В это период жизни
Михайлович уже достиг своего апогея на высоте 178 см от пола, сходил на работу и устроился на пенсию. Но мать есть мать. Женщине постоянно казалось, что сын ее голоден, худ и бледен. И Анатолию Михайловичу, доверчивому и бесхитростному мужчине, казалось тоже самое. Он забирался к маме на ручки, высасывал что Бог послал, пукал, рыгал и засыпал, согретый теплом материнской груди. А потом просыпался, пил чай и уходил к мерзкой твари, каждый раз унося в кармане пиджака то баранку, то конфетку, то небольшую денежку на мороженое. А мать оставалась одна.
Но она все терпела, моля Бога лишь об одном: чтоб мерзкая тварь отпустила Анатолия Михайловича. Она молила Бога, но понимала своим шестым материнским чувством, что Бог не всесилен. Она понимала, что мерзкая тварь использует Анатолия Михайловича в своих мерзких корыстных интересах, третирует его и мучает хитрыми и ужасными способами, о которых не догадывается наивный Анатолий Михайлович, но о которых невозможно даже думать без содрогания. Она надеялась на лучшее, но была готова к худшему. И это хорошо, иначе бы она не смогла отомстить мерзкой твари за все, за все.
На кладбище, когда Анатолия Михайловича уже отпели и зарыли в грунт, а гости потихоньку пошли к своим автомобилям, мать подошла к притворно плачущей мерзкой твари (удивительно, как удалось этой морщинистой ведьме женить на себе ее сыночка — поди, месячные в котлету добавила), развернулась и изо всех сил ударила ее по морде.
А затем перевела дух и сказала:
— Дрянь такая.
И пошла домой с большим облегчением.
СОН
Человек с оранжевыми прорезями вместо глаз пришел к Марине Николаевне во сне, чтобы уговорить ее нассать в постель. Марина Николаевна боялась проснуться: она думала, что человек с оранжевыми прорезями натворит в ее отсутствие много непоправимого.
Марина Николаевна долго спорила с ним, отнекивалась, говорила, что так не принято и что она взрослая женщина с высшим юридическим образованием. Как юрист, она отлично знала, что писить в кровать нехорошо. Но оранжевоглазый, между тем, был так рассудителен, так логичен и спокоен, что за ним чувствовалась большая, хотя и не очень понятная, правда.
Последним, решающим аргументом человека с прорезями стала фраза «это все предрассудки, вы же понимаете», и Марина Николаевна, не найдя, что ответить, нехотя обпрудонилась.
МАЛЕНЬКАЯ ХНЯ
Елена Игоревна, автор литературной Энциклопедии Онанирующих Писательниц, сдержанно пила коньяк и расставляла знаки препинания. Работа, потребовавшая почти ничего, близилась к логическому началу. Осталось систематизировать первоисточники, где главные героини, за которыми угадывалась авторская позиция, отвечали себе взаимностью. Еще раньше была написана Энциклопедия Онанирующих Писателей, но она была не такая интересная. Писательницы дрочили более незамысловато, но с надрывом и часто-часто. Елене Игоревне в конце концов захотелось надавать им по рукам, но вместо этого она выставила перед собою правую кисть и принялась с уважением разглядывать пальцы.
Этажом ниже кто-то зашевелился. Елена Игоревна прислушалась и догадалась, что у нижнего соседа глубокая депрессия. Помочь ему имелось чем, но было слишком, слишком, слишком поздно. Она вздохнула и заплакала от безысходности.
Стоило первой слезе упасть на стол, как из-под него вылезла маленькая хня, ударившись головой о крышку, отчего стоявшая на столе бутылка звякнула о компьютерный монитор.
— Что за сволочь, — удивилась Елена Игоревна, разглядывая хню и прекращая плакать.
— Сама сволочь, — ответила хня мужским голосом и поправила косы, — сколько время?
— Пол-пятого, — ответила Елена Игоревна, глянув в монитор.
— Чего пол-пятого? Ночи? Дня? Утра? Вечера?
— Утра, наверное, — засомневалась Елена Игоревна.
— Гы! Полпятого утра, а она до сих пор не повесилась, — развеселилась хня.
— О Господи, — сказала Елена Игоревна, — ты о ком?
— Не поминай имя Божье всуе, — строго приказала хня, — о тебе, о ком еще.
— Чего ради мне вешаться?!
— Меня ради, — хня села на крышку стола и свесила
ноги.
— Да кто ты такое?!
— Я — твоя хня.
— Да мало ли было у меня хни! — презрительно сказала Елена Игоревна.
— Я твоя последняя хня, — с нажимом ответила хня.
— Такая маленькая, — Елена Игоревна недоверчиво посмотрела на хню.
