С детства полюбив воровать, я так и не научилась делать это хорошо. За исключением нескольких случаев, мои кражи были мелкими и бессмысленными. В средней группе детского садика я крала пластмассовую мозаику, складывая ее в трусы. Вечером меня ругали словом «клептоманка» и заставляли завтра же вернуть мозаику детскому саду. Утром я ее возвращала, но к вечеру она снова была в моих трусах: я откуда-то знала, что при обыске в первую очередь обшаривают карманы.
В старшей группе я украла у девочки Ксюши резиновую белочку с дебильной рожей, но не выдержала и призналась. Однако мне удалось убедить Ксюшу в том, что резиновый дебил сам захотел жить у меня. Ксюша горевала по поводу белочкиного вероломства, однако учла ее волю и назад не забрала.
В подготовительной группе я начала тырить мелочь по карманам взрослых. Натырив рубль двадцать, пошла в универмаг и купила там пластмассовую картину «Ленин в октябре». Объяснить этот свой поступок не могу до сих пор.
В школе я воровала мел с доски. Во всех ящиках моего письменного стола валялись куски мела, и все остальное ящиковое добро было извозюкано мелом.
На пароходах я не крала ничего, потому что нести уворованное мне, бездомной, было некуда, а держать все в каюте было бы глупо и неудобно.
Позже