“Какую такую? ” – “Ну, посмотри на меня, протри глаза, я же уродина ”.- “Ты??? ” – “Неужели ты не видишь ничего?
Посмотри, какой нос у меня, какой подбородок, сплошная диспропорция, посмотри, как глаза расставлены!.. ”
Я видел. Что-то было такое и с носом ее, и с ее подбородком, и с расположением глаз, и с тем, что она называла сплошной диспропорцией, но ведь это же все-таки шарм, разве не так?! Неординарность. Изюминка.
“Меня словно карикатурист нарисовал, таких не бывает в природе!.. ” – “Слушай, Ю., а ты идиотка! ” – “И к тому же хромаю. Не замечал? ”
Не замечал. Я: “ Скажи, что еще заикаешься!”
“ Во всяком случае, у меня трясется голова, – сказала Юлия очень тихо. – С детства. Синдром навязчивых движений ”. И верно, голова у нее в самом деле тряслась, но чуть-чуть, совсем незаметно. Если это и синдром, то не ярко выраженный, почти изжитый. Может, в детстве сильнее тряслась. А сейчас она как будто мысленно соглашалась, когда ей что-нибудь говорили, или, напротив, как будто не соглашалась, потому что как будто не слушала, а думала о своем, или как напевала про себя какую-то нехитрую мелодию. И то – когда приглядишься. Я приглядывался. Она не обманывала. Ну и что? Разве у меня самого не трясется?
“Нет. У тебя – нет. А вот руки трясутся. Когда наливаешь ”.
И с хромотой то же самое – едва заметно. “ Зачем ты мне все это сказала, Ю., зачем? ” – “Чтобы ты не думал, что я
Долмату не пара. Не такой он и старый, ему сорок два. Он просто выглядит старше ”.- “Я бы дал ему пятьдесят ”.- “А мне? ”
Двадцать четыре.
“Двадцать пять ”,- сказал я, надбавив.
“ Тридцать семь, дорогой ”.- “ Не шути ”.- “ Возраст женщины выдают шея и руки. Посмотри… ” – И она показала мне то, что выдавало ее тридцать семь.
Тридцать семь – с половиной!
“ Ты ослеплен. (Резюме.) Ну да ладно. Давай поедим ”.
Ей есть захотелось. Она послала за хлебом меня. Я пошел.
Я пошел.
Я пошел.
Удрученный, смущенный и ошарашенный, я спустился вниз на известное, но не мне, число этажей, потому что, четное или нечетное, в голове моей оно так до сих пор и не зафиксировалось. И вышел во двор. И оказался на улице, на
Садовой. И задышал я ее сырым знакомым воздухом.
А на стене газета висела, и узнал я, что многое произошло, пока был я там, наверху: президент России попросил дополнительных полномочий, Украина решила уничтожить ракеты, а на территории кооператива “Улей ” в Зеленогорске неизвестный маньяк зверски убил 130 кроликов, цена каждому кролику 100 рублей. И приглядевшись, обнаружил я, что газета эта несвежая и весьма, а стало быть, и события тоже весьма, и не было свежести в них, новизны, и какая мне разница, если все так, было так или не так и когда, раз не помню я точно, какое сегодня число, и если серьезно не интересуюсь ходом новейшей истории?
А еще я увидел, что живет Сенная, как и жила, пошевеливаясь, поколыхиваясь. И народ в отсутствие трамвая брел толпой по трамвайным путям, обтекая бетонный забор. И проходил я сквозь вязкую барахолку, и принадлежал я медленному людскому потоку, и предлагали мне купить то пистолет Макарова, то сковородку, то валенки, а я целенаправленно шел за хлебом.
А в булочной я узнал, что выпущена купюра 200 рублей и 200 рублей похожи на фантик. А беззубый старик у входа в метро, пьяный-пьяный, кричал: “ Продаю женщину за три ру-бляааа!.. Продаю женщину за три ру-бляааа!.. ” – и держал ее за руку, подругу свою, чтоб не упасть, тоже пьяную-пьяную и без зубов, и никто не хотел покупать.
И подумал я о Юлии, поднимаясь по лестнице, что Юлия – это мое сновидение. И что нет ее в самом деле в природе. И понял я, что никто не откроет мне дверь, если я позвоню. И я не звонил, а достал ключи и был печален.
Но открылась дверь без меня и без всяких “ кто там? ”, и стояла Юлия в моей на две пуговицы застегнутой рубашке, молодая, красивая – с подбородком своим, глазами и носом.
Профессор Скворлыгин: “Какой же вы все-таки молодец!
Порадовали, порадовали нас, голубчик. Ваш рецепт очарователен! Надо же, миноги!.. запеченные в слоеном тесте!.. Безукоризненный вкус! ”
“А литературный пример? – воскликнул Долмат Фомич. – “Граф
Монте-Кристо ”!.. А?! Вот эрудиция!”
“Мастер литературной подачи, – согласился профессор. -
Признанный мастер ”.
“Положа руку на сердце, я очень боялся, что вы придете к нам с рецептом, как бы это выразиться поделикатнее… мясного блюда ”.
Зоя Константиновна: “ Фу, фу, мясо!.. ” (Ее передернуло.)
