Взрыв всеобщего ликования потряс комнату. Все воспрянули духом. Я считал неуместным возобновлять разговор о фрау Симон, не хотелось портить им настроение, гасить их боевой запал. Я знаю, что это было глупо, но я не всегда поступаю логически – читатель, возможно, уже заметил. Я допечатал календарь мероприятий и отправился к Ренате.
В редакции в этот момент все работали с удвоенной энергией, и это был именно тот вид журналистики, который я полностью поддерживал, но каким-то образом Катя все прибрала к рукам. Всем заправляла она – мы были у нее в подручных, на Подхвате. Я решил обсудить этот вопрос с ней или еще лучше с другими.
Но сейчас нам надо было как-то выкарабкаться из нашей ситуации. Я выложил Ренате все, что у меня наболело. Она поддержала меня в том вопросе, который касался Кати. Но к корреспонденции о доме престарелых отнеслась недоверчиво.
– Ты таишься, как вор, в кустах во дворе и фотографируешь, я крадусь через черный ход и разыгрываю роль медсестры, в то время как Катя выступает под моим именем и разнюхивает… Нехорошо все.
Она была права, но как же иначе ты узнаёшь то, что тебе нужно. Может быть, это и было как раз то самое, что меня привлекало в журналистике – доля авантюрности, чего, пожалуй. Лишены другие профессии.
У Ренаты были зеленый перец, лук и свинина. Я охотно стряпал вместе с пей. Весь мир как будто сосредоточился в запахах и пряностях.
Я только сейчас вдруг заметил, что на Ренате был новый вельветовый костюм и новая блузка. Но она как будто и не думала на меня обижаться на то, что я никак не отреагировал на это.
Я резал наиострейшим ножом на кухонной доске лук.
Мне уже разъедало глаза.
Рената вымыла стручки перца и нацепила первые сочные кусочки мяса на деревянный прутик.
– Почему фрау Симон не заявит в прокуратуру? —
сказала она.
– Вот я и думаю, не финт ли это. А если нет, тогда, может быть, просто боится, и мало ли какие у нее еще могут быть соображения… Мы ей посоветовали поискать хорошего адвоката.
Я вычистил изнутри стручки перца и порезал их на равные части. Рената уложила в ряд прутики с мясом.
– Слушай, такая куча! Ты что – еще кого-нибудь
ждешь?
– Ах, такое со мной часто бывает, за несколько дней до гостей вдруг бросаюсь в панику – что если не хватит еды – и закупаю целый воз.
Она положила кусок жира на сковородку и подождала, пока он растопится.
– Может быть, Катю пригласим? – спросила она неуверенно, глянув на меня через плечо.
Я подумал и решил, что не надо.
– Нет, – замотал я головой. – Побудем лучше вдвоем. А мясо мы все равно сделаем.
Она улыбнулась облегченно.
– Я поставлю музыку. Как ты относишься к Шопену?
Я ничего не смыслю в классической музыке, и пианисты ассоциируются у меня с прокуренными барами. Но я не хотел выглядеть болваном и одобрительно кивнул.
Потом Рената долго объясняла мне, почему она проигрывает пластинки влажными. Мне казалось это смешным, но я не пытался возражать и охотно поддакивал.
Мы положили прутики с мясом в кипящий жир. Все журнальные проблемы отодвинулись на задний план.
На следующее утро мы приступили к окончательной редакции. Все прошли еще раз от начала до конца.
Сообщение о «седых пантерах». Графическое изображение разветвленной сети домов престарелых, обществ и фирм Менгендорфа. Портрет Хольгера Обермейера (Катина работа) под заголовком «Прежде убивали богатых теток». Лотар считал, что заголовок безвкусный. Но Катя настояла на нем. Интервью с «седыми пантерами». Описание побега. То и другое Катино. Мои фотографии ночных погрузок. Я предложил дать здесь побольше текста, но меня не поддержали. Очерк Лотара о немецком паритетном благотворительном обществе и выходе из него Менгендорфа. Свидетельства фрау Симон Катя сформулировала в форме вопросов: «Мы хотели бы звать: о местонахождении 300 закупленных кроватей; о деньгах, выделенных местным обществом на приобретение одежды для подопечных; о служебных поездках господина Менгендорфа…»
Мне казалось все это слишком банальным. Я считал, что нужно либо давать интервью с фрау Симон, либо вообще ничего не давать.
– Мы же не пряник здесь выпекаем, – проворчал я. – А иллюстрированный журнал делаем!
– А это и не пряник. Да! – огрызнулась Катя.
Я откинулся на спинку стула. Мне не хотелось ссориться с ней, но она изменяла своей добросовестности журналиста.
– Катя, таких серьезных обвинений надо вдвойне остерегаться. Их нельзя так просто предъявлять.
– Трус!
