Кто знает, что случилось бы дальше, если бы Сергей не был арестован, предан суду военного трибунала и, после краткого расследования, расстрелян. Его солдаты расстрела избежали, но получили на должность командира взвода самого старого и матерого унтер-офицера, закаленного еще в русско-турецкой войне 1878 года. Приказы отдавал только он, и все должны были ему подчиняться. Половина солдат получила синяки после его ударов, а троим наиболее упрямым старый унтер сломал руки. Вот так, прежде чем в Варшаве начались бои, во втором взводе третьей роты пятого батальона армейской группы, державшей город в осаде, была установлена необходимая «империалистическая» дисциплина, а про Сергея все скоро забыли.
А о том, что никто не забудет и что произошло на железнодорожной станции в Нише, писала «Политика» 18 ноября по старому стилю, разместив в номере одно любопытное письмо. Отправила его специальной почтой в адрес столичной газеты госпожа Даница, основательница сербского «Синего креста», организации помощи скоту на фронте, первая жительница Шабаца, выучившая английский язык. Госпожа Даница писала:
«Небольшую железнодорожную станцию в Нише я застала переполненной солдатами, крестьянами и женщинами, они целыми часами сидели на земле в ожидании санитарного поезда. Раздался паровозный свисток, и вся масса людей ринулась на платформу первого перрона, но из вагонов этого поезда стали выходить пленные, выглядевшие вполне прилично, а мы пали духом. Это были австрийские солдаты, на них все смотрели не иначе как со злостью, но внезапно один пленный высунулся в окно и возбужденно воскликнул: „Джуро! Джуро!“ Один из находившихся на перроне солдат, услышав это, оглянулся, подбежал и обнял кричавшего, который именно в этот момент выскочил из вагона. Это были братья Янко и Джуро Танкосичи из одного села в Среме, где для Австрии и Сербии началась Великая война. Брат Джуро сбежал от австрийской мобилизации еще в августе 1914 года, а Янко сбежать не удалось, и вот братья-сербы и сражались друг против друга, пока „австриец“ не воспользовался первым же подходящим случаем, чтобы сдаться в плен. Сейчас он был готов надеть сербскую военную форму, а на голову — нашу воинскую шайкачу<a name="read_n_11_back" href="#read_n_11" class="note">[11]</a>.
Трогательной была эта встреча братьев. Оба плакали и обнимались так, словно имели одну душу на двоих. Те, кто был к ним поближе, слышали, что они обещают друг другу больше никогда не расставаться — ни в жизни, ни в смерти. Мы стали аплодировать, а какой-то пожилой господин с длинной седой бородой приказал не разлучать братьев. Этот господин обращался к окружающим настолько авторитетно, что они немедленно подчинялись ему. Когда я к нему присмотрелась поближе, то увидела, что это не кто иной, как г. Пашич, ожидающий поезда вместе со всеми.
Поезда для господина первого министра все еще не было, а Янко и Джуро немного погодя, обнявшись, ушли в город. Они пели при этом так, что мало-помалу их песню подхватили все цыганские оркестры, а затем посетители кафан и всякого рода кутилы и пьяницы, а потом запел и весь город, во главе которого, как звезды первой величины, сияли два Танкосича из Срема».
Так писала госпожа Даница, организатор сербского «Синего креста». Поэтому статью этой же дамы опубликовали в первом после Колубарской битвы номере «Политики». Эта статья была залита слезами в той же степени, как предыдущая — песнями и радостью. В ней говорилось:
«Я недавно писала о встрече двух братьев. Но я должна поведать читателям и конец этой истории. Предшествующий рассказ о братьях Янко и Джуро завершился песней, которую подхватил весь город Ниш. Но взошло солнце, такое яркое, каким оно бывает только при сильном морозе, или проще: на этот раз взошло недоброе солнце. В воскресенье 19 ноября был совершенно другой день, чем накануне. Два брата пошли в комендатуру, и Янко пожелал стать солдатом первой роты четвертого батальона Седьмого полка кадровой сербской армии, куда Джуро уже был распределен. Они и на этот раз пришли обнявшись, с улыбкой на устах, убежденные в том, что их несчастьям пришел конец. Но это было не так.
