Зое Вальдес - Детка

Я продолжала помогать им деньгами, мне не хотелось, чтобы между нами оставалась хоть какая-то неопределенность, так что я с олимпийской невозмутимостью готова была насрать на все наши ссоры и споры, и по-прежнему регулярно навещала их, всегда в одно и то же время. В конце концов она была моя мать, а мать у человека одна. Больной полиомиелитом брат женился, и жена нарожала ему очаровательных дочек, рыжих, но смуглых и с голубыми глазами, как у бабушки. Второй брат, хронический католик, окончательно заделался церковным служкой и главным помощником деревенского священника. Я видела карточку с его удостоверения личности – чистый китаец, вылитый отец, такой же грустный, со впалыми щеками и такой же несчастный, прибитый своей азиатской кармой, которая срабатывает, как часы, по крайней мере, – на этом островке, где царит смешение кровей. Метисация – наше спасение. По крайней мере, если не пытаться ею манипулировать как национальным девизом в речах какого-нибудь министра-фольклориста.

Дочка моя совсем отбилась от рук. Она буквально срослась со своей накрахмаленной и выутюженной формой, которую снимала за четыре часа до того, как лечь в постель, и с повязанным на шее тугим безупречным узлом галстуком. Мы готовы были выражать солидарность по отношению к кому угодно, но только не друг к другу. Вместе со всем народом мы отправляли сахар и кофе в Чили, одежду и игрушки – жертвам землетрясения в Перу, обувь – вьетнамцам, учителей и врачей – в Никарагуа и, наконец, мужей и братьев – солдатами в Африку. Кофе, сахар, одежда, обувь, игрушки распределялись крайне скудно. Отчасти поэтому наши мужчины с такой готовностью срывались с места и записывались добровольцами куда и на что угодно. Дочка получала хорошие оценки исключительно потому, что готова была выполнять любое, самое бессмысленное задание. Временем перемирия у нас была ночь. Спали мы вместе на полуторной кровати, и не потому, что нам этого хотелось, а потому, что кровати тоже мало-помалу исчезали, разлетаясь в разные концы света, как ковры-самолеты из арабских сказок. (Какая уж тут постельная лирика!) В конце концов кровати просто перевелись. Одеяла, похоже, также превратились в империалистическое изобретение, с которым надлежало бороться и изничтожать его всеми доступными способами. Устав от напрасной вражды и пользуясь тем, что дочка рядом, я нежно целовала ее в лоб и прижимала к себе, словно желала от кого-то защитить.

Мария Регла активно участвовала во всех школьных мероприятиях, будь то работа в мастерских по трудовому воспитанию, или физкультурные соревнования в Понтоне, или прочие акты солидарности, гимны, знамена, целевое обучение, кружки юных пожарников… Теперь я почти не видела ее дома. Ей было одиннадцать, когда однажды она вышла из ванной, держа в руке трусики, на которых красовалось до боли знакомое пятно, землистая клякса – первые месячные.

– Вот я и девушка! – лаконично прокомментировала она.

Я объяснила ей, как пользоваться прокладками, но она и без меня была в курсе. Грудей у нее еще практически не было, и этот факт сводил ее с ума. Однако набухшие соски уже заметно торчали из-под футболки, когда она шла на занятия по физкультуре. Я купила ей на черном рынке симпатичный лифчик, но она сказала, что ни за что в жизни не наденет эту глупость.

– Чего бы мне хотелось, мамочка, так это миленькие шортики или Ли.

Речь шла, разумеется, не о вьетнамчонке из патриотической песни, а о джинсах.

Я почти в буквальном смысле превратилась в свинью-копилку: шортики на черном рынке никогда не стоили дешевле ста пятидесяти песо, а зарабатывала я сто тридцать восемь. Ну а джинсы еще недавно стоили целую тысячу. Короче, отказывая себе во всем и затянув ремень так, что едва можно было дышать, я купила ей шорты, после чего какое-то время она была как никогда ласковой и все время лезла с поцелуями.

