика к столу опоздали. Где они были все это время и что делали – неизвестно. Им достались свободные места в разных концах стола. Но дамы не обиделись за то, что их разъединили и никто не уступил им свое место, – сегодня начальницы были необыкновенно милы и демократичны. Всем свои видом и дружелюбными улыбками, обращенными к сидящим рядом сотрудницам, они словно говорили: «Смотрите, мы такие же, как вы, – обыкновенные наемные сотрудники, и даже в баню ходим с подчиненными».
Перед подачей горячего официанты сменили всем тарелки и приборы, вытряхнули и поставили чистые пепельницы. Вика встала, деловито постучала вилкой по ножке наполненного бокала (видно, видела, что так делали актеры в старом кино) и, набрав в грудь побольше воздуха, произнесла:
– Дорогие товарищи, я хочу обратиться ко всем... Я хочу вам всем сказать... У меня нет слов объяснить, я не знаю, заслуживаю ли я такое вообще... Что... Знаете, я такая счастливая... – Она раскраснелась не столько от вина, сколько от невозможности высказать свою мысль. – Прям, ну не знаю, – перешла она на язык, на котором, наверное, разговаривали ее родные. – Ну, прям, не знаю, за что это мне!.. И вы у меня такие красивые, как на подбор, и работа у нас складная, и компания солидная... Все, все у нас хорошо... – Вика подняла голову, наверное, это было частью задумки: сказать «спасибо» небу. Сквозь стеклянную ресторанную крышу бледно проглядывали звездочки. – Смотрите, и звезды нам помогают... Освещают нам путь в нашем нелегком бухгалтерском деле... – Вика еще что-то сумбурно говорила, но ее уже никто не слушал. Не осуждая окружающих, она села на место и с аппетитом принялась уминать овощной салатик.
