— Вы полагаете, я буду тратить свою жизнь на колокольный звон, когда мальчик может так петь? — Голос фрау Дуфт вновь окреп, и ее муж прекратил расхаживать по проходу. — Позволь ему приходить и петь для меня. Делай какие тебе угодно опыты, но позволь ему петь.
Дуфт нахмурился:
— Но… — Он поразмыслил мгновение, потом отрицательно покачал головой: — Его трудно уловить, дорогая моя. Колокол — это колокол, он константен. А мальчик меняется, и голос его в одно мгновение один, а в другое — совсем другой. Вольтер говорит…
— Я хочу слушать музыку, Виллибальд.
Дуфт снова начал расхаживать по проходу, на этот раз медленнее, чем раньше, как будто боялся, что дом внезапно задрожит и он упадет.
— Может быть, Питер выучится играть на трубе. — Он бросил взгляд в сторону закрытой двери.
— Я умираю, Виллибальд!
От этого слова я вздрогнул. Это было самое плохое слово в мире. Дуфт застыл. Медленно повернулся к жене. Амалия взяла меня за руку, сжала ее, и каким-то образом мне стало понятно, что она хочет, чтобы я пожал ей руку в ответ. Я так и сделал.
— Пожалуйста, пусть он приходит, — сказала фрау Дуфт. — Это сделает меня счастливой.
Виллибальд приподнял с лица маску и вытер рукавом нос:
— Возможно… в отведенное время… ненадолго.
— Он такой тихий. Значительно тише Питера.
— Мы не должны спешить.
— Конечно.
— Дабы избежать негативного эффекта.
— А я буду секретарем, — сказала Амалия, и в этих голубых глазах снова появился свет. — Я могу это делать лучше, чем Питер.
Виллибальд посмотрел на дочь сверху вниз:
— Ты?
Амалия кивнула. Она взглянула на меня, но в ее взгляде не было тепла — в нем был вызов, как будто она говорила: Видишь, что ты наделал своим голосом? Ты готов?
Я оглянулся — и увидел, что теперь они все пристально смотрят на меня. Как могло это случиться? Конечно, я хотел петь для этой больной женщины. И все же этот строгий и неуверенный в себе человек, пышный дом, девочка, от которой затрепетало все мое тело, когда она взяла меня за руку, — все это было не для меня.
— Ну что же, решено, — сказал Дуфт. — Завтра я зайду к аббату.
Он поцеловал жену в лоб через маску. Подтолкнул к двери меня и Амалию.
— Подождите, — сказала фрау Дуфт.
Мы обернулись.
— Как тебя зовут? — спросила она у меня.
Наверное, у моей матери мог быть такой голос, если бы она могла говорить.
— Он не говорит, — ответила за меня Амалия.
Но я сказал.
— Мозес, — произнес я голосом мыши, и глаза Амалии расширились от удивления. — Gute Nacht[20], фрау Дуфт.
— Мозес, — только и смог вымолвить аббат, появившийся на следующее утро у дверей репетиционной комнаты.
Он выплюнул мое имя, как будто это было что-то неприятное, прилипшее к его языку, и отвращение оставалось на его лице и после того, как он от этого избавился. Ульрих и мальчики повернулись ко мне, и, как мне показалось, я заметил жалость на их лицах. Мои ноги беззвучно проскользили по полу, и, стараясь не поворачиваться к аббату спиной, я выскользнул в дверь.
Я был уверен: ему сказали, что я пел в спальне фрау Дуфт. Он закрыл дверь, пристально посмотрел на меня и дернул носом.
— Музыка, — сказал он, и с каждым словом его холодные глаза все ближе и ближе придвигались к моему лицу, — это не болеутоляющее средство. И не тинктура[21] какого-нибудь врача. Я не больницу строю, а церковь. Этот человек глупец.
Аббат резко выпрямился и обернулся, чтобы посмотреть в окно на кипенно-белые стены своей церкви. Он даже сощурился от их сияния.
Он воздел палец и направил его мне в лицо:
— В этом городе так мало этих треклятых каменщиков. Если бы не они, я даже не стал бы обсуждать его просьбу. Но он сказал, что у него они есть и что он сможет отрядить мне с полдюжины. Почему твой голос столь ценен для него?
При этом он прищурился, и я почувствовал, что он пытается прочитать ответ в мягких чертах моего лица.
Мимо нас по коридору прошел послушник. Он поклонился аббату и постарался как можно быстрее миновать нас, но аббат остановил его мановением руки.
— Приведи сюда монаха Николая, — велел он.
Послушник поспешил исполнить приказание. Неодобрительный взор аббата вновь обратился на меня и пребывал на мне до тех пор, пока в коридоре не послышались торопливые, тяжелые шаги Николая.