Но пришло время, и нам в первый раз пришлось расстаться, расстаться по-серьезному. Она уезжала в загородную трудовую школу на сорок пять дней. Я заказала деревянный чемодан, потому что картонные никуда не годились: их легко протыкали ножами и – фюить! Чудом удалось раздобыть замок. Я штопала ношеную одежду, пока на руках у меня не вздулись волдыри. Чтобы ей было в чем ходить на работу – ведь сменной одежды не хватало. Потом проводила ее до того места, где был назначен сбор в Парке влюбленных. В горле у меня стоял комок, я едва не падала в обморок от страха: а вдруг что-нибудь случится с моим сокровищем? Я много слышала о несчастных случаях, о жизнях, трагически оборвавшихся в расцвете лет. Дочка, со своей стороны, была страшно недовольна, ей было стыдно, что я ее провожаю, ей казалось, что на нее все будут смотреть. Когда мы оказались на месте, выяснилось, что все дети пришли в сопровождении родителей, но она все равно умоляла, чтобы я исчезла как можно быстрее, ей не хотелось, чтобы меня заметили. И это при том, что, когда она встречала кого-нибудь из подруг, лицо ее буквально светилось от радости. Наскоро меня поцеловав, она бросилась к девчонкам, которые с шумом и смехом забирались в автобус. Когда они наконец отъехали, я осталась на месте, не в силах пошевелиться. Стояла, словно зомби, и глядела, как моя кроха исчезает вдали, распевая вместе с другими одну и ту же бесконечно повторявшуюся строчку:

Каждое воскресенье я навещала ее в общежитии. Первый раз в лагере были только девочки, на второй раз состав был смешанный. В пять утра я уже торчала как штык на своем месте с двумя мешками еды в руках. Кормили их, как свиней. Всю неделю я бегала за покупками, чтобы привезти дочке и ее подружкам лакомства, которые нравятся больше всего их молодому поколению – поколению пирожочников. Я везла самое лучшее, самое изысканное, что удавалось достать: пирожки, галеты, пиццу, булочки, лимонад, сгущенку (вот уж чем можно было хорошенько перемазаться!), плитки шоколада – словом, все, что только удавалось выудить на черном рынке. Пару раз я даже привозила бифштекс из морской черепахи в сухарях.

Как невыносимо больно было мне смотреть на мою обгоревшую под солнцем девочку с мозолями на руках, с разбитыми ногами, потому что в лагере не нашлось рабочей обуви ее размера, с сальными, спутанными волосами и главное – худющую как скелет. Сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы уговорить аптекаршу отпустить мне пять пачек сипроектадина для восстановления веса и три пузырька бикомплекса для улучшении аппетита! Аппетит, впрочем, у нее и без того был, мягко говоря, неплохой, а вот что действительно следовало бы улучшить, так иго систему продовольственного снабжения. Но дочка все равно не хотела оттуда уезжать; при этом она уверяла меня, что тот, кто не участвует в сельскохозяйственных работах, считается безразличным к судьбе революции и стоящих перед ней задач, а следовательно лишается права поступать в университет, даже имея отличные оценки и блестящие рекомендации. Мальчиков, которые были не в состоянии выносить такую жизнь, осыпали самыми грязными ругательствами, не щадя при этом членов их семей, кое-кого даже побивали камнями, причем творилось это не только с попустительства учителей, но по прямому их указанию. Таких мальчиков презрительно называли «слабаками». Слабаки могли быть семи пядей во лбу, но позорное пятно навечно марало их характеристику. Мария Регла ни разу не позволила себе дать слабину. Слабину она допускала только по отношению к дому. Ей, как и отцу, хотелось, пораньше стать самостоятельной. В четырнадцать лет она записалась в Турибакоа-2, причем это была уже не «школа в поле», а «полевая школа. Таковы уж нюансы современной кубинской речи: несогласованное определение с предлогом может направить судьбу совсем по иному руслу.

Второй ее отъезд я пережила еще тяжелее, чем первый. Конечно, если Реглита вела себя хорошо и не получала замечаний, она могла приезжать домой на выходной, но остальные дни я проводила в состоянии полнейшего отупения, переливая свои опостылевшие мысли из пустого в порожнее. В конце концов я придумала гениальный способ занять время, свободное от работы, разумеется. Я стала собирать материал, нитки, старые туфли, копила, продавая то одно, то другое, чтобы осуществить свою мечту. Великую мечту. Сделать то, чего сама я в свое время не получила: отметить пятнадцатилетие моей дочери.

Разумеется, в первую очередь я поделилась своими планами с Мечунгой и Пучунгой. Они тоже загорелись этой идеей, словно речь шла об их собственном ребенке, и начали лихорадочно перетряхивать закрома со старыми платьями, туфлями, отрезами ткани, приобретенными еще в пору службы продавщицами «Шика». Они листали пыльные телефонные книжки, выискивая имена давних приятелей – администраторов роскошных– ресторанов, которые могли помочь разрешить проблему с пивом, пирожными, прохладительными напитками и кучу прочих проблем. Припомнили, что как-то провели неделю в Гуанабо с начальником отдела снабжения культурного комплекса и пляжей в Санта-Фе. Я тоже его знавала – в те времена, когда обслуживала пляжные кабинки в Наутико.