В комендатуре на Янко посмотрели с подозрением. Ему сказали: „А что это ты, в отличие от Джуро, не перебежал на нашу сторону сразу, а воевал против нас на Дрине, и Бог знает, сколько наших ты убил, а сейчас хочешь смыть с рук их кровь“. Напрасно Янко клялся, что он был в санитарной части, что служил в Зворнике под началом доктора Мехмеда Грахо и вообще ни разу не выстрелил. Его задержали в комендатуре, а его брат был страшно подавлен происходящим. Позже дежурный офицер сказал Джуро: „Это на несколько дней, это ведь не арест. Мы его только задержали, потому что вокруг сколько угодно чешской и словацкой сволочи. Они хорошо знают сербский и выдают себя за наших, а на самом деле — шпионы“. — „Но ведь это мой младший брат Янко. Я знаю его с тех пор, когда он был совсем крохой, какая вам нужна проверка, кроме моей“, — отвечал Джуро и клялся своими ранами, полученными на Ядре, но служащие комендатуры оставались упорными в соблюдении бюрократических правил. „Нет, нет, пусть ненадолго останется, нам нужна каждая рука, способная держать оружие, особенно сейчас, когда идет подготовка к решающему сражению, мы его, братец, выпустим, когда придет время“.
И время пришло. Отдохнул Седьмой кадровый полк, где служил Джуро, и пришел приказ двинуться к склонам Сувобора — в решительный бой. Просит Джуро увольнительную на один час и снова приходит во временную тюрьму при комендатуре Ниша. Просит он начальников, говорит: „Время пришло. Мы идем в бой на Сувобор. Отпустите моего брата, чтобы мы могли воевать вместе, а если надо — вместе погибнуть за Сербию“. Однако офицеры остаются непреклонными. Говорят: „Данные на Янко еще не пришли“. Тогда Джуро просит дать ему возможность увидеться с братом. Они разрешили, и Джуро, опустив глаза, вошел в камеру, пропитанную запахом мочи, уборной там не было. Ему стало тошно. В глазах у него потемнело. Обнял он брата, повернул к себе спиной и вытащил ручную гранату. Говорит: „Видите, документы на Янко пришли, выпускайте брата“.
Увидев гранату, все попрятались, а братья по тем же самым улицам, по которым шли с песней две недели назад в окружении радующихся людей, пошли на железнодорожную станцию Ниша, откуда отправлялись поезда. В этот раз на перроне не было нашего неутомимого премьер-министра, иначе — я уверена — проблема была бы немедленно решена. А так Джуро и Янко прибыли в сопровождении взвода военной полиции, который дожидался момента, чтобы их убить. И уничтожили бы их как дезертиров, если бы на их сторону не встали четники майора Шарца, оказавшиеся на перроне. Горячие они всегда были, да и слышали, что случилось с двумя братьями из Срема, сразу же их узнали и окружили с криками: „Головы положим, а Танкосичей не отдадим!“ Военная полиция поняла, что может произойти вооруженная стычка, а вокруг много штатских, и отступила.
Братья вошли в вагон с мрачными лицами. Джуро с трудом вставил обратно чеку в свою гранату, а его командир, капитан первой роты, сказал, что сейчас они отправляются в бой, а когда вернутся, их обоих будут судить. Братья переглянулись, решив, что под суд не пойдут. Как вечером 3 декабря произошел первый бой на Дубравах под Сувобором, оба Танкосича пали во время безумной атаки, погибли на бегу. Так закончилась для них Великая война.
Я не знаю, что добавить к этой истории, но публикацией этой статьи предлагаю высокому командованию не судить Танкосичей после их гибели, а наградить и, когда эта Великая война закончится, отослать сербские медали „За храбрость“ их бедной матери в Срем».
