— Да, Дмитрий Антонович хорошо выступил! — подтвердил Огуревич.
— Особенно про тихую гавань талантов, — добавил Кокотов с сарказмом, тонким, как художественная резьба на рисовом зернышке.
— В общем, после такого сюжета просто бери и сажай! — подытожил игровод.
— Умный ход, — согласился Меделянский.
— Но Ибрагимбыков сработал на опережение. Он заплатил главному редактору, и тот вместо нашего сюжета пустил в эфир «джинсу» про доброго кавказского дядю, бескорыстно влюбленного в Ипокренино. Заодно показали всей стране обвалившуюся штукатурку и сосиски размером с птичий пенис…
— Ну, вы уж скажете! — вяло возмутился директор.
— Не спорьте, Аркадий Петрович, хозяйство вы, прямо скажем, подзапустили. Я, конечно, понимаю: Сверхразум и все такое, но и на грешную землю надо хоть иногда спускаться, голубчик! — нестрого попенял ему создатель Змеюрика.
— Но вы же знаете, — захныкал Огуревич, — после катастрофы с «чемадуриками» мы живем в долг. Старики с жилплощадью к нам больше не поступают. Корпоративные заезды из-за кризиса — редкость. На ночь и то никто не останавливается — далековато от Москвы.
— Но вы же менеджер. Придумайте что-нибудь!
— Я и хотел за приличные деньги гастарбайтеров в пустые номера заселить. По шесть таджиков в комнате. Но ветераны бунт подняли, собрали совет старейшин…
— Знаю, они мне телеграмму в Брюссель отбили.
— Правильно деды возмутились! — похвалил Жарынин. — Вы бы еще вьетнамцев сюда завезли. Они маленькие — их и по десять в комнату можно напихать.
— Почему сразу вьетнамцы! — обиделся Огуревич.
— Ну хорошо, с телевидением не получилось. Что вы еще предприняли? — глянув на часы, довольно строго спросил Меделянский.
— Вы к нам из Брюсселя с ревизией? — насупился игровод.
— Нет-нет… Я просто хочу понять ситуацию.
— Мы вышли на Скурятина! — мрачно объявил Жарынин.
— Ого! — оживился Гелий Захарович.
— Он очень хорошо нас принял, обещал помочь, — вставил Кокотов.
— Клипы показывал?
— Конечно!
— «Степь да степь»?
— «Средь шумного бала…»
— Добрый признак!
— Мы сыграли на его патриотизме, — добавил писодей.
— Что вы говорите? Ну, если сам начальник Федерального управления конституционной стабильностью обещал помочь, тогда о чем мы здесь говорим? Мне, кстати, в Москву пора, у меня переговоры с наследниками Шерстюка. Такой тихий, скромный, талантливый был дедушка — и такие наглые, ненасытные у него внуки! А кому именно Скурятин вас поручил?
— Дадакину.
— Скверный признак.
— Вы знаете Дадакина?
— Еще бы! Сколько же он взял с вас за доступ к телу?
— С нас? Нисколько, — гулко рассмеялся Жарынин. — Один хороший человек провел нас бесплатно.
— Друг Высоцкого! — уточнил Кокотов, волнуясь, что его вклад в спасение Ипокренина недооценят.
— Бесплатно? Странно! — промямлил Гелий Захарович, и на его морщинистое лицо легла лиловая тень тяжелой финансовой утраты. — И что же Дадакин?
— Оказался предателем.
— Что вы говорите? — У создателя Змеюрика явно отлегло от сердца.
— Увы! Как сказал Сен-Жон Перс, «космополитизм начинается там, где деньги, а патриотизм заканчивается там, где деньги». В общем, наш бдительный Андрей Львович пошел на романтическое свидание и застал Дадакина у дальней беседки…
— …С Ибрагимбыковым. Он о чем-то договаривался! — живо перебил автор «Знойного прощания», понимая, что настал его звездный миг. — Был еще и третий, по-моему, главный, но он не выходил из машины, и лица я не видел. Ибрагимбыков явно что-то пообещал Дадакину…
— Что именно?
— А тут и к гадалке не ходи: землю пообещал, — усмехнулся Жарынин. — Земля-то золотая! Оттяпают, как «Неизбежную поляну», и построят именье. Места заповедные, лес, пруды, минеральная водичка…
— А причем тут «Неизбежная поляна»? — хором вскричали Огуревич и Меделянский.
— Но ведь вы ее продали?
— А на что было кормить стариков? — горестно напряг щеки директор.
— Попросили бы помощи у Союза служителей сцены! — не подумав, предложил Кокотов.
— У ССС? — нервно вскрикнул Аркадий Петрович.
— У Борьки? — скривился игровод. — Ха-ха!
Андрей Львович вспомнил лицо председателя ССС Бориса Жменя, круглое, холеное, нежно-жуликоватое, и понял, что ляпнул глупость.
