И я запел для фрау Дуфт. Я пел «Gloria» из «Missa Рарае Marcelli» Палестрины. Никогда раньше я не пел в столь маленькой комнате — мебель, одеяла и занавеси почти поглотили мой голос. Дыхание мое струилось сквозь угольную маску, щекотавшую мне нос. Я услышал слабый резонанс, которым мой голос отозвался в этих двух телах. В костлявом теле фрау Дуфт он отдавался едва слышным шепотом. Зато Амалия, все еще сжимавшая мою руку, обладала даром слышать без помощи ушей. Ее губы слегка приоткрылись. Глаза были закрыты. Плечи распрямились. Подобно тому как, проводя мокрым пальцем по краю хрустального бокала, вы слышите звук, так и в ней постепенно возникало едва слышное звучание — мой голос вибрировал в мышцах ее шеи и верхней части спины. Может быть, именно так моя мать могла бы услышать мой голос?
И пока Амалия настраивала себя на мое пение, я настроил свое звучание на нее, и мне показалось, что я сжимаю ее шею в своих теплых ладонях. Я впервые ощутил желание почувствовать свой голос в ней, подобно художнику, который влюбляется в того, чей портрет он пишет, подчиняясь власти своей кисти.
«Gloria» была написана для хора, и, в отсутствие других голосов, я повторял себя, ныряя в прекраснейшие ноты контральто и изобретая модуляции, которых не было в природе. В те моменты, когда я замолкал, было слышно только наше дыхание: легкое и свободное у Амалии, мое, жаждущее воздуха, и больное у фрау Дуфт.
И замолчал я только тогда, когда послышались приближающиеся по коридору шаги.
— Не сметь! — закричал, вбегая в комнату, Виллибальд Дуфт, дрожащими от ярости руками завязывая концы угольной маски у себя на затылке.
Он остановился — казалось, его слегка разочаровало то обстоятельство, что нарушитель, вторгшийся в его владения, еще не дорос даже до четырех футов. Амалия ущипнула меня за локоть, и я с благодарностью скрылся у нее за спиной. Лицо Дуфта из фиолетового постепенно стало красным, он жадно глотал воздух сквозь угольную маску. Не обращая внимания на дочь, он сердито взглянул на меня и подошел к жене, ступая так осторожно, что могло показаться, будто он боится потревожить воздух вокруг нее.
Он прикоснулся к ее щеке тыльной стороной ладони:
— С тобой все в порядке, дорогая?
— Все хорошо, Виллибальд.
Ободренный, он повернулся ко мне. Прищурился:
— Знаешь, что ты сделал?
Я покачал головой, очень надеясь, что он меня не ударит.
— Ты встал на пути у науки, — сказал он.
Я обвел глазами комнату, пытаясь увидеть спрятавшуюся в темном углу науку.
В коридоре зашаркали еще чьи-то шаги. К двери едва плелся сгорбленный Питер, его лицо было таким же красным, как у Дуфта.
— Стоять! — завопил Дуфт.
Питер остановился у самого порога, едва не встав на пути у таинственной науки.
— Отец, — сказала Амалия, — мы ничего не сделали…
— Не сделали ничего? — воскликнул Дуфт. Бросил взгляд на жену и понизил голос: — Вы не могли ничего не сделать! Едва начав дышать в этой комнате, вы уже что-то сделали! Что-то неизвестное. Возможно, непознаваемое. — Он взмахнул руками, потом застыл и смиренно сложил их на груди, как будто внезапно ужаснулся необъяснимым последствиям этого жеста.
Амалия не смотрела на отца. Даже сквозь маску было видно, как она упрямо выпятила нижнюю губу.
— Амалия, послушай меня, — слабо пробормотал Дуфт.
Дочь все еще избегала его взгляда. Свеча блеснула в его глазах, и я с удивлением увидел, что они полны слез.
— Я пытаюсь понять это, Амалия.
— Виллибальд, — донесся с кровати ласковый голос, — она просто пытается…
— Сэр, — завопил Питер из коридора, — а как насчет моих сведений?
Виллибальд взглянул в сторону двери. Кивнул.
— Хорошо, Питер, — сказал он поверх моей головы. — Сведения прежде всего.
— Мальчик просто пел, — сказала фрау Дуфт. И разразилась кашлем.
Дуфт в ужасе посмотрел на нее.
Я услышал, как у меня за спиной Питер пробормотал:
— …восемь …девять, десять. — А затем послышался скрип пера по бумаге, когда кашель прекратился.
— Пел! — задохнулся от ужаса Виллибальд, после того как эпизод с кашлем был успешно зарегистрирован.
Он взглянул на меня. От Федера и других мальчиков я знал, что пение может быть глупым или даже постыдным занятием. Но никогда раньше мне не приходило в голову, что пение, так же как и речь, может быть опасным.