– Трусость здесь ни при чем. Ты хочешь разделаться с Менгендорфом. Ты возненавидела его с первого взгляда. С той самой конференции, когда ему вручали орден. И уже тогда задумала его извести!
– Задумала! – крикнула Катя, едва не срываясь с голоса. Она вскочила с места.
Лотар сидел помалкивая в стороне, словно бы ему до спора и дела не было. Он всегда пасовал перед Катей.
– Разве ты не хотел этого? Что же ты теперь – испугался? Или тебя купили?
Катя всегда спорила с запалом, властно и резко, но тут она явно переборщила. Даже Атце вздрогнул, когда она выкрикнула это «купили».
Я поднялся со стула и как можно спокойно сказал:
– Это не основание для спора. Я ухожу.
Катя порывисто дышала. Я надел пиджак, сунул в карман свой блокнот. Она чиркнула спичкой и пустила в воздух струю дыма своей черной сигареты.
– Ладно, не валяй дурака, – сказала она, протягивая мне пачку сигарет. – Закури и успокойся.
Сигарету я не взял, но сел. Она подошла, встала передо мной.
– Ну, извини. Знаю, что тебя не купили. У меня просто нервы сдали. Я все-таки всю ночь просидела за работой, в то время как ты миловался с Ренатой.
– Ревность взыграла?
– Брось, не будь ребенком.
– Ну что, продолжим? Хотя нам тут, собственно, уже и делать нечего.
Атце и Ули почти закончили макет.
– Не заводись, – прошипел Ули.
Атце взглянул на часы и сказал невозмутимым тоном;
– У вас есть для прений еще 24 минуты. Потом я повезу это все в типографию. Я пока что всегда был пунктуален.
Журнал вышел. Такой, каким его задумывала и хотела видеть Катя. Поставка работала как положено. Уже на следующее утро в 11.30 стало известно, что тираж почти весь разошелся. Мы напечатали дополнительный тираж – сперва в 10 тысяч, а на следующий день еще в 12 тысяч экземпляров.
Телефон в редакции не умолкал ни на минуту. Катя была в своей стихии. Звонили в основном ей. Репортеры с радио, хотевшие знать подробности дела. Возмущенные старики. Оскорбленные депутаты городского совета. Какой-то негодующий субъект, выкрикнувший в трубку: «Вы, проклятые коммунисты!» Адвокат Менгендорфа, грозивший нам страшными последствиями. Сотрудники разных газет. Председатель фракции одной партии; он сообщал, что хочет поднять вопрос в муниципалитете, что у него уже давно вызывают подозрение все эти частные дома престарелых; попутно он осведомился, правда ли то, что ни один из его членов партии не замешан в эту историю. Наконец, прокурор. Он интересовался, начали ли уже официальное расследование и почему прокуратура до сих пор ничего не знала об этом деле. Катя перечислила, сколько раз «седые пантеры» обращались в прокуратуру.
– Но этого, как видите, оказалось недостаточно. Понадобилось, чтобы вмешался журнал.
– Лично ко мне претензий на этот счет быть не может. Я здесь всего три месяца. А теперь я незамедлительно начинаю расследование. Пока ничего не могу вам сказать, ждите официального заявления прокуратуры, но если вас интересует, то могу вам сообщить, что я, например, лично знаком с тем судьей, которого вы в вашей статье именуете просто Густавом. С того времени, когда я работал референтом в суде. И очень обязан этому человеку. Я уже говорил с ним. На мой взгляд, он совершенно в здравом уме. Одних его показаний уже достаточно, чтобы привлечь господина фон Менгендорфа к суду.
По лицу Кати я видел, что она испытывает полное удовольствие. Мне тоже было приятно слышать, что Менгендорф попался наконец.
Она положила трубку и посмотрела на меня.
– Все еще дуешься?
Я замотал головой, хотя на самом деле обида у меня еще не совсем прошла.
– Заносит меня иногда, Николя! Но зато мы всадили этой свинье. Ты, может, передохнешь несколько денечков, а? Вид у тебя уж больно измученный.
– Да надо бы.
Катя дала согласие на перепечатку своей статьи в одном солидном иллюстрированном издании. Потом она стала звонить в иностранное агентство печати. Я поднялся и вышел.
Я купил большой кусок свежего сыра. Сегодня ко мне должна была прийти Рената.
Я был в мучительном разладе с самим собой. Казалось бы, я дал волю своей ненависти к этому Менгендорфу. В то же время я спрашивал себя: лучший ли способ действий мы избрали? И наконец у меня было такое странное чувство, будто Катя делала это все только для себя. Ей было нужно это. Бороться. Защищать правду. Разить порок. Называть вещи своими именами. «У преступления всегда есть имя и адрес». Да, добрый старый Брехт. Она часто повторяла эти слова.