— Ну, а вы пытались хотя бы связаться с Дадакиным? — спросил Меделянский.
— Разумеется. Он был холоден и сказал, что Скурятин внимательно ознакомился с проблемой и послал всех нас в суд, — ответил Жарынин. — Но я подумал, что это просто самодеятельность Дадакина, позвонил Тамаре…
— Оч-чень интересная женщина! — Игривая улыбка озарила морщины Гелия Захаровича.
— Вы ее знаете?
— Конечно! Я бывал у Эдуарда Степановича, предлагал сделать моего Змеюрика эмблемой зимней Олимпиады в Сочи.
— Ну и? — насторожился Огуревич.
— В целом идея ему понравилась, но тут эта сволочь Дадакин сказал, что зимой змеи обычно спят. Если бы летняя олимпиада — тогда другое дело. А что вам ответила Тамара?
— Ничего.
— Понятно.
— А потом еще и Вова-из-Коврова…
— Минуточку, так вас Мохнач провел к Скурятину? — озаботился Гелий Захарович. — Бесплатно?
— Нет, не бесплатно. Я обещал снять его подружку в нашем фильме.
— Боже, как мелко!
— Ну почему же мелко? — возразил, багровея, игровод. — Не всем, как вам, удаются вечные образы! Иные довольствуются массовкой на заднем плане. Кстати, Гелий Захарович, вы слышали, на Марс хотят отправить платиновую пластину с изображениями самых главных достижений земной цивилизации? Я бы на вашем месте добивался, чтобы там обязательно оттиснули Змеюрика!
— Я подумаю, — процедил задетый изгой европейского правосудия.
— Ну, и что ваш Вова? — спросил Огуревич.
— Вова рыдал, — вздохнул режиссер, — жаловался, что мы оклеветали благородного человека. Ибрагимбыкова! Сказал, у него из-за нас болит сердце, а ему утром играть в футбол с Самим! В общем, и дела не сделали, и хорошего человека подвели, — сурово подытожил Жарынин.
— А может, нам тоже пообещать Дадакину землю? — предложил Кокотов.
— Нет, не получится, — покачал головой Дмитрий Антонович.
— Да, не выйдет. Они берут только у себе подобных… — согласился Меделянский.
— И что же нам делать? — всхлипнул директор, явно тяпнув от безысходности внутреннего алкоголя.
— А нельзя ли напустить на Ибрагимбыкова ваших энергетических глистов? — с нарочитой серьезностью спросил игровод.
— Издеваетесь?
— Неплохая мысль… — поддержал Меделянский.
— В принципе, конечно, можно, но ведь это же фактически убийство!
— Нет, к убийству я еще не готов… — покачал головой режиссер и принялся чистить трубку.
В этот момент дверь приоткрылась, и в кабинет канцелярской тенью скользнула секретарша:
— Аркадий Петрович, к вам Иннокентий Мечиславович!
— Наконец-то! Зовите же! — расцвел Огуревич.
Жарынин и Меделянский с недоумением переглянулись. Кокотов тоже на всякий случай удивился, но сразу же узнал в госте правнука Яна Казимировича — Кешу. Загорелое спортивное лицо молодого человека выражало торопливую и беспредметную доброжелательность. Одет он был со вкусом: дорогой серый костюм, белоснежная сорочка, неброский, но элегантный офисный галстук и ярко-рыжие ботинки с дырчатым узором на мысках. В руке Болтянский-младший держал скромный коричневый портфельчик с деликатным, но приметный знающему глазу тиснением «Меркурий».
— Я, кажется, опоздал? — спросил Кеша, улыбнувшись, отчего его доброжелательность сделалась еще беспредметнее.
— Ничего-ничего! — успокоил Аркадий Петрович. — Мы сами только вот недавно собрались. Советуемся…
— Пунктуальнее надо быть, юноша! — заметил Меделянский недовольным голосом, так как успел сравнить свою обувь с рыжими штиблетами офисного пижона.
— Простите, в Москве такие пробки! — извинился правнук, придав улыбке оттенок раскаянья.
— Не удивительно! — возмутился Гелий Захарович, рассмотрев также и фирменный вензель на портфеле. — Надо было в девяностые дороги с развязками строить, а не виллы на Лазурном берегу!
— Неужели вы всерьез думаете, что кто-то станет давиться за власть, чтобы потом строить вам дороги, а не себе — виллы? — усмехнулся режиссер.
— А вы… вы, значит, и есть тот самый господин Меделянский? Я же вырос на вашем Змеюрике! — воскликнул Кеша.
— На котором из двух? — не удержался Кокотов, намекая на вторую, капиталистическую редакцию повести.
— Не вы одни, — подобрел Гелий Захарович, пропустив мимо ушей колкость писодея. — А вы, собственно, кто?
