Итак, сестренка, пятидесятидневный ливень принес равнине мор и разорение полей, но зато людям, взорвавшим огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли, позволил начать новую жизнь. Совместная жизнь во временном жилище, построенном в лесу, означала пятьдесят дней недоедания, она привела ко множеству болезней, но зато созидатели освободились от притеснений, которым подвергались в период обитания в призамковом городе. Проникнув в чрево мрачного леса в конце мая – начале июня, они, когда кончился дождь, стали строить новую жизнь, точно снова превратились в детей, с радостью и энтузиазмом приступили к созданию деревни-государства-микрокосма.
Первым признаком обновления в те пятьдесят дней было полное выздоровление Разрушителя, который после тяжелых ожогов, весь обмазанный мазью, лежал словно черная мумия. На пятидесятый день беспрерывного ливня он, не поднимаясь, тихо, но твердо предрек:
– Завтра дождь прекратится.
Люди в своем недавно построенном временном жилище, покрытом толстым слоем плесени и уже наполовину сгнившем, были охвачены паникой, не зная, что предпринять и как выстоять в этих условиях. После того как Разрушитель произнес свои вещие слова, он, словно личинка, что, разрывая кокон, вылетает из него бабочкой, осторожно вскрыл изнутри черную корку мази, под которой оказалось совершенно здоровое тело без единого шрама от ожогов. Никаких следов перенесенной тяжелой болезни – напротив, Разрушитель олицетворял собой молодость и силу. Безапелляционно, как вождь, которому не положено возражать, он обратился к созидателям:
– Наши враги уничтожены наводнением, и, значит, никто не помешает нам завтра же начать строительные работы.
Все вокруг еще было погружено в туман, такой густой, что созидатели, томившиеся, пока шел проливной дождь, в своем жилище, не различали даже его крышу. Однако на следующее утро, как и предсказал Разрушитель, дождь прекратился, и перед взорами созидателей открылся бескрайний простор. На месте бесплодной заболоченной низины, прежде перекрытой огромными обломками скал и глыбами черной окаменевшей земли, теперь оказалась чаша, окаймленная лесом, и по дну этой сияющей чистотой долины протекала прозрачная река – вода ее искрилась на солнце. В том месте, где были уничтожены огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли, река прорезала глубокое ущелье и с обширного плато устремлялась вниз. Таким образом, по старому руслу, вдоль которого Разрушитель и созидатели поднимались вверх, хотя фактически той реки уже не существовало, могучим потоком потекла новая река. И главное, сестренка, когда в самый разгар длившегося уже целых пятьдесят дней дождя Разрушитель неожиданно предсказал его окончание, в его слова сразу же все поверили, потому что за день до того, как дождь прекратился, непрестанно мучившее их ужасное зловоние вдруг начало ослабевать, а к вечеру вообще исчезло.
В то утро, когда прекратился дождь, Разрушитель и созидатели, будто распахнув дверь в сотворенный ими новый мир, ступили наконец в долину, где им суждено было создать деревню-государство-микрокосм. Этому месту действительно соответствовала метафора «сотворенный рай». Оно было промыто до основания. Промыто не только пятидесятидневным ливнем, но и некой могучей силой. В любом нагромождении камней существует определенная критическая точка, при малейшем прикосновении к которой гора развалится. Этот закон динамики продемонстрировали дед Апо и дед Пери, чтобы помочь мне научно осмыслить миф о зарождении нашего края: получалось, что огромная зловонная масса, с незапамятных времен скопившаяся в заболоченной низине, должна была с какого-то момента стремиться к самоуничтожению. Критической точкой заболоченной низины, находившейся пока в состоянии равновесия, способного нарушиться в любую минуту, были огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли. Взрыв уничтожил то, что источало страшное зловоние, – так возник новый мир. Как я уже говорил, тут проявилась и мощь пятидесятидневного ливня. Таким образом, взрыв оказался главной движущей силой образования нового мира – не зря дед Апо и дед Пери утверждали, что Разрушитель был гением инженерно-строительного дела.
Под его руководством созидатели приступили к строительным работам в долине, где люди могли теперь жить. Мне кажется, сестренка, что я чуть ли не сам при этом присутствовал. Разумеется, с детства мне было известно, что это лжевоспоминания, но они, прочно укоренившись, и до сих пор живут во мне как самые истинные. Ты, сестренка, наверное, помнишь картину ада на стене нашего буддийского храма, которую мы рассматривали в дни поминовения усопших. Это было то время, когда мы, еще маленькие близнецы, жили вместе, душа в душу, и, если картина ада так поразила мое воображение, думаю, и тебя она не могла оставить равнодушной. Судя по тому, как мы в то время относились друг к другу, все, что испытывала ты, я воспринимал как свои собственные ощущения, и наоборот. Надеюсь, ты понимаешь меня.
