Владимир Домашевич - Финская баня

Закончились сборы, нужно было еще пережить более тяжелое — прощание. Мужчины отряхивают с одежды снег, снимают шапки и входят в дом. Хозяин первым садится на скамью, парни устраиваются рядом. Хозяйка Марта говорит им что–то по–фински, голос ее натянут, как струна, готовая порваться, но слез не слышно. Можно только догадываться, что она говорит сыну на прощание. Возможно, говорит, что когда все уляжется, чтобы возвращался домой. Чтобы писал письма, не забывал их. Наверное. Потом она переходит на русский язык, поворачивает голову к Колотаю:

— Васил, ты мне стал как сын, как родной брат Юхана. Мне так нравится ваша дружба… Я желаю тебе добраться домой, где тебя ждут родные. Да поможет тебе Бог, — она подошла к Колотаю, прижала его голову к своей груди и поцеловала в стриженную голову.

Потом она попрощалась с сыном: обняла за шею, прижалась к его лицу, поцеловала в щеки, в губы, тихо всхлипнула. Юхан тоже обнял ее за плечи, прижал к себе, что–то шептал сквозь слезы.

У Колотая тоже заныло в груди, слезы подступили к горлу.

По–мужски вел себя Хапайнен: он дал жене сказать все, что она хотела, не перебил ни одним словом, не подгонял — мы спешим. И выражение лица не изменилось, был, кажется, такой, как всегда: спокойный, уверенный в себе, словно чем–то озабоченный в своих обычных будничных обстоятельствах. Сегодня для него был день необычный, это факт, однако он мог или умел этого не показывать: не показать свою слабость. Женщине можно, мужчине — нет. Теперь он обратился к парням по–русски:

— На прощание я хотел бы вот что сказать вам. Вы парни, мужчины, вы должны быть мужественными. Терпеливыми, выносливыми. Не бояться боли, не терять сознание от вида крови. Васил это уже видел, он знает цену крови. Юхан такого не пережил. Я хотел бы, чтобы такое его не коснулось никогда. Я буду молиться за это. Я буду молиться за вас двоих. С Богом! В добрый час. Оннэа, как говорим мы, финны.

Он тяжело поднялся с лавки, за ним встали Юхан и Колотай, все вместе направились к двери. На улице их ждали мальчики–школьники, которые стали белыми, как снеговики, они бегали вокруг саней вместе с Капитаном, грелись, чтобы не замерзнуть, сметали камышовым веником снег с саней и даже с коня, который из серого стал совершенно белым.

Хапайнен им что–то сказал, они сразу стали серьезными и подошли к мужчинам, поснимали рукавицы и вытянулись, как солдаты в строю.

— Я им сказал, что маленькие солдаты должны попрощаться со взрослыми солдатами и пожелать им удачи.

Юхан обнял старшего из братьев, пожал ему руку, потом подошел к младшему, подхватил под мышки и поднял высоко на вытянутых руках, потом легко поставил на ноги. При этом он что–то говорил, но короткими отрывистыми фразами, может, наказывал им хорошо учиться, слушаться родителей.

Подошел попрощаться и Колотай. Он пожал их теплые ладошки, сказал «тэрвэ» и «киитас», на что они ответили улыбками и неизменным «тэрвэ». В этих мальчиках он будто увидел самого себя, вот как летит время: он уже взрослый, уже солдат, даже пленный солдат…

Из двери дома вышла хозяйка в своем темном халате и в синей шапочке- чепчике, но не подходила к ним, а только смотрела, как они садились в сани: Юхан и Колотай — сзади, Хапайнен — на переднем сидении, за извозчика.

Пес Каптээни крутился возле коня, у передних ног, скулил, словно просил у него разрешения бежать за санями: люди его не понимали, так, может, поймет его немой собрат?

Долго, бесконечно долго тянулось прощание, но и оно закончилось: Хапайнен взял в руки вожжи, дернул, нокнул на коня — и тот легко, словно пушинку, тронул сани. Пассажиры оглянулись, помахали руками хозяйке на крыльце, мальчикам, стоявшим на улице, псу Каптээни, который бросился было за санями, но ребята остановили его криком, и он, обиженный, вернулся к ним.

— Оннэа, — произнес Хапайнен, — в добрый час, — перевел для Колотая. И сильно дернул вожжи, давая коню сигнал: вперед!

Так началось их последнее путешествие в западном направлении.