— Последняя всегда маленькая, — резонно заметила хня, — ладно, хватит базарить, давай вешайся уже.
— Да пошла ты на хуй, — возмутилась Елена Игоревна, — стану я вешаться из-за такой хни.
— Станешь, станешь, — зловеще прошипела хня и, подпрыгнув, ловко вцепилась Елене Игоревне в горло.
— Пидораска какая, — разозлилась Елена Игоревна и, схватив хню за косы, оторвала ее. от себя. Хня болталась в воздухе, беспомощно дрыгала ножками и брызгала слюной. Елена Игоревна раскрутила хню и выбросила ее в открытое окно. Удара об асфальт она не услышала, но полегчало заметно. Захотелось еще чуть-чуть выпить.
Сантехник без имени сидел у себя дома и шумно возился, чтобы привлечь внимание. Ему было ужасно и невыносимо. Неосознанно желалось коньяку. На полу лежали веревка, мыло и крюк от люстры. Сообщество родственных предметов навевали мысли о минус-солипсизме, и сантехник их думал. Еще можно было поговорить с какой-нибудь интеллигентной женщиной, но такую он знал лишь одну. Она жила этажом выше и каждый раз при встрече презрительно харкала ему под ноги. Следовало признать, что жизнь не удалась.
Балансируя на грани вечных мытарств, сантехник глянул в раскрытое окно и остолбенел. Па подоконнике, свесив ножки, сидела маленькая хня и нагло лыбилась прямо ему в глаза.
— Сколько время? — спросила хня, почесывая промежность.
— Такая маленькая, а такая бесстыжая, — укорил сантехник хню.
— Ты не базарь, а вешайся побыстрее, — сказала хня, перестав улыбаться.
— Да-да, я сейчас... — молвил сантехник, покорно передвигая по полу родственные предметы. Ему оставалось сделать всего пять движений, когда в дверном замке послышался скрежет.
— Кто? — спросил он на лету с надеждой в голосе.
— Конь в пальто, — ответили с лестницы и сердце сантехника счастливо оборвалось.
— Моя хня к вам не залетала? — спросила верхняя Елена Игоревна.
— Так эта ваша? — извинился сантехник, — а я ее за свою принял.
— Моя, — кивнула Елена Игоревна и от нее вкусно потянуло коньяком, — отдайте мне ее, она мне нужна.
— Конечно-конечно, — сказал сантехник, нюхая Елену Игоревну.
Они зашли в комнату и огляделись в поисках маленькой хни. Той нигде не было.
— Давно хотел вас спросить, — сказал сантехник, — верно ли поступал Давид Юм, полагавший, что все знания приходят к человеку исключительно эмпирическим путем?
— Заткнись, паскуда, — зарделась Елена Игоревна и прижала лицо к сантехникову плечу.
Прошло сколько-нибудь времени. Отзанимался своим рассвет. Наступил на горло чьей-то песне новый июньский день. Соседские дети, поделив асфальт на кривые квадраты, играли в непристойные игры. За ними со второго этажа наблюдал добрый грузин. Весь утыканный шампурами, он танцевал на своем балконе лезгинку, честными порциями нанизываясь на стальные сабельки. Елена Игоревна и Сантехник, улыбаясь друг другу, свертывали из бумаги мессершмитты, рисовали на них свастики и отпускали в полет. Самолетиков становилось все больше и больше, скоро они заслонили собой все небо, детей на асфальте и доброго грузина. Стало темно.
Так началась война.
БЕЗ НАДЕЖДЫ
«Женщина, вам никогда не стать матерью», — сказала пожилая гинекологиня, прикладывая к члену Виктории Петровны блестящие холодные железяки.
РАССКАЗ О НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ
Вениамин Федорович, серьезный господин в лазоревом джемпере, считает, что эта история началась тогда, когда папаша еще ничего не знал об устрицах, но устрицы знали о нем практически все. Он еще будет пытаться доказывать им, что не морж, но все окажется бесполезным: скользкие твари вынудят его ежедневно являться на берег моря с новой партией бенгальских медведей. Устрицы любили все крупное и сверкающее.
Их первая встреча состоялась в заурядном ресторанчике Ниццы, где папаше Вениамина Федоровича принесли дюжину моллюсков на плоской тарелке, к краю которой горестно прижался лимон: кому хочется быть раздавленным, пусть сделает добровольный шаг навстречу устрицам.
Папаша Вениамина Федоровича был скроен просто и так же просто сшит: он не ведал сантиментов, и съежившийся от невыносимого разочарования цитрус плюнул в лицо нежному созданию, которое при других обстоятельствах вряд ли вынудило бы его на столь маргинальное проявление эмоций.
