Что делать? Ясно, что наша массовая, с участием ЭВМ, система не годится. Поликлиники и рентгены не могут это дело поднять, и оно им не нужно. ЭВМ — и районный бедняга-доктор, тонкая симфония математических программ — и окостеневший старец из рентгеновского кабинета. Не вяжется, не стыкуется. Нельзя ставить синхрофазотрон в пещеру.
Уцелела из этого глобального проекта одна маленькая модель: само обследование грудных желез анкетным методом. Тут все просто, даже элементарно. Потому и прижилось. Опыт этот, однако, весьма пригодился в будущем: сложные многофакторные модели обречены. Особенно, если задействованы различные организации, множество людей.
Негативный опыт очень важен, если его правильно осмыслить. Поэтому я, например, рентгеновский кабинет создаю в последнюю очередь. Построю кабинет, завезу оборудование (труд-то какой!), и сразу нужно брать рентгенолога. Никто не позволит, чтобы кабинет простаивал. И в этот храм на моей крови закатится уютно некто, зашторится, затемнится и начнет абракадабру молоть. Рак желудка, рак толстой кишки, рак легкого, опухоли костей — эти диагнозы без рентгена не поставишь. За ошибки, за ложные заключения дурака выгнать нельзя. Нет таких прав. Как говорили в моем детстве пацаны: все шанцы-кольцы — на его стороне. Предполагаемый некто заблокирует рентгеновский кабинет вплоть до своей смерти. Потому я и не тороплюсь завершать строительство рентгеновского кабинета, а ожидаю появления нормального рентгенолога. Жду я его семь лет, столько же и Авраам ждал прекрасную Рахиль согласно библейской легенде. И все эти семь лет рентгеновский аппарат у нас заменял…телетайп, который имел выход на ЭВМ в Москве. Мы передавали телетайпом подробную анкету в институт им. Вишневского АМН СССР, а оттуда шел диагноз. Это было довольно точно, хоть и мучительно.
Но вот исполнились, наконец, сроки и явился нам рентгенолог. Теперь нужно делать срочно кабинет, завозить аппараты. А тот нервничает, ему нужно быстрее, к тому же он псих — злится, капризничает, а временами ему кажется, что никакого кабинета не будет, афера это все. Подозревает, что я его обманываю, взрывается, склоку намечает. А тут еще — у меня инфаркт. Хорошо, что на работе случился, лежу у себя в служебном кабинете. Через несколько дней уже строители у меня, телефон, записки пишу: строим рентгеновский отсек. И не заметил как выздоровел. Вообще, нужно работать во время болезни. Это помогает. Наш рентгенолог присмирел пока, я ведь со смертного одра ему помогаю — чего же нервничать? Кабинет получился на славу. Просторный, из двух служебных комнат, с хорошей вентиляцией, отдельным благоустроенным туалетом (к нему туда из поликлиники наши дамы ходят, а он, когда психует, не пускает их: капризничает), еще специальный для него самого кабинет с письменным столом, диваном и телефоном. Книжный шкаф для манускриптов, вешалка, кондиционер. Потом он будет ждать казенной квартиры и опять начнет беситься, и взрываться, и подозревать. Потом квартиру получит. Потом вновь будет срываться — то на алкоголе, то на психе. Но все реже и реже. А его рентгеновский класс будет возрастать. Я предложу ему объединить в одном лице рентгенологию, клинику и эндоскопию. Он откажется и другим закажет. Затем согласится, сядет на прием в поликлинику, сам себе направит больных на рентген, сам же их досмотрит эндоскопом, сам же возьмет биопсию, если понадобится. А чтобы эндоскоп достать — поедет в Ленинград и там познакомится с кем нужно, и возьмет аппарат прямо на заводе. А потом снова запсихует и откажется опять ехать на ремонт оптики. Но затем все же поедет, сделает ремонт и даже новый японский эндоскоп получит. И так шаг за шагом будет он возвышаться и очищаться, и все узнают, что у нас в городе самый лучший кабинет. И кто из начальства заболеет или из врачей — к нам бегут. А куда же еще?
Скажем, наш гистолог — подпольщик Гурин, известный по документам бухгалтерии как Фридман. Каждый день мысленно его благословляю за то, что ошибок не делает и спокойно мы спим потому. Фраза только короткая, но за нею смыслы великие, и картины, картины: Эрмитаж…
А вот еще один герой — анестезиолог. Он хоть и под своим именем выступает, но тоже изрядный нарушитель «финансовой дисциплины» (а я с ним вместе, и с Гуриным — Лжефридманом, и со всеми остальными). Дисциплину финансовую анестезиолог нарушает, конечно, но больные после его наркоза живут.
