Он закрыл глаза и попытался уснуть, но сон не приходил. В ушах грохотал падавший на крышу дождь. Что-то ползло по его ноге — то ли блоха, то ли вошь.
«Я, должно быть, вижу сон... Ужасный сон», — сказал он себе. Ему показалось, что он по-прежнему живет в доме Томоэ. Нет, он в маленькой комнатке старика Тетэй. Рядом слышно сонное дыхание тонкого, как высохшее дерево, отшельника Востока.
Но в действительности рядом дышал не Такамори и не старик Тетэй, а убийца, держащий под боком револьвер. Гастон некоторое время подремал, затем вновь открыл глаза и посмотрел на лежащего рядом Эндо. За окном занимался рассвет.
— Куда вы пошли? — Хотя Гастон почти бесшумно попытался встать с кровати, Эндо подскочил и закричал на него. — А-а, в уборную. Не пытайся сбежать.
— Нет, нет. Я только...
— Отсюда не убежишь. В гостинице только один выход. Я отсюда услышу звук ваших шагов. И сразу пойму, если вы направитесь к выходу.
Гастон кивнул и тихо выскользнул в коридор. Эндо сказал правду. Со второго этажа к выходу вела только одна лестница, а уборная, судя по запаху, находилась в другом конце коридора.
Гастон медленно шел, вытирая струившиеся по щекам слезы. По обе стороны коридора тянулись комнаты с раздвижными дверями. Бумага на них была в некоторых местах порвана. Из одной комнаты раздавался мужской храп. Всюду стоял тот же самый животный запах. Внезапно Гастон услышал, как кто-то тихо позвал его:
— Эй, эй!
Он остановился и посмотрел назад, но там никого не было.
— Эй, эй!
В этот раз он понял, что голос раздавался из дырки в бумажной двери прямо перед ним.
— Кто?
— Это я. Помните? Мы встречались в Сибуя.
Тогда он вспомнил этот голос. Он принадлежал женщине, которая «помочилась» в гостинице в Сибуя, а потом принесла ему о-дэн.
— О, это вы!
— Не так громко.
— Вы здесь тоже мочитесь?
— Говорите тихо... Почему вы ушли от сэнсэя? Я увидела вас вечером — это кошмар.
Гастон молчал.
— Вы знаете мужчину, который был с вами? Это Эндо из банды Хосино. У него туберкулез. В нем нет ни крови, ни слез. Он убивает людей, и в один прекрасный день его тоже прикончат. Вам надо как можно скорее бежать отсюда.
Гастон все еще не произнес ни слова.
— Бегите отсюда любым путем. Выскочите из этого дома и добирайтесь до большой улицы, где сможете поймать такси. У вас ведь еще сохранились три тысячи иен?
Женщина до сих пор не забыла о кошельке Гастона.
— Садитесь в такси и скажите водителю «Сибуя». Там сразу идите к сэнсэю и скажите ему, что вас похитил Эндо.
— Да.
Гастон кивнул. Тут женщина, должно быть, что-то почувствовала, поскольку резко замолчала. Гастон услышал, как кто-то сзади кашлянул, и, обернувшись, увидел Эндо, одетого в белую рубашку и брюки.
— Иностранец-сан...
— Да. — Испуганный Гастон выпрямился.
— В чем дело? — спокойно спросил Эндо, сонно зевая. — Вы пошли в уборную, не так ли?
— Да, в уборную.
— Так идите. Va au shotte.
За бумажной дверью слышались движения — судя по всему, перепуганная насмерть женщина металась, не зная, как убежать из комнаты.
— Идите, — повторил Эндо.
У Гастона не было иного выбора. Потолок уборной был низкий, а унитаз — треснутый и бурый от грязи. Дверь была перекошена и не закрывалась. Когда Гастон попытался прикрыть дверь, он услышал звук, похожий на шлепок по телу, а за ним — пронзительный женский крик. Звуки доносились из комнаты женщины, которая с ним только что разговаривала.
— Я ничего не сделала!
Крик женщины перерос в стон, наполненный болью. Подобные сцены в Санъя — дело обычное, и в других комнатах на этаже царила полная тишина. Гастон выскочил из уборной и в два-три прыжка оказался у дверей. И услышал звук еще одного удара.
Распахнув дверь, Гастон увидел Эндо — тот стоял с ремнем в руке перед распростертым на полу телом женщины. Одной рукой она закрывала лицо. Когда она убрала руку и подняла голову, Гастон увидел, как из ее рта по подбородку течет кровь.
Увидев Гастона, Эндо спокойно спросил:
— Вы закончили свои дела в уборной?
— Вы!.. — закричал Гастон. — Эта женщина очень добрый человек. Почему вы ее ударили?.. Вы плохой человек! Очень плохой человек!
— Плохой? Очень может быть, — ответил Эндо, застегивая ремень.