Позже, когда Колотай вспоминал это долгое и нудное путешествие, переполненное ожиданием чего–то опасного и необычного, чего в реальности почти что и не было, в памяти всплывали отдельные эпизоды, оторванные друг от друга, будто это происходило не с ним и его финскими друзьями, а с какими–то чужими людьми, и он видел все не своими глазами, а во сне, или кто–то ему рассказал неправдоподобную историю про беглецов, которые обхитрили, обвели вокруг пальца стражу с одной стороны границы, а потом и с другой.

А все события вместились, словно яичко в гнездышко, в небывалый по силе снегопад, который в тот день и вечер бушевал в районе финско–шведской границы в направлении Кеми — Торниё-Хапаранды и буквально засыпал все дороги, тропы, поляны и площади, не давая людям не только ездить, но даже ходить: снега было по пояс и выше, человек просто утопал в снежной массе, становился беспомощным, как младенец, и мог перемещаться только при помощи ног и рук. Снег, начавшийся, когда они собирались в дорогу, не прекращался до вечера, когда они приехали в небольшой городок и зашли к знакомому Хапайнена, у которого заночевали, а назавтра, простившись с Хапайненом — он снял с руки часы и подарил их Колотаю на память, — парни на лыжах двинулись навстречу снегопаду, каждую минуту протирая очки. Спасали только лыжи, хоть и они тонули в пушистом и мягком, как сухая мякина, снегу, и идти становилось все тяжелее и тяжелее. За час они проходили около десяти километров, и это было не так уж мало, потому что под ногами они еще чувствовали твердость дороги, накатанную за зиму.

О том, как добрались они до Кеми, стоило бы написать целую поэму, но для этого нужно быть поэтом. А до границы, до заставы, где дорогу перегораживали два моста на речках Кемияки и Торнияёки, а потом государственная граница с одной и другой стороны, они доползли буквально чуть живыми. Если бы у них не было практики, той недельной тренировки, они просто пропали бы в непроглядной белой мгле, когда земля и небо сливались в одно целое, и ты уже не знал, на каком ты свете: на этом или каком–то другом. Они надеялись, что в такую погодку перейдут границу и сделают вид, что просто ее не заметили, сбились с дороги, что им нужно было в Кеми, а вот они оказались здесь — извините, антээкси! А может, их вообще никто не увидит, никто не задержит? Что не увидят, так это точно, за десять метров человек уже исчезал из виду, найти его можно было лишь голосом, криком: он растворялся, пропадал.

А тут их ожидало событие местного масштаба: расчистка дороги, перехода–переезда, даже контрольной полосы — все было так засыпано–завалено снегом, что вообще могла остановиться жизнь. Здесь работала большая бригада, даже две: с этой, финской, и с той, шведской, сторон — с большущими шуфлями, лопатами, имелся даже большой деревянный треугольник, который обычно таскают по дороге трактором или лошадьми, и он сдвигает снег в стороны, направо и налево. Сейчас этот треугольник таскали люди. Мужчины были преимущественно в годах, молодые служили в армии, воевали, к пожилым присоединились парни призывного возраста. Женщин, что удивило Колотая, почти совсем не было видно, а если какая молодка и пришла, то, видимо, за компанию со своим парнем, чтобы вместе побыть на людях, повеселиться, погреться.

Мужчины оказались в комбинезонах поверх своей обычной одежды, в вязаных шапочках или в шапках–ушанках, полностью засыпанные снегом, белые, как движущиеся привидения.

Юхан и Колотай оказались в этой компании работяг как свои люди, как очень нужные рабочие руки. Они сняли свои лыжи, рюкзаки, оставив это все у пограничного перехода, им вручили большущие широкие фанерные шуфли с оббитым жестью передним краем, который срезал снег, и парни дружно взялись за работу. Они старались держаться рядом, чтобы в случае чего, Юхан мог подстраховать Колотая, если к нему обратится кто–нибудь с вопросом. Но вскоре они поняли, что людям было не до разговоров.

На той стороне тоже кипела работа, шведы, как и они здесь, расчищали дорогу, шуфлевали снег в стороны, потом просили треугольник у финнов и таскали его, запрягаясь по четыре или по шесть человек, по уже немного расчищенной дороге. Эти две бригады были как два роя пчел, занятых своими делами, порой они незаметно смешивались, сливались в один большой рой, который то вытягивался вдоль дороги, то снова сжимался, — все группировалось вокруг большого деревянного треугольника, который таскали то с одной стороны перехода, то с другой. Чтобы не остаться в стороне, Хапайнен с Колотаем тоже пробовали таскать треугольник, хотя это было намного тяжелее, чем отбрасывать снег лопатой. Но находил какой–то азарт, парням хотелось показать свою силу и удаль, их подбадривали, слышались слова похвалы — так понимал по интонации Колотай.