И вот так, шаг за шагом, «перевернув своих страниц войска, я прохожу по строчечному фронту». Анкеты по само обследованию молочной железы, кабинет гастральной оксиге-нации, кинофильмы для населения и для врачей, пластические операции при обширных рентген резистентных раках кожи, эндолимфатическая полихимиотерапия… Как оно все давалось, какими болями, в каких потемках! Да не все же потемки — иной раз и комедия.
Много лет не давала мне покоя шершавая и какая-то шелудивая стенка в коридоре. Краска ее не брала, поднималась шубой. Нашелся один пришлый художник — малограмотный, хвастун, но с искрой Божьей. Он мне, чтобы погордиться, свой альбомчик с эскизами принес — портреты великих людей в собственной трактовке. Там у него Пушкин в фантастическом военном мундире, нимбы светятся вокруг эполет. И подпись: «А. С. Пушкин — Генералиссимус русской поэзии». Такой вот художник. Я попросил его зарисовать поганую стену, только бесплатно. Я напирал на то, что его произведение — это последнее, что увидят многие на пороге Вечности: диспансер все-таки онкологический… Он подумал и спросил — можно ли сделать центральным персонажем собственную жену, которая, кстати, работала у нас кухонной санитаркой. Я согласился и выдал ему для последующего воспроизведения на стене огромный деревянный щит. На этом щите он изобразил очень яркую и несколько условную картину, которую можно было бы назвать, примерно, «Апофеоз весны». Под кистью мастера опухшая от пьянки и лени физиономия санитарки превратилась в непорочный девичий лик с огромными, очень выразительными глазами, которые смотрят прямо на зрителя и берут за душу. В глазах тепло, глубина и счастье. Такие эти озера голубые и прозрачные. Есть у этого парня Божья искра, я же говорил!
Общественность, однако, возмутилась: «За что нашу пьяницу на доску почета?». Я им разъяснил, что это не доска почета, а фреска. И Прекрасная Женщина, изображенная здесь, это не пьяная санитарка, а Весна или даже Апофеоз Весны. А внешнее сходство с нашей пьянчугой значения не имеет, поскольку санитарка в данном случае только натурщица. С натурщиц писали, например, Богинь, но это не значит, что они действительно Богини. Одну натурщицу, скажем, изобразили с острым мечом в правой руке и с головой некоего гражданина по имени Олоферн в левой. Голова только что отрублена, но за это натурщица никакой ответственности не несет. Я их убедил, но где-то через год побежала по инстанциям жена одного офицера. Пока жена была на курорте, этот офицер пригласил к себе нашу молодую и крепкую санитарку. Будучи фотолюбителем, он ее к тому же и сфотографировал, а негативы положил в китель и забыл. Жена приехала, полезла в карманы, нашла негативы и отпечатала их. Теперь у нее в руках был потрясающий документ: голая пьяная санитарка на ее кровати (этот факт она особенно подчеркивала). Фотография такая, что у женщин она вызывала возмущение, а у мужчин живой интерес. Очень сочно и очень вульгарно. Общественность опять возмутилась: «Мы же говорили!». Кто же прав — общественность или художник?
Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман…
Мне кажется, художник всегда прав. Впрочем, о вкусах не спорят.
И все-таки попробуем обнаружить хороший вкус. Окунемся в такую ситуацию. Оргметодотдел онкологического института (это где Саланова работает, они там медицину обмеривают, обсчитывают и примеряют) разработал четыре программы для городских онкологических диспансеров области. Программа борьбы с опухолями легких, еще одна программа направлена против рака шейки матки, отдельная программа против рака желудка и, наконец, программа против рака грудной железы. В каждой программе 200–250 вопросов, каждый том — как «Граф Монте-Кристо» по объему. Эту галиматью не то что выполнить — прочитать невозможно. По раку легкого, например, нужно добиться уменьшения загазованности воздуха промышленными предприятиями, построить обводную дорогу и мост через реку. Об этом я докладываю регулярно по ходу выполнения программы на ученом совете института, хотя мы никакого отношения к строительству не имеем. А еще нужно выделить контингент повышенного риска среди неорганизованного населения, а для этого отпечатать в типографии 20 тысяч вопросников и раздать их участковым сестрам, а те раздадут их на участках людям, а люди ответят на анкеты. Готовые анкеты просмотрят внимательно участковые врачи. Они выяснят, кто курит больше двадцати сигарет в день, кто болеет хроническими воспалениями легких, кто работает в местах запыления. И тогда они этих людей выпишут на особые диспансерные карты. И опять нам, диспансеру (то есть мне!) нужно изготовить в типографии 20 тысяч этих карт и раздать карты участковым врачам в поликлиниках. И врачи, заглянув в карты, вызовут наиболее угрожаемых на флюорографию. Это один из разделов программы.
