— Ты, кажется, совсем того, заговариваешься, — слабо сопротивлялась она. — Колька, это нечестно, посмотри, сколько народу вокруг.
Боже ты мой, вот две случайности — я и Катя, и случайность свела нас вместе, и мы случайно подходим друг к другу, как яблоко к яблоне, как суша к воде, как муж к жене, но вот — мы не можем даже поцеловаться на глазах у людей, и, видно, это действует какой-то другой закон, не менее удивительный, чем закон случайностей.
Кто-то дернул меня за плечо.
— На минутку, Калчанов, — сказал мне потрясающего вида силач без шапки и без шарфа. — Ты полегче, Калчанов, — проговорил он, глядя в сторону и массируя свои предплечья, — кончай тут клинья подбивать, понял?
Тут я вспомнил его — это был Ленька Базаревич, моторист из партии Айрапета.
— Понятно, Леня, — сказал я ему, — ты только не задави меня, Леня.
Я увидел, что к нам приближается Сергей Орлов. Два таких силача на меня одного — это уж слишком. Я представил себе, как они вдвоем взяли бы меня в оборот, вот вид я бы имел!
— Можешь смеяться, но я тебе сказал, — предупредил меня Леня и отошел.
Чудаки, возможно вы хорошие ребята, у каждого из вас свой кодекс чести, но мне ведь только бы с самим собой совладать, со своим кодексом, и тогда, силачи, приступайте к делу, мне не страшно.
Сергей подошел.
— Вот что, — сказал он, — тот человек, мой знакомый, — директор пишеторга.
— Потрясающий блат, — сказала Катя, — так ты тогда займи столик в столовой. Говорят, там есть даже коктейли.
— Точно, — сказал я, — я там как-то веселился. Коктейль «Загадка», мечта каботажника.
— Столик — это ерунда, — сказал Сергей, — он нам устраивает апельсины. Пойдем, — потянул он за руку Катю, — хватит тебе в очереди стоять.
Катя нерешительно посмотрела на меня.
— Идите, ребята, — сказал я, — идите, идите.
— Ты не идешь? — спросила Катя и освободилась от рук Сергея.
Сергей прямо сверкнул на меня очами, но сдержался.
— Пойми, — сказал он мне, — просто неудобно нам здесь стоять. Здесь много наших рабочих.
— Ага, — кивнул я, — авторитет руководителя, принцип единоначалия, кадры решают все.
Катя засмеялась.
— А о ней ты не думаешь? — спросил Сергей.
— Нет, я на нее чихать хотел.
Катя опять засмеялась.
— Иди, Сережа, а я тут с этим подонком расправлюсь.
— Тут матом ругаются, — как-то растерянно сказал Сергей.
Катя прямо покатилась со смеху.
— Ничего, — сказал я, — мы с ней и сами матерщинники первостатейные.
Он все-таки ушел. Ему, видно, очень нужно было уйти. Я даже пожалел его, так ему не хотелось уходить.
— Смешной он у нас, правда? — сказала Катя, глядя вслед Сергею.
— Он в тебя влюблен.
— Господи, как будто я не знаю.
— Ты про всех знаешь?
— Про всех.
— Нелегко тебе.
— Конечно, нелегко.
— А туфельки? Ты их забыла в тот вечер, когда в клубе выступала владивостокская эстрада?
— А, вспомнил! Ведь ты в тот вечер увлекся «жанровыми песнями»…
— Должен же я иногда…
— Фу ты, какой идиотизм. Конечно, ты должен. Мне- то что!
— Катя!
— Мы танцевали у Сергея. Все было так романтично и современно — освещение и все… Потом я влезла в свои чоботы, а туфли забыла. Он не такой нахальный, как ты.
— Я нахальный, да?
— Конечно, ты нахал. Запроси Владивосток, и тебе ответят, кто ты такой.
— А он душевный, да? Все свои горести ты ему поведала, правда? Такой добрый, благородный силач.
— Коленька! А как же дальше мне быть?..
— Пойдем погуляем.
Мы вышли из очереди и взобрались на бугор. Отсюда была видна вся бухта Талого и сам городок, до странности похожий на Гагру. Он тянулся узкой светящейся линией у подножия сопок. Обледенелая, дымящаяся, взявшаяся за ум Гагра.
— Ну и ну! — воскликнула Катя. — Действительно, он похож на Гагру, и даже железная дорога проходит точно так же.
— Только здесь узкоколейка.
— Да, здесь узкоколейка.
В сплошной черноте, далеко в море работала мигалка, зажигалась на счет 16.
— Встретились бы мы в Гагре года два назад.
— Что бы ты тогда сделал?
— Мы были бы с тобой…
— Ладно, молчи уж, — сердито сказала она.
Мы медленно шли, взявшись под руки. 1, 2, 3, хватит хихиканья, 5, 6, 7, она вся сжалась от страха, 9, 10, 11, я не могу об этом говорить, 13, я должен, не ей же говорить об этом, 15, нет, я не могу, вот сейчас…
Мы зашли за какие-то сараи, и она прижалась ко мне.
