Иначе говоря, я сегодня не склонен печатать под копирку на старой машинке марки «Я-дрянь» и пересчитывать, словно Понтий Пилат, тридцать три удара в некогда популярной рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда», или «Jesus Christ Superstar», выражаясь «по-нашему». Тихо-тихо! Сейчас будут тридцать три удара! Давайте вместе. Ван! Тым-дыри-па-пам! Ту! Тым-дыри-па-пам! Фри! Тым-дыри-па-пам! Фо!.. Вдобавок у меня теперь шестая, подчеркиваю, жена, и намного моложе всех предыдущих, и можно обратно же схлопотать по шее за такие «тым-дыри-па-пам», если целыми днями предаваться воспоминаниям.
Я пробовал… До восемнадцатого удара нынешняя жена ведет себя индифферентно, после двадцать второго начинает ко мне приглядываться весьма характерным образом, а дальше честно предупреждает, что «любой суд присяжных ее оправдает»! Поэтому я пользуюсь современной компьютерной техникой и, когда на меня нападает ностальгия, тихо перелистываю старые фотографии в каком-нибудь новомодном графическом формате или еду взглянуть своей ностальгии в глаза, отчего неизбежно прихожу в уныние. Поскольку я помню одно, а получаю совсем другое, и никакими «фотожабами» этого не реставрируешь. Да и надо ли так издеваться над старыми приятельницами?
К слову сказать, некая N подсела на губернаторскую программу «Фасады Санкт-Петербурга» и обновила себе наружность. Ну, ради спортивного интереса я вошел и быстренько вышел, потому что ровным счетом ничего не изменилось, а даже наоборот – амортизация ухудшилась в прямом и переносном смысле. Ведь, если слегка перефразировать Марциала: «Хочет Лирида узнать, что с ней? Что и с прежнею – мерзость!» Только об этом эпизоде со старой подругой никому не рассказывайте. В частности, нынешним женам и теперешним губернаторам.
[13] Мои друзья, выезжая летом на дачу, брали с собой кота, которого звали Василий Иванович за чапаевский максимализм. Потому что этот подлец – кот, разумеется, – отличался от ленивых домашних котов охотничьими повадками. Уйдет, как сибирская лайка, в лес на трое суток и без белки не возвращается. Поэтому вся семья была обеспечена меховыми изделиями, образно выражаясь, на вырост, и разве что не экспортировала пушнину за границу. Жена себе сшила шубу, дети ходили в шубах, и все, понимаешь, из белки.
Но в какой-то момент у соседей по даче стали пропадать кролики, и в этих злодеяниях, конечно же, заподозрили нашего кота, хотя кролики иной раз улетучивались вместе с клеткой. Однако на семейном совете решили кастрировать Василия Ивановича, чтобы несколько поумерить его охотничий пыл и уберечь от соседской расправы. Мол, какие-такие кролики, когда наш кот лежит целыми днями на печке и помышляет только о сметане?! Ну, сказано – сделано, закрыли варвары дачный сезон и отвезли Василия Ивановича к ветеринару.
А на следующий год снова выехали на природу в полном убеждении, что пушной вопрос исчерпан. Однако не тут-то было! Василий Иванович моментально исчез на неделю, а в итоге за полсезона добыл всевозможного зверья на две шубы: беличью и лисью.
Я к тому, что характер практически не меняется – обладает писатель потенцией или нет. Просто когда у писателя есть потенция – он знает, как довести произведение до оргазма и поставить точку, а писателю без потенции все равно, сколь долго будет продолжаться это безобразие и как его называть: катавасия или «котовасия».
* * *
А к городу Эйску я никогда не испытывал ностальгических чувств. Раньше на местном базаре там было можно купить «рыбца», используя конспиративные навыки. Потому что город стоял у моря, но промысловую рыбу частному сектору ловить не разрешалось. Ни сетями, ни динамитами, ни подводными лодками. Вот страхолюдных бычков прямо с пирса – тягай сколько хочешь! А хорошую рыбу – только эзотерически, под бой кремлевских курантов, то есть в шесть утра и двенадцать ночи, когда старенький бабушкин громкоговоритель, молчавший целыми днями, как партизан на допросе, неожиданно вздрагивал и патетически хрипел: «Союз нерушимый! Сидим под машиной! И лопаем кашу! За родину нашу!» Вот уже и Союза нет, и машина та развалилась, а мы всё сидим и разводим руками, изображая, как хотели ее починить и как бы она – «у-у-ух!» – поехала. И, что характерно, попробовал я недавно того вожделенного «рыбца» местных промыслов и проплевался. Вместе с пивом эйского розлива.