Долмат Фомич: “Нет, это рыбное! Он принес рыбное! ”
Кулинар Мукомолов: “ Рыба – не мясо. И даже не птица! ”
Профессор Скворлыгин: “К тому же миноги – не совсем рыба.
Громче скажу: совсем не рыба! Всего лишь рыбообразные.
Примитивные позвоночные, представители древнейшего класса… ”
Кулинар Абашидзе: “ У них есть кости? ” – “Нет. Только хрящ. Я бы мог прочитать целую лекцию о миногах ”.- “Тем более я потрясен! – не переставал восхищаться Долмат
Фомич. – Что же это такое, объясните мне? Врожденный такт?
Интуиция? Я ведь ему не подсказывал, он сам! ”
Кулинар Александр Михайлович Резник: “Если бы Олег
Николаевич представил рецепт строго вегетарианского блюда, я имею в виду, по высшей категории строгости – сыромятное что-нибудь или хотя бы с допуском яиц и молока, я бы, знаете, насторожился. Но тут соблюдена непосредственность перехода, этакий жест преемственности!.. По-моему, очень изящно. Господа! – И еще громче: – Господа! Внимание! Я поздравляю Долмата Фомича от лица всего нашего Общества, вы мне предоставляете такое право, не так ли? ”
Голоса: “Конечно, конечно!.. С превеликим удовольствием!.. ”
А. М. Резник: “Долмат Фомич! Поздравляем вас! Вы настоящий наставник!.. ”
Зоя Константиновна: “ Спасибо, Долмат ”.
Долмат Фомич: “Ну что вы, друзья… я тронут… только я ни при чем… Его поздравляйте ”.
Со мной был особый разговор – меня обнимали. “ Итак, дорогой Олег Николаевич, вы уже сами почувствовали, кто мы и с кем вы на самом деле. На самом деле вы – с нами! ”
Сказав это, профессор Скворлыгин обнял меня с удвоенной силой и страстно поцеловал в губы. Профессор Скворлыгин пах морковкой и огурцом. Ему надлежало сказать главное.
“Сердце вам подсказало единственно правильный путь. Вы приблизились к раскрытию тайны. Так знайте, мы не просто
Общество Кулинаров, мы Общество Вегетарианцев! ”
Наверное, это покажется странным, но я нисколько не удивился. Я уже ничему не удивлялся.
Торжественное молчание длилось недолго. “Мы готовы ответить на все вопросы вновь посвященного ”. Были ли у меня вопросы?
“Вы говорите “ вегетарианцы ”… Пускай… Но как же тогда… помните?.. ”
Молчание. Все глядят на меня. “И потом тогда, в Союзе писателей?.. ”
Отвечал профессор Скворлыгин: “Это вынужденно. Чтобы не выделяться из общей среды. Из общей среды кулинаров. А шире – из общей среды библиофилов. Наконец, всех смертных, из их общей среды. Я ответил на ваш вопрос? ”
“Мы едим мясо, не изменяя нашим вегетарианским убеждениям,
– добавила Зоя Константиновна. – Едим без всякого удовольствия, с отвращением ”. “ Что же вас заставляет скрывать свои убеждения?” – спросил я. “Устав и
Традиция”,- был мне ответ.
“ Видите, – Долмат Фомич показал на присутствующих, – круг избранных все уже и уже ”.
Мукомолов загибал пальцы: “ Пифагор, Сенека, Сократ,
Шелли, Томсон, Мильтон, Шопенгауэр, Ричард Вагнер в последние годы жизни… они все были вегетарианцами ”.
“Мы никого не едим ”,- сказал А. М. Резник.
Профессор Скворлыгин: “А где вы были 7 ноября, 25 октября по старому стилю? ”
Я не совсем понял вопрос. Какого года где был? Этого года?
А где? Нигде. Шатался по городу. Потом с Юлией – дома. Ни один мускул на моем лице не выдал волнения.
“Мы вас искали, хотели, чтоб вы пришли, у нас был праздничный ужин ”.
И что же они отмечали?
“ 25 октября 1901 года, это по старому, а по новому стилю
7 ноября, Вегетарианское общество обрело свой устав – первое в Петербурге. Этот день мы традиционно отмечаем скромной, но праздничной трапезой ”.
“Ах, Олег Николаевич, – сказал Долмат Фомич, – не я ли вам говорил, если б вы чаще посещали наши обеды, мы бы с вами еще дальше продвинулись! ”
Кто-то из вегетарианцев предложил исполнить гимн. Зоя
Константиновна села за фортепьяно. Мне дали текст, я единственный, кто не знал слов.
Музыка А. К. Чертковой. Слова И. И.
Горбунова-Посадова. Для пения с аккомпанементом.
Пели:
Счастлив тот, кто любит все живое,
Жизни всей трепещущий поток,
Для кого в природе все родное!
Человек, и птица, и цветок.
Счастлив тот, кто для червя и розы
Равную для всех хранит любовь,
Кто ничем не вызвал в мире слезы
И ничью не пролил в мире кровь.
Счастлив тот, кто с юных дней прекрасных
На защите слабого стоял
И гонимых, жалких и безгласных
Всей душой и грудью защищал.