— Плохой. Вы плохой... Эта бедная женщина. Как ее жаль.
— Иностранец-сан, я человек, который поступает так, как хочет. Я ни к кому не испытываю жалости.
— Почему нет?
— Потому что я больше не считаю, что кто-либо заслуживает жалости. Я избавился от этого чувства, потому и занимаюсь этим бизнесом.
— Почему вы не верите людям?
— Я не верю людям, потому что меня вынудили им не верить.
То был праздничный день, и даже в десять часов Такамори нежился в кровати, приняв свою обычную позу черепахи и укрывшись с головой одеялом. Он лежал так в полусне в неописуемой эйфории, когда услышал тихий скрип на лестнице. Его рука автоматически потянулась за бельем, лежавшим рядом с кроватью.
Откинув угол одеяла, он прислушивался к непривычным звукам приближения сестры, готовый в случае необходимости принять срочные меры.
— Такамори. — Голос Томоэ с лестницы был необычно мягок в это утро.
— Такамори, — позвала она вновь.
— Я уже встал, но наслаждаюсь утренней медитацией.
Не стоит нарушать ее.
— Я хочу, чтобы ты взглянул на сегодняшнюю утреннюю газету.
Он услышал, как она поднялась по лестнице, и в тот же миг оказалась в его комнате с газетой в руках.
— Чего ты хочешь? — В последнее время Томоэ — видимо, под влиянием Гастона — употребляла весьма необычные обороты. — Я сейчас размышляю о сущности жизни и смерти, и я не хочу, чтобы какой-нибудь простолюдин, вроде Томоэ, мне мешал. — Он говорил, накрывшись одеялом, и его голос звучал так, будто его рот набили ватой.
— Прекрати эти глупости.
— Как говорил Гете...
— В утренней газете есть заметка о человеке, который может оказаться Гастоном.
— Чего?
Позапрошлой ночью Такамори заметил в Сибуя бродячую собаку, которую приласкал Гастон, а затем разговаривал со стариком-предсказателем, который предоставил этому иностранцу ночлег и пишу. Такамори договорился со стариком, что тот свяжется с ним, как только объявится Гастон.
— Где это? — спросил Такамори, беря газету из рук Томоэ.
— Вот. — Томоэ показала на заметку внизу на третьей странице, где обычно сообщали о необычных событиях, происшедших накануне в городе.
«Вечером в понедельник иностранец, находившийся в машине, остановленной полицией в Мэгуро во время обычной дорожной проверки, подарил полицейскому мужскую набедренную повязку фундоси». Это первое предложение заметки сразу привлекло к себе внимание Такамори.
Томоэ наблюдала за братом, который, лежа на животе, просматривал заметку.
— Не мог ли это быть Гастон?
— Понедельник вечером?
— Позавчера.
В заметке говорилось, что иностранец находился в машине «форд» вместе с двумя мужчинами-японцами.
— Здесь говорится — набедренная повязка. Помнишь, как он нас опозорил в ресторане суси в Иокогаме? Это наверняка Гастон.
— Я боюсь, он в опасности. Этой набедренной повязкой он хотел оповестить нас об этом.
Такамори вскочил с кровати.
— Я немедленно ухожу.
— Куда?
— Пойду к старому предсказателю. Помнишь, позавчера я рассказывал о нем. Пошли вместе, если хочешь.
В Такамори, обычно таком медлительном, при мысли о Гастоне неожиданно забил фонтан энергии. Таким Томоэ его раньше никогда не видела. В автобусе он, как правило, коротал время, глазея на молоденьких девушек, но сегодня по дороге в Сибуя он сидел, сдвинув в задумчивости брови, и его колени нервно двигались взад и вперед.
— Такамори, он, что, тебе действительно понравился?
Такамори кивнул:
— А ты? Тебе ведь он тоже нравится?
— Мне?.. — Томоэ подняла брови и презрительно улыбнулась. — Не говори глупости. Этот иностранец дурак и полнейший идиот. Я его терпеть не могу.
— Дурак? Вот те на. Ты просто еще не способна рассмотреть настоящего мужчину, — тихо ответил Такамори.
Отношение сестры к Гастону его явно разочаровало.
Он выглянул из окна автобуса и увидел, что лето уже совсем близко. А в Сибуя ярко светило солнце, улицы были полны людей в праздничной одежде. Целыми семьями они отправлялись за покупками в ближайшие универмаги, а юноши и девушки толпились у знаменитого памятника преданной собаке — в самом удобном месте встречи в этом районе.
— Где же этот предсказатель живет?
— Подожди минутку. Он мне карту начертил.
Они двинулись по схеме и вскоре вышли на освещенную лучами утреннего солнца улочку, вдоль которой тянулись бесконечные бары, а перед каждым женщины убирали остатки вчерашнего мусора и еды и складывали их в контейнеры.