— Мы никогда раньше не использовали пение. А что, если ты встревожил ее сердце? — Дуфт снова взглянул на меня.
Я спрятался за спину Амалии и слегка прижался к ее спине.
— Никакого беспокойства не было, — сказала фрау Дуфт, насколько смогла громко. — Это было прекрасно.
Мне захотелось забраться в кровать, чтобы укрыться в ее объятиях.
— Я записываю: «Нарушение тишины (пение: возможно, беспокойство сердца)», — последовало сообщение из коридора.
Амалия громко засопела.
— Не будет ли кто-нибудь столь любезен, чтобы закрыть дверь? — спросила фрау Дуфт.
Амалия очень быстро сделала то, что просили. А мне захотелось побежать за ней, потому что она оставила меня всем на обозрение. Но Виллибальд не набросился на меня, а медленно подошел к жене.
— Дорогая, — сказал он, — мы должны устранить всякие случайности. Тогда мы установим причину и вылечим тебя.
— Ты уже говорил это раньше, — устало произнесла она. — Очень много раз.
— Но нас все время что-нибудь беспокоит, — запротестовал он. — Как раз в тот самый момент, когда мы собираемся начать настоящее исследование.
— Может быть, такова моя судьба. Наверное, мне не суждено вылечиться.
— Но — наука, дорогая.
— Возможно. — Она произнесла это с такой безнадежностью, что одним этим словом стерла всю надежду с лица Дуфта.
Он покачал головой, но я так и не понял, хотел ли он возразить ей или просто старался не заплакать. Я был поражен его переживаниями, ведь всего несколько часов назад мое пение, взволновавшее всю церковь, совсем не тронуло его. Амалия задержалась у дверей и стояла там, уставившись в пол.
Дуфт вытер глаза тыльной стороной ладони и попытался заговорить.
— На этот раз, — сказал он, — я сделаю так, что никто не сможет помешать твоему уединению.
— Больше никакого уединения! — Теперь голос больной женщины был в десять раз громче голоса ее мужа.
Даже Амалия с удивлением взглянула на нее, но как раз в этот момент начался новый приступ кашля. Мы склонили головы и стояли в уважительном молчании до тех пор, пока он не прекратился.
Как только фрау Дуфт снова смогла вздохнуть, она заговорила:
— Когда я услышала, как поет этот мальчик, я вспомнила, что когда-то этот мир был таким прекрасным.
От этого я чуть снова не запел.
— Он снова будет прекрасным, дорогая, когда ты выздоровеешь.
Она покачала головой.
Амалия внезапно вернулась к жизни. Она прохромала к кровати и схватила меня за руку.
— Так, может быть, вот это ее вылечит! — воскликнула она.
Дуфт был сбит с толку:
— Что?
— Он, его пение. — И она встряхнула мою безвольную руку.
Надежда, этот зверь с тысячью жизней, вновь зажглась в глазах Дуфта. Он посмотрел на меня с внезапным интересом:
— Неплохая идея. Мне не приходило в голову экспериментировать со звуком. Это будет еще одним направлением в нашем исследовании. Но мы должны начать с чего-нибудь более простого. Завтра мы позвоним в колокол.
— Я не хочу слышать колокольный звон, Виллибальд.
— Здесь дело не в твоем желании или нежелании, дорогая. Здесь речь идет о свойствах звука.
— Виллибальд! — Ее голос был усталым.
Дуфт начал расхаживать взад-вперед по узкому проходу рядом с кроватью.
— Это только начало, — сказал он, — чтобы собрать данные. Потом мы добавим еще один колокол, будем экспериментировать с высотой звука и громкостью… и так далее.
Амалия выпустила мою руку. Она что-то негромко прорычала, а затем в отчаянии закрыла руками уши.
— Вы полагаете, я буду тратить свою жизнь на колокольный звон, когда мальчик может так петь? — Голос фрау Дуфт вновь окреп, и ее муж прекратил расхаживать по проходу. — Позволь ему приходить и петь для меня. Делай какие тебе угодно опыты, но позволь ему петь.
Дуфт нахмурился:
— Но… — Он поразмыслил мгновение, потом отрицательно покачал головой: — Его трудно уловить, дорогая моя. Колокол — это колокол, он константен. А мальчик меняется, и голос его в одно мгновение один, а в другое — совсем другой. Вольтер говорит…
— Я хочу слушать музыку, Виллибальд.
Дуфт снова начал расхаживать по проходу, на этот раз медленнее, чем раньше, как будто боялся, что дом внезапно задрожит и он упадет.
— Может быть, Питер выучится играть на трубе. — Он бросил взгляд в сторону закрытой двери.
