Полина нехотя рассмеялась.
— И наконец. Что касается жалости.
Сказав это, женщина в квадрате снова сняла очки. Куда-то положила. Закрыла руками глаза, как будто собиралась объявить: «Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать».
— Представь, что ты ему всё рассказала, — услышала Полина вместо считалочки. — И вот он сидит и знает, как он оказался в Швеции на самом деле. Знает, откуда реклама скандинавских языков. Знает, кем была его Вера Кукушкина. Куда она исчезла. Какими мотивами руководствовалась. Представь себе это. Просто представь.
Женщина выдержала паузу, не отнимая рук от лица.
— Ну? — она убрала руки, чтобы вытаращить на Полину измученные глаза. — Что скажешь? Как жальчЕе? Так? Или эдак?
Полина заметила, что уже секунд восемь не дышит. Нервно втянула в лёгкие побольше воздуха.
— Всё равно, — она нерешительно покачала головой.
— Что «всё равно»?
— Я врать больше не хочу… Об этом хотя бы, — поспешно добавила Полина. — Поэтому я и хотела с тобой… Я помню все наши варианты. Все возражения. Со всем согласна. Просто врать больше не хочу. Тошно стало, ты понимаешь? Раньше просто гаденько было, терпимо, а теперь тошно. Не хочу больше. Мы с тобой договорились в самом начале: только вместе, только по общему решению. Если обе согласны, тогда рассказываем. Был же такой уговор?
— Да. Был.
— Ну так вот. Моё решение ты знаешь. За тобой слово. Я ничего ему не скажу, пока ты не дашь отмашку. Если не дашь — никогда ничего не скажу. Как договаривались.
Женщина молчала, размеренно хлопая усталыми глазами.
— В общем, дай мне знать, если надумаешь, — сказала Полина, не дождавшись ответа. — Или сама ему напиши. Или позвони. Я могу тебе дать…
— У меня есть, — перебила женщина. — И адреса, и телефоны, — от слова к слову её голос делался громче. — Хорошо. Я подумаю. Скоро тебе сообщу.
— Спасибо, Таня, — заулыбалась Полина. — Спасибо тебе большое! — ей не хотелось заканчивать разговор на ледяной ноте. — Извини, что побеспокоила в субботу вечером. За приглашение — спасибо большое за приглашение! Обязательно постараюсь…
— Не за что. Не за что, Полин. Да, — она коротко кивнула. — Приезжай. Прости, если я колючая сегодня. Устала. Прости. Всего хорошего тебе. До связи.
Таня схватила мышку и кликнула «Auflegen» — молниеносно, чтобы Полина не успела больше сказать ни слова.
Откинулась на спинку стула. Откатилась до середины комнаты.
Без очков, оставшихся на столе, при жидком свете игрушечной лампы, прикрученной к ноутбуку, комната казалась почти домашней. Почти как у папы, если в окно не смотреть. Частоколы книг на полках слипались в неровные полосы — ближе к столу цветные, дальше от стола чёрно-серые. Как всегда. Чтобы выключить иллюзию цвета, хватало смехотворной разницы в освещённости.
Таня встала, надела очки и прошла на кухню. Включила свет над плитой. Поколдовала у кофеварки. Пока та шипела и чавкала, стряпая двойной эспрессо, Таня подошла к окну. Внизу, перед ночным заведением на другой стороне улицы, кучковались курящие люди. Чуть поодаль человек мужского пола в ярости пинал фонарный столб. Другой человек того же пола жался к стене здания, ощупывая разбитое лицо. Рядом скучали трое полицейских. Они ждали, когда первый выдохнется, чтобы забрать его в участок.
Кофеварка сообщила, что напиток готов. Таня взяла тёплую чашку, выключила свет над плитой и вернулась в комнату, осторожно ступая в полумраке. Ногой подпихнула стул поближе к столу. Села. Создала и открыла файл под названием «Миша». Закрыв глаза, пару минут пила кофе вслепую.
Выпив кофе, начала писать.
письмо Тани
«Здравствуйте, Михаил.
Вы не знаете меня. Строго говоря, я тоже не знаю Вас. То «я», тот сгусток воспоминаний и склонностей, который сейчас читает этот текст Вашими глазами, наверняка отличается от человека, с которым «я» в последний раз говорила в 20… году. Моё «я» тоже изменилось за прошедшие восемь лет, местами до неузнаваемости. Но коль скоро на этой погрешности, далеко не всегда допустимой, завязано всё человеческое общество, я не буду биться лбом в стену. Я не буду пытаться залатать неадекватности человеческого языка. Отсюда и до конца письма «я» это я, а «Вы» это Вы. Независимо от места, времени или настроения.
