Солдаты принесли убитого Постникова. Я видел впалый, перевязанный живот и пробитую голову. Пуля вошла в голову справа, прошла сквозь мозг и вылетела с другой стороны, разворотив половину черепа. Глаза трупа были раскрыты и испуганы.
Раскаленный от непрерывной стрельбы ствол автомата обжег мне руку и чуть не выпал из ладони. Уронить оружие – одна из самых опасных примет. Я всегда помнил об этом.
Отхаркиваясь, я кинулся в сторону, слыша за собой оглушающий грохот, который раздался над головой и словно накрыл со всех сторон треском.
Меня ошеломил удар. Я даже дышать не мог. Судорожно раскрывал рот и кривился от боли в спине. Мне казалось, что ранило осколками. Но крови не было. Я постарался как можно быстрее выбраться из-под обломков.
В момент самой большой опасности, когда все попытки уцелеть казались уже бесполезными, я всегда старался сделать что-нибудь неожиданное.
Я шел навстречу «чехам», замирая среди обломков. Очень медленно пробирался в направлении дома, из которого пробивались боевики.
Я сознавал, что делаю глупость и нарушаю все правила, которые знал. Я лез в ловушку.
Мне повезло, что в «зеленке» перед домом не оказалось «бородатых». Я влез в окно и осторожно двинулся через дом.
Я вошел в комнату, шагнул в сторону, остановился и замер, прижавшись к стене спиной. Вокруг валялись скоманные одеяла, грязные бинты и стрелянные гильзы. Весь пол был залит свежей кровью.
Один из солдат висел на двери, прибитый к ней гвоздями. Второй лежал рядом, его конечности были отрублены.
У висевшего Дорожкина была снесена половина черепа и розовел застывший мозг.
Детинину отрезали руки и ноги и перетянули веревками, чтобы он не умер от потери крови. Отрезанные конечности аккуратно сложили рядом с ним. Детинин был еще жив и тихо стонал, закрыв глаза.
На меня нашла неудержимая рвота. Я корчился и давился блевотиной. Опустившись на колени, я оперся руками о пол. Я не мог отдышаться несколько минут. Затем медленно поднялся.
Прислонившись плечом к стене, я ощутил, как меня затрясло от злости. Было очень сложно удержаться на месте и я побежал в сторону, где раздавались очереди.
Мне пришлось долго пробираться между домами. Ожесточенный бой продолжался только на одной из окраин села.
Я забежал в дом с разбитыми окнами.
Это был дом, который боевики использовали в качестве медицинского пункта. Я увидел несколько носилок, ящики с медикаментами, импровизированный операционный стол, покрытый пропитанными кровью одеялами. На столе лежал раненый «чех». Его голова и грудь были обмотаны потемневшими от крови марлей и бинтами. Одной рукой он держался за бинт на глазах, а другой слепо водил вокруг себя. Он непрерывно стонал и монотонно произносил по - чеченски одни и те же слова. Я несколько раз выстрелил ему в голову.
Следующая комната была усыпана битым стеклом, разбросанными вещами, заставлена ящиками. Я осторожно продвигался вперед вдоль стены, свернул за угол и через открытую дверь увидел группу боевиков, направляющихся ко мне. Они на бегу стреляли из автоматов. Под ударами пуль от стен отлетали осколки кирпича. Я не был уверен, что «чехи» стреляли именно по мне. Но один из них что-то закричал, указывая в мою сторону. Они определенно бежали к дому, в котором находился я. В паре сотен метров от «бородатых» я увидел солдат.
Я дал ответную очередь. Автомат трясся в руках, пока в магазине не закончились патроны. Мне казалось, я почти ощутил прикосновение смерти.
Я двигался огибая препятствия, стараясь не споткнуться, непрерывно оглядываясь по сторонам, не желая пропустить возможную позицию снайпера.
Услышав сзади крик, я оглянулся и увидел солдата, бежавшего ко мне. Он был без автомата и сбоку что-то болталось. Когда он подбежал ближе, стало видно, что именно болталось на боку Некрасова. Это была его правая рука, висевшая лишь на лоскуте мышцы. Чайкин сразу же сделал раненому укол, и пока тот не успел опомниться, перерезал сухожилие, еще связывавшее руку с телом. Некрасов громко застонал, из раны хлынула кровь. Пока Чайкин старательно перетягивал ремешком культю, раненый жадно затягивался сигаретой, которую я сунул ему в рот.
Дом впереди был разрушен, и я пробирался через развалины без опасения подорваться на минной ловушке. Рядом со стеной на досках лежал Шмонин и словно смеялся. Один его глаз был широко раскрыт, другой закрыт, язык высунут. Руки раскинулись в стороны. Его правая нога была пробита осколком. Он умер от потери крови.