— Отец аббат, — сказал он, озабоченно глядя на него, и, сделав последний шаг, низко поклонился. — Что-то случилось?
Аббат, презрительно взглянул на Николая, как будто говоря: Разве нужно спрашивать, когда такие, как ты, находятся в этом аббатстве?
Вместо этого он очень медленно произнес, словно отдавая приказание слуге из крестьян:
— Каждый четверг, вечером, этот мальчик будет петь вечерю в доме Дуфтов. Позаботься о том, чтобы он был чистым и хорошо одетым, дабы мог достойно представлять аббатство в одном из лучших семейств города.
— Конечно, — сказал Николай. Он посмотрел на меня, улыбнулся и взъерошил мне волосы. — В доме Дуфтов! Какая честь!
Я слабо улыбнулся ему.
— Аббат! — Николай положил руку на плечо аббата. — Я сам отведу его туда.
Аббат отпрянул, как будто Николай обжег его:
— Нет, ты не поведешь его!
— Так это же недалеко, всего лишь… — Николай всплеснул рукой, как будто это была рыба, плывущая в сторону окна. Пожал плечами. — Я смогу найти.
Аббат сурово взглянул на него и сказал, указав пальцем на строение на площади:
— Я скорее отдам эту церковь реформатам, чем позволю тебе гулять по городу вечером. Чтобы ты сидел в их гостиной? — Аббата передернуло от отвращения.
Николай был явно разочарован, но положил руку мне на плечо:
— Тогда я нарисую Мозесу карту.
Аббат снова взглянул на меня:
— Да, ты прав. Ему нужен сопровождающий. — Аббат чмокнул губами, как будто у него во рту была кислая пастилка. Кивнул: — Отец Доминикус будет сопровождать его.
В тот вечер в своей келье Николай поделился новостью с Ремусом.
— Что я должен буду делать? — Он вцепился руками в раскрытую книгу, как будто собираясь разорвать ее пополам.
Николай расхаживал перед ним взад и вперед. Я сидел на кровати.
— Сопровождать, дабы избегнул он опасностей мира сего, — сказал Николай и воздел руки, указывая направление. — В дом Дуфтов.
— А почему я?
— Ты один у нас такой храбрый.
— Что этот Штаудах думает? Что я, мул?
Николай подмигнул мне:
— Я не думал, что он о тебе такого высокого мнения.
— Не буду я этого делать. У меня другие дела есть. — Ремус откинулся на спинку стула и прижал книгу к груди.
Николай скептически посмотрел на него:
— Другие дела?
Ремус встретил его взгляд, не проронив ни слова.
— О, Ремус, сделай это для Мозеса.
— Для Мозеса? — Ремус презрительно нахмурился. — Да что Мозес от этого получит?
Мы оба посмотрели на Николая. Я очень хотел вернуться в этот загадочный и роскошный дом, но все же мне было страшно. И еще мне хотелось понять, почему я должен туда идти.
Николай махнул рукой в сторону окна:
— Он увидит мир.
— Мир, который находится между этим местом и домом Дуфтов?
Николай остановился перед окном и выглянул из него, как будто изучая дорогу. Пожал плечами:
— Это только часть его.
— Очень малая часть.
Николай взмахнул руками, будто разгоняя сбивающий с толку туман:
— Ремус, он ведь должен где-то начать. Ведь ты не хочешь, чтобы он, когда вырастет, стал монахом, как ты, не так ли?
Все это время Николай был мне почти как отец, и его слова удивили меня. Первый раз мне пришло в голову, что в будущем меня может ожидать что-то еще, кроме жизни монаха в монастыре. Как у Ремуса. Как у Николая.
Ремус сурово посмотрел на меня:
— Почему меня должно заботить, кем он станет?
Но, сказав это, он с едва скрываемым стыдом уставился в пол, и мы все поняли, что он тоже оказался втянутым в мою жизнь.
Николай улыбнулся.
— Мозес, — сказал он, — разве ты не видишь? Ремус испугался.
Ремус фыркнул.
— Знаешь, в том доме есть женщины. — Николай подмигнул. — Не беспокойся, я с ним поговорю. Этот страх должен быть преодолен.
И действительно, в следующий четверг, когда Николай, забрав меня с репетиции, вымыл мне лицо и причесал волосы, у дверей появился Ремус, в плаще и шляпе, с сумкой, набитой книгами, как будто собирался путешествовать несколько дней, и нехватка книг для него была равносильна отсутствию воздуха. В первый день он держал перед собой карту и на каждом углу вертел ее в руках, как будто пытаясь разгадать ее секретный код.
— Эти чертовы улицы, — бормотал он. — Кажется, они идут кругами. Почему их не сделали такими, как на карте?
