Только не подумайте, что я, как гоголевский Вий, на кого-то конкретно указываю пальцем: «Во-о-о-от о-о-он!» Попросту ваш покорный слуга, фигурально выражаясь, выпил парочку кружек пива и философски обобщает. А заодно предается ностальгическим воспоминаниям и не испытывает тоски о прошлом, о пережитом, об утраченном. «Об чем вы, папенька, думаете?» – «Об выпить водки, об дать кому-нибудь по морде…» Конечно, в городе Эйске было полно минеральной воды, но грамотные люди предпочитали вино и закапывали бутылки с этой подозрительной жидкостью прямо на нейтральной полосе. Можно сказать, минировали все побережье, однако не в целях отражения агрессора, а ради охлаждения бутылок. Участок, отмеченный шелухой и арбузными корками, считался пляжем; прибрежные воды, где плавала глистоперая рыба и прочее дерьмо, по словарю Ожегова считались морем, а между ними располагалась нейтральная полоса, иначе говоря – полоса прибоя, который не знал, куда ему деться от этого ужаса. И шарахался из стороны в сторону – море-пляж, пляж-море – и охлаждал бутылки.
Ах, молодость, молодость! В молодости меньше обращаешь внимания на дерьмо в людях и окружающих ландшафтах. Правда, со временем эти негативные впечатления накапливаются, и к сорока пяти годам ты представляешь собой испорченное водоочистительное сооружение. А тогда в ностальгическом городе Эйске мы бродили в полосе прибоя и ногами ловко выковыривали из песка бутылки с ядерной жидкостью, чтобы откатить эти «фугасы» в сторонку и выпить за здоровье отдыхающих. Как я дожил до своих лет после дегустации «плодово-ягодной», или «противотанковой» бормотухи – до сих пор понять не могу! Хотя многие матерые мужики моего возраста, прошедшие сквозь огонь, воду и канализационные трубы, вспоминают разные жидкости, что подавались к столу как vino de Oporto (исп.), а по-нашему выражаясь – «портвешок», с неизменным умилением. Что можно объяснить только одним медицинским термином – ностальгия, и это, простите, никакой не анамнез, а эпикриз. «Вот, помню, в рюмочной неподалеку от цирка подавали портвейн „Три семерки“. Мы его называли „Аллюр три креста“. Да-а-а… А вы пробовали гидролизный спирт урожая восьмидесятого года прямо из сифона?! В смысле – газированный! Я честно скажу – никто не знает, что там, за вторым стаканом!»
Я тоже не представляю, зато частенько задумываюсь, как бы могла сложиться жизнь без модифицированных продуктов типа «Иосиф Виссарионович», «Никита Сергеевич» и «Леонид Ильич». Должно быть, еще в тысяча девятьсот семнадцатом году на нашу страну напали инопланетяне, которые рушили церкви и гадили в ванны, не понимая, что рядом стоит унитаз (подобные случаи документально зафиксированы по всем этажам Зимнего дворца, захваченного инопланетянами). Да и нынче инопланетное семя проявляется повсеместно как достижение «марсианской» генной инженерии. Посмотришь, вроде бы европейцы, вроде бы с высшим образованием, а гадят, как на чужой планете.
Но должен заметить, что как писатель какой-никакой, рассуждая о церкви, большевиках, евреях, гомосексуалистах, инопланетянах, зеленых и розовых, я не придерживаюсь ничьей ортодоксальной исторической версии и не пропагандирую ничьих теорий. Потому что писатель какой-никакой – вне политики, сексуальных ориентаций и вероисповеданий. Он выражает только свое мнение особо извращенным, литературным способом и поступает подобным образом не намеренно, а потому что таким уродился. Конечно, многие писатели «пишут», здесь нет никакой тавтологии, и «пишут» по долгу службы, когда берут авторский гонорар и «задолжают» издателю свое литературное произведение. Другие писатели якобы отражают настроения в обществе, особенно с похмелья, и образуют между собой смычки. И если бы, по «марсианским законам», не только церковь, но и писателей отделили от государства, то этот «союз писателей» моментально бы саморассосался, не подумайте ничего плохого. Третьи писатели глубоко убеждены в том, что они распространяют какие-то идеи и, хуже того, мысли, обутые в предложения. Четвертые… Словом, сколько на свете существует писателей – одному богу известно. А сколько их было с момента изобретения письменности? И как затюканному, одинокому читателю разобраться в этой белиберде? Тут поневоле и сам писать начнешь…
Поэтому за вторым пришествием «газированного стакана» ждали третьего. Как в «Откровении Иоанна Богослова»: «…один есть, а другой еще не пришел, а когда придет, не долго ему быть». Но этого почему-то не произошло… То ли настоящие инопланетяне все повыродились, то ли гены стали неспиртоустойчивые. И в нынешней морально-экономической ситуации многие женщины обратились к фильму «Красотка» («Pretty Woman») как к руководству по продолжению рода и приятному времяпрепровождению. Я все понимаю и соболезную, только не надо проводить сказочную параллель между Золушкой Шарля Перро и голливудской проституткой. Хотя бы потому, что в первом случае бедная девушка просто ждала своего принца, а как сказано в аннотации к фильму: «Главную героиню зовут Вивьен, и она берет только наличными». Смею надеяться, что это разные истории.