А вы говорите – ностальгия! Сегодня за письменный стол я, как современный автор, сажусь охотно. Ведь не стоять же рядом, словно баран? Но все остальное, в смысле писательского труда, делаю без энтузиазма. Раньше я размышлял – как между строчками заложить больше смысла, чем в буковки. А теперь механически пересчитываю эти буковки и прикидываю барыши. Потому что за смысл, да еще между строк, не платят нынче авторского гонорара. Конечно, могут подарить «рыбца», но я же не алеутская лайка, чтобы бегать с другими писателями в одной упряжке. Кстати, это называется «Чок-Чок!», или социальный заказ. Надо свернуть хвост бубликом и доставить филькину грамоту «от Москвы до самых до окраин»! Подобный сизифов труд некогда квалифицировался как высшее достижение в писательской карьере. Однако теперь мне мерещатся другие ностальгические картинки, навеянные работами старых, социалистических мастеров. «Раннее утро в заснеженной тундре; десант дружелюбно настроенных писателей сеет разумное, доброе, вечное между ярангами, то есть гоняется за дочерьми оленеводов с определенными настроениями; на лице заслуженного каюра отражается важность текущего момента; подпись под картиной – „Встреча с читателями. Экспедиция“».
А город Эйск я вспоминаю без тоски по утраченной родине в стиле шестидесятых. Когда сняли руководителя марки «Хрущев» и заменили на руководителя марки «Брежнев». О чем до сих пор, причмокивая, любят порассуждать зрелые мужики? О государственной политике: прошедшей, настоящей и будущей. Экспедиция! Чтобы потом с чистой совестью завести разговор о бабах и футболе. И все это с важностью заслуженных каюров и соответствующим опытом работы: в области иностранных дел, спорта и гинекологии. Можно сказать, тундрические специалисты во всех отношениях, внешних и внутренних. С ними могут поспорить только мастера эзотерического жанра, где на одного мессию приходится от четырех до семи ипостасей. Во-первых, оне философы, во-вторых – писатели, в-третьих – композиторы, в-четвертых – художники, в-пятых – психотерапевты, в-шестых – профессорa еще каких-то тундрических наук, и прочая, прочая, прочая… Смотришь на них и думаешь: «Лев народился, лев!», и как столько специальностей помещается на визитке?! Написали бы просто: «Господи-Боженька. Прием с 10 до 14 по предварительной записи».
Вот я на своей визитке обозначился как «хомо сапиенс» – и простенько, и без претензий, если чего. Мол, что уродилось, то и получилось. Конечно, я тоже могу порассуждать по пьяной лавочке как большой эзотерический и тундрический специалист в любой поднебесной области, но с похмелья всегда удивляюсь. Ведь, честно говоря, наплевать – что именно я нагородил, но просто поразительно, как много людей мне поверили. Как будто не видят, что человек говорит глупости, будучи «выпимши» и пребывая поэтому в философском настроении. Мне бы еще важности соответствующей – и прямая дорога в мессии. Да вдобавок, как новоявленный «избавитель еврейского народа» незнамо от чего, что, собственно, и переводится как «мессия», я должен уверовать в свою исключительность и в тот бред, что из меня мироточится. Но годы уже, повторяю, не те, и мне столько не выпить для обильного мироточения. А постоянно поддерживать себя в подобном перманентном состоянии и вовсе нет сил. Так что не ждите от меня бестселлеров, любезных восьмидесяти процентам читательской массы. Мне бы сподобиться и набредить что-нибудь для двадцати.
МУЗА. Я НЕ ПРЕТЕНДУЮ, И МОЖЕТЕ МЕНЯ ВЫЧЕРКНУТЬ…
А к городу Эйску я всегда относился спокойно. Помнится, как ликовал народ, когда с конвейера сняли морально устаревшую модель «Никита Сергеевич» и запустили свежего «Ильича». Полный попкорн! Прежняя модель повсеместно сеяла кукурузу, а новая прославилась своими морозоустойчивыми бровями. Других изменений в модификации я не обнаружил. Как и теперь не понимаю, чем бразильский, якобы эзотерический шпендрик отличается от доморощенного, якобы современного детектива на шпильках. И какова природа их воздействия на широкие массы. Это авторский магнетизм или читательское слабоумие?
Только не подумайте, что я, как гоголевский Вий, на кого-то конкретно указываю пальцем: «Во-о-о-от о-о-он!» Попросту ваш покорный слуга, фигурально выражаясь, выпил парочку кружек пива и философски обобщает. А заодно предается ностальгическим воспоминаниям и не испытывает тоски о прошлом, о пережитом, об утраченном. «Об чем вы, папенька, думаете?» – «Об выпить водки, об дать кому-нибудь по морде…» Конечно, в городе Эйске было полно минеральной воды, но грамотные люди предпочитали вино и закапывали бутылки с этой подозрительной жидкостью прямо на нейтральной полосе. Можно сказать, минировали все побережье, однако не в целях отражения агрессора, а ради охлаждения бутылок. Участок, отмеченный шелухой и арбузными корками, считался пляжем; прибрежные воды, где плавала глистоперая рыба и прочее дерьмо, по словарю Ожегова считались морем, а между ними располагалась нейтральная полоса, иначе говоря – полоса прибоя, который не знал, куда ему деться от этого ужаса. И шарахался из стороны в сторону – море-пляж, пляж-море – и охлаждал бутылки.