— Ты хочешь, чтобы я сама сказала? — сурово спросила она.
— Нет.
— Чего ты хочешь?
Впервые я сам отодвинулся от нее. Она понимающе кивнула, вытащила сигарету и стала мять ее в руках. Я дал ей огня.
За сарай, шумно дыша, забежали девушка и парень. Они сразу бросились друг к другу и начали целоваться. Нас они не замечали, ничего они не замечали на свете. Я обнял Катю за плечи. Она через силу улыбнулась, глядя на целующихся. Тут я узнал их — это были Витька Колтыга и та девица из Шлакоблоков, что критиковала меня на собрании.
Мы обменялись с ними каким-то шуточками, и я повел Катю прочь отсюда. Мы вышли из-за деревьев и медленно пошли к столовой, к очереди за апельсинами. Там было шумно, очередь сбилась в толпу, кажется, начиналась свалка.
— Я это сказала просто так, — проговорила Катя, глядя себе под ноги. — Ты ведь понимаешь?
— Конечно.
— Ну вот и все.
Свалилось же на меня такое, подумал я. Раньше я не обижал девочек, и они на меня не обижались. Все было просто и легко, немного романтики, немного слюнтяйства, приятные воспоминания. Свалилось же на меня такое. Что делать? Меня этому не научили. «Для любви нет преград», — читаем мы в книгах. Глупости это, тысячи неодолимых преград встают перед любовью, об этом тоже написано в книгах. Но ведь Катя — это не любовь, это часть меня самого, это моя юность, моя живая вода.
Толпа пришла в смутное движение. Размахивали руками. Кажется, кто-то уже получил по зубам. Несколько парней из нашего треста пробежали мимо, на ходу расстегивая полушубки.
— Что там такое, ребята? — крикнул я им вслед.
— Бичи без очереди полезли!
— Вперед, Калчанов! — засмеялась Катя. — Вперед, в атаку! Труба зовет! Ты уже трепещешь, как боевой конь.
— Знаешь, как меня называли в школе? — сказал я ей. — Панч Жестокий Удар.
— В самом деле? — удивилась Катя. — Тогда вперед! Колька, не смей! Колька, куда ты?!
Но я уже бежал.
Ох, сейчас мне достанется, думал я. Ох, сейчас мне отскочит битка! Сейчас я получу то, что мне полагается за все сегодняшние фокусы. Я втерся в толпу. Пока еще не дрались. Пока еще только напирали. Пока еще шел суровый разговор.
— Сознание у вас есть или нет?
— А ты мои гроши считал?
— Чего ты с ним разговаривааешь, Люнь! Чего ты с ним толковище ведешь? Дай ему по кумполу!
— Трудящиеся в очереди стоят, а бичам подавай апельсинчик на блюдечке!
— А это не простые бичи, а королевские!
— Спекулянты!
— Я тебя съем, паскуда, и пуговицы не выплюну!
— Люнь, чю ты с ним разговариваешь!
— Пустите меня, я из инфекционной больницы выписался!
— Назад, кусочники!
— А тебе жалко, да? Жалко?
— Жалко у пчелки…
— Я тебя без соли съем, понял?
— Пустите меня, я заразный!
Косматый драный бич вдруг скрипнул зубами и закричал визгливо, заверещал:
— Всех нерусской нации вон из очереди!
На секунду наступило молчание, потом несколько парней насело на косматого.
— Дави фашиста! — кричали они.
— Давайте-ка, мальчики, вынесем их отсюда! — командовал Витька Колтыга.
Конечно, он уже был здесь и верховодил — прощай любовь в начале марта…
Засвистели кулачки, замолкли голоса, только кряхтели, ухали, давились снегом дерущиеся люди. Меня толкали, швыряли, сдавливали, несколько раз ненароком мне попадало по шее, и слышался голос: «Прости, обознался». Никто толком не знал, кого бить, на бичах не было особой формы. Со всех сторон к нашей неистовой куче бежали люди.
— Делай, как я! — закричал какой-то летчик своим приятелям, и они врезались в гущу тел, отсекая дерущуюся толпу от весов, возле которых попрыгивали и дули себе на пальцы равнодушные продавщицы. Я полез вслед за летчиками и наконец-то получил прямой удар в челюсть.
Длинный бич, который меня стукнул, уже замахивался на другого. Я заметил растерянное лицо длинного, казалось, он действует словно спросонья. Двумя ударами я свалил его в снег.
Толпа откачнулась, а я остался стоять над ворочающимся в снегу телом.
— Дай руку, борода! — мирно сказал длинный.
Я помог ему встать и снова принял боксерскую стойку.
— Крепко бьешь, — сказал длинный.
Я ощупал свою челюсть.
— Ты тоже ничего.