А город Эйск я вспоминаю без ностальгического умиления. Другой вопрос – хочу ли я, чтобы этот город, как надоевший прыщик, исчез с лица земли и больше меня не беспокоил. Или лучше, чтобы его засыпало пеплом какого-нибудь вулкана? А я стану периодически откапывать этот Эйск, проводить археологические изыскания, бродить по восстановленным улицам и вспоминать – как тут жили и вымирали…
– Ну и где вас черти носили?! – развозникалась небритая личность, что сидела на берегу, вернее, на каменной лестнице, к которой мы собирались причалить.
Эту личность я без труда классифицировал как исчезающий и снова возникающий вид «сухопутного боцмана».
– Держи конец! – крикнула ему Исида.
Дальше, по морскому закону, вышеозначенная Исида должна была бросить на берег канат, но ничего подобного не случилось. Катер самостоятельно уткнулся носом в лестницу, а боцман воспринял слова Исиды как приветствие и в ответ помахал рукой.
– Я вас четыре часа дожидаюсь, – пояснил боцман. – Зажарился, как шашлык из баранины!
– Пойди освежись, – предложила ему Исида.
Тут она спрыгнула с катера и отсчитала боцману энную сумму денег.
– Давно бы так, – боцман поднялся с лестницы, сунул деньги в карман и попытался снова исчезнуть в коридорах времени…
– Стоять!!! – заорал я.
Все уставились на меня с нескрываемым интересом.
– Он что у вас, бешеный? – растерялся боцман. – Или укачало?
Тогда я тоже перебрался на лестницу и ухватился за редкую пуговицу на расхристанной боцмановской рубашке:
– У меня к вам, милейший, имеется ряд вопросов… Во-первых, вы знаете, что такое дежавю?
– Брось ты это дело, – посоветовала мне Юлия Феликс.
Но я проигнорировал ее замечание и продолжал измываться над боцманом:
– Во-вторых, как вы здесь оказались? И в-третьих… Как вам удается поддерживать свою щетину на уровне пятидневной запущенности? Ни больше, ни меньше…
– Он это ко мне? – уточнил боцман.
– Нет, к Исиде! – фыркнула Юлия Феликс. – Особенно по поводу пятидневной щетины.
– Но-но! – предупредила Исида, крепя канаты от катера к балюстраде некогда городского спуска на пляж.
– И что мне ответить? – спросил боцман.
– Ну, скажи, что перегнал сюда машину и прибыл вместе с нею, – посоветовала Юлия Феликс. – Хотя я тоже не представляю, как ты это сделал…
– На буксире, – пояснил боцман. – Вначале зацепился за поливалку, а потом – за хлебный фургон. Быстро доехали.
– И слава богу, – зевнула Юлия Феликс.
– А что мне ответить по поводу щетины? – снова уточнил боцман.
– А по поводу щетины молчи, – порекомендовала Юлия Феликс. – Это твое ноу-хау!
– Вот! – сообщил мне боцман. – Немедленно отпусти мою пуговицу! Я на нее застегиваюсь!
И мне поневоле пришлось отступить под напором такого веского аргумента.
– Так я быстренько сбегаю в магазин и буду снова сторожить катер? – приосанился боцман.
– Валяй, – разрешила Юлия Феликс.
После чего боцман, как сухопутный краб, обошел меня боком и заспешил вверх по лестнице.
– Вижу, что ты начинаешь осваиваться, – сказала Юлия Феликс, когда мы тоже поднялись по лестнице и я обозрел окрестности…
Все эти печальные, покосившиеся и полуразвалившиеся домики, одичавшие виноградники и закрытые ставнями окна. Правда, было одно помпезное здание в древнеримском стиле, отдаленно напоминающее античный храм или ВДНХ. По этому бельму «на голубом глазу» архитектуры я и понял, где нахожусь.
– Ваши Помпеи – это богом забытый Эйск, – констатировал я. – Только не понимаю, за каким чертом я здесь оказался.
– Женщины и города не сдаются без боя, – как-то туманно заметила Юлия Феликс.
Что я, разумеется, не воспринял как пояснение, а расценил как издевательство.