Я прекрасно помню, например, как тебя покусала дикая собака. До самого поступления в университет я временами испытывал тупую боль в паху, куда тебя укусила эта собака у Дороги мертвецов, – рана у тебя действительно была глубокой, и от нее даже остался шрам. По твоим голым ногам текла кровь, и, чтобы не запачкать свое единственное кимоно, ты, сестренка, задрала его, оголив зад, и, такая жалкая, едва переступая, медленно спускалась в долину, а взрослые мужчины, хотя ты была еще совсем маленькой девочкой, с нездоровым интересом провожали тебя глазами. Кстати, этот интерес впоследствии породил поразительное явление – через десять лет, когда тебе исполнилось пятнадцать, ты стала предметом тайного обожания всей округи. Соседки, жившие неподалеку от нашего дома в самой низкой части долины, обработали тебе рану, и, утешая меня, твоего брата-близнеца, погладили меня по тому месту, куда тебя укусила собака. Наверное, именно поэтому я так долго ощущал там боль. А все-таки, зачем тебе, пятилетнему ребенку, понадобилось тащиться к Дороге мертвецов у кромки леса, кишевшего дикими собаками?
...Сейчас необходимо вернуться к картине ада в нашем храме. Откровенно говоря, сестренка, глядя на картину ада, испытываешь такое чувство, будто смотришь в чашу кратера. Поскольку это чаша кратера, верхней его кромкой, разумеется, должна быть голая вершина вулкана, но на нашей картине кромку кратера окружала полоса темно-зеленого леса. И в самом центре обширного лесного простора обнажался клочок выжженной земли. На этой коричневой земле колыхались, подобно водорослям, ярко-красные и чуть розоватые языки пламени. В их отблесках метались черти и грешники, но, глядя на них, я еще не мог тогда осознать, что они разыгрывают передо мной взаимоотношения тех, кто приносит страдания, и тех, кто их испытывает, – между насильниками и их жертвами... Большеголовые черти со вздутыми мышцами, точно перерезанными шрамами, с опоясанными веревкой чреслами, гонялись за убегающими от них женщинами в красных набедренных повязках, угрожая им железными палками. Как я теперь понимаю, в детстве меня эта картина не пугала – напротив, меня покоряла привлекательность происходящего: мне казалось, будто черти и женщины дружно занимались одним общим делом. Мне даже представлялось, что они испытывают радость совместного труда. Складывалось впечатление, что багряное пламя предназначено не столько для того, чтобы наказать мертвых, сколько для того, чтобы вдохновить живых. Помнится, мою детскую душу такой ад вполне устраивал – попасть в него было совсем не страшно...
Однажды мне попался подлинник свитка «Повествования об аде» – это произошло уже после того, как я покинул наш край. Композиционно гравюры из «Повествований об аде» имели много общего с нашей картиной, особенно в изображении ярко-красных и розоватых языков пламени, колышущихся, как водоросли; правда, в нашей картине чаша кратера была окружена темно-зеленым лесом. Вспоминая одну и глядя на другую, я вдруг прозрел. Картина ада в нашем храме изображала не ад. Она как раз и породила у меня в детстве лжевоспоминания о строительстве деревни-государства-микрокосма.
Разрушитель и созидатели, основавшие наш край, уже начиная с века мифов стремились к тому, чтобы оградить себя от внешнего мира, оставшегося за лесом, стремились убедить его в том, что их община бесследно исчезла. В течение почти всей истории нашего края это стремление оставалось незыблемым, и в какую бы эпоху ни была создана картина ада в нашем храме, видимо, она представляла собой рассказ о том, что происходило в период созидания. И все же я считаю, что люди деревни-государства-микрокосма, словно индейцы, которые двигались задом и при этом еще заметали ветками свои следы, именно с помощью этой картины сохранили для потомства мифы и предания своего края. В противном случае как бы мог отец-настоятель собрать такое огромное количество изустно передающихся мифов и преданий нашего края? Не кажется ли тебе, что художник (я думаю, он тоже был из наших мест), которому было поручено написать картину ада для храма, где часто собирались жители долины и горного поселка, точно следуя канонам религиозной живописи, изобразил строительные работы, заложившие основу деревни-государства-микрокосма? Если это так, значит, я по-детски безотчетно – постичь это в том возрасте я был бессилен – проник во внутреннее содержание картины и сохранил в своем сердце лжевоспоминание, как если бы собственными глазами видел строительные работы в период созидания. Не достойна ли, сестренка, моя детская интуиция всяческих похвал, даже если уже тогда начали приносить свои плоды уроки отца-настоятеля, стремившегося воспитать меня летописцем нашего края, а тебя – жрицей Разрушителя.