Я попал прямо в большой куст и оцарапал лицо, чуть не выколов глаз. Не разбирая дороги, я пробежал несколько метров и наткнулся на стену, рядом с которой был скрыт от пуль.
Стараясь вытереть кровь, заливавшую правый глаз, я увидел «чеха», который пытался вытащить раненого из-под огня. Я прицелился и выстрелил. Боевик вскинул руки, упал и исчез из поля зрения. Раненый схватился обеими руками за окровавленное лицо. Кровь заливала ему глаза, рот. Он, видимо, что-то кричал, но голоса не было слышно. Я выстрелил, стараясь попасть в открытый рот.
Сзади раздался оглушительный взрыв и следом пронзительный визг.
Взрывом Стрелкову пробило обе ноги и оторвало руку.
- Сделайте что-нибудь! – закричал он.
Ополоумевший от боли солдат вскочил на ноги. Несколько очередей боевиков попали в него, и он стал трупом еще до того, как начал падать.
Несколько пуль ударилось рядом с моим укрытием. Пришлось переползать на новое место. Спрятавшись за каменный забор, я поднялся и побежал. Что-то со свистом пролетело сзади, ожгло спину и толкнуло на землю. Я вскочил на ноги, но опять упал и не стал подниматься. В меня уже не стреляли, и я не понимал почему. Стих грохот стрельбы и глаза заволокло темнотой.
Придя в сознание, я узнал от проходящих мотострелков, что преимущество уже было на нашей стороне. Продолжала отбиваться лишь небольшая группа боевиков. Спотыкаясь, я пошел в их сторону. «Чехи» сопротивлялись до последнего патрона. Они понимали, что пощады им не будет. Их расстреливали подошедшие «коробочки».
От меня требовали больше, чем я мог дать. Я уже ничего не соображал.
- Проклятая жара, - сказал я. – Из-за нее теряешь все силы.
Я ужасно устал от всего, что произошло за этот день. Устал и хотел отдохнуть. Только бы добраться до койки и хоть немного поспать. У меня возникло ощущение, что грудь словно охватывалась железным обручем. Я начинал задыхаться и все, что находилось вокруг исчезло в ощущении боли и перестало существовать.
14
Утром солдаты нашли Денисова, стоявшего в охранении. Все утро, метр за метром, рота искала его следы, уходя по едва заметным приметам в непроходимые заросли. Обнаружили истоптанный клочок земли и прошли мимо, но сержант Примов увидел острый след от саперной лопатки, оставленной, когда человек, опираясь на нее телом, поднимался с земли. Разрыли страшную чеченскую землю и нашли Денисова с перерезанным горлом и вспоротым животом.
Можно было находиться в самом безопасном месте во всей Чечне и все равно знать, что в безопасности находишься только условно.
Моя рота получила приказ на участие в оперативной группе со 2-м МСБ по «проческе». Марш в обход сел.
Я был уверен, что умру в этот день.
С самого начала операции меня преследовали неудачи. Через пол-часа после выхода была потеряна связь с разведывательным головным дозором.
Я послал двоих бойцов для поиска шедшей впереди группы. Ждали пол часа. Никто не появился.
Я был уверен, что боевики не собирались вести открытый бой. Они хотели устроить засаду и убивать, убивать безнаказанно.
Рота растянулась длинной цепочкой по узкой тропинке. Открытые поляны перебегали мелкими группами.
Впереди шел разведчик. Он двигался от дерева к дереву, от куста к кусту, стараясь оставаться незамеченным. Внезапно я увидел, что он упал и тотчас застрочил автомат. Все бросились на землю. Очередь стихла и противник не появился. Идущий впереди был уверен, что видел «бородатого». Все затаившись лежали несколько минут.
Никто не стрелял. Я выждал еще две минуты, но все было тихо.
Я двинулся вперед. Я был один, солдаты остались на месте. Пользы от «срочников» не было никакой, потому что они пошли бы прямо за мной и подняли бы шум. Я мог получить от них пулю в спину – обычная опасность при движении друг за другом. Я крался очень медленно и потому, что боялся, и потому, что кустарник очень густой.
Я вернулся к роте. Все по-прежнему было тихо.
Но я чувствовал, что операцию выдали боевикам. Это уже случалось со мной на чеченской войне. В первый раз я возмущался и негодовал, но теперь я испытывал больше усталости, чем злости. Такова цена войны. Я не высказывал своих подозрений, не имея доказательств и учился не доверять никому.