Меня зовут Татьяна Эдуардовна Бельская. С января 20… года я аспирант философского факультета Университета Иоганна Гутенберга в городе Майнц, где я живу чуть больше семи лет. 22 апреля состоится защита моей диссертации, посвящённой глобальным расстройствам схемы тела (прежде всего, аутоскопии и других видов «выхода из тела», out-of-body experience), а вернее, толкованию таких явлений в свете репрезентативного понимания сознания. В своей работе я использую данные клинических наблюдений искусственно вызванной аутоскопии и родственных ей состояний у пациентов с нарушениями функций головного мозга, а также у здоровых субъектов. Моя страница на сайте университета: http://www.philosophie.uni-mainz.de/phd/belsky/. Там Вы найдёте мою фотографию, ссылки на публикации, а также номер моего рабочего телефона и время, когда я бываю на факультете. Кроме того, достоверность информации, изложенной выше, Вам сможет подтвердить мой научный руководитель, профессор Томас Метцингер (http://www.philosophie.uni-mainz.de/metzinger/), человек приветливый и относительно доступный, несмотря на известность и занятость. Он прекрасно говорит по-английски.
Я пишу Вам, потому что я, Татьяна Бельская, сыграла в Вашей жизни роль женщины по имени «Вера Кукушкина».
Вы уже знаете, откуда взялось это имя: из учебника философии, который написал мой отец, Эдуард Борисович Бельский. Сейчас я расскажу всё по порядку, но одну вещь, для меня очень важную, надо пустить без очереди: в апреле 20…, когда Вы пришли в гости к моему отцу, он ещё ничего не знал о моих похождениях под именем Веры Кукушкиной. Что дурачила Вас именно я, отец догадался во время вашего разговора. Свои догадки он решил оставить при себе. Тем самым он невольно подыграл мне и ввёл Вас в заблуждение, но поверьте: он не хотел Вас обманывать; он всего лишь опасался за мою безопасность. Надеюсь, Вы сможете понять и простить его.
Кое-что из того, что Вера Кукушкина рассказывала Вам о себе, было взято из жизни Тани Бельской. Я действительно родилась в 19… году в городе Бежецк Тверской области. Там жили родители моей матери, и наша семья гостила у них каждое лето. Я действительно работала массажисткой, меня действительно занимала и, как видите, продолжает занимать трудная проблема сознания, и я по-прежнему считаю, что на свете нет ничего вкусней крыжовенного варенья с батоном «Здоровье». Всё остальное про Таню Бельскую придётся рассказать теперь.
Я выросла в Ленинграде/Петербурге, в квартире на Тамбовской улице, где и сейчас живёт мой отец. Моя мать умерла от аллергического шока во время операции, когда мне было десять лет. Ещё до её смерти, сколько себя помню, отец вёл со мной регулярные диалоги в сократовском духе. Он усаживал меня в кресло в своём кабинете, садился напротив, и мы обсуждали какую-нибудь насущную проблему из моей жизни: почему не у всех девочек есть гэдээровские куклы, в каких случаях можно ябедничать, зачем родители врут про Деда Мороза, нужно ли объяснять другим детям, что Деда Мороза не существует, и т. п. Как Вы понимаете, с другими девочками папы так не разговаривали, и я чувствовала себя особенной, мне жутко нравились эти сеансы бытовой философии. А после смерти мамы философия надолго превратилась в моё чуть ли не единственное увлечение (к несказанной радости отца, который не владел никакими методами воспитания, кроме философской беседы).
Когда отец был дома, я донимала его вопросами. Когда его не было дома (а он постоянно пропадал на работе), я торчала в его кабинете, поглощая книжку за книжкой. Не всё мне нравилось, многое я бросала на первых же страницах. По сей день, например, я не осилила ни одной работы Канта, кроме раннего трактата по космологии, а Гегель по-прежнему кажется мне воплощением всего, чего в философии быть не должно. Но попадались и тексты, которые буквально завораживали. Навскидку: декартовские «Рассуждения о методе», двухтомник Юма, Локк почти весь, подборка статей Мамардашвили (машинописных, с едкими ремарками отца на полях); «Человеческое познание» и «Почему я не христианин» Рассела. Также взахлёб читала античных авторов: Аристотеля, Лукреция, Сенеку, Боэция. (Благодаря Боэцию поняла, как можно упиваться автором, не соглашаясь с ним. Надо всего лишь притвориться на время чтения, что соглашаешься.)
Несчётное число раз перечитывала диалоги Платона: в старых, пахучих изданиях с пространными комментариями, в сочных, вычурных переводах — с оборотами вроде «немало говорил нынче в мою пользу» и «не шумите, о мужи афиняне», со всеми лирами, Алкивиадами, игральными черепками. «Апологию Сократа» я знала наизусть. Прибежав из школы, пока отец ещё был на работе, забиралась к нему на стол и декламировала в окно: «Замечал я, что делаюсь ненавистным, огорчался этим и боялся этого…» Представляла перед собой насупленное сборище бородатых мужчин в хитонах. Отец поймал меня однажды за этим занятием. Я, не слезая со стола, с жаром начала расписывать, как здорово было бы жить в Древней Греции, не то что в нашей убогой современности, и что уж я бы уговорила Сократа не пить настойку цикуты, если б там жила. Отец посмеялся и объяснил, что в Древней Греции я бы рожала детей и варила чечевичную похлёбку, а философия обрывочно доносилась бы до меня из мужской половины дома, где мужи-афиняне возлежали бы среди чаш с разбавленным вином и грезили о мальчиках с первым пушком на губах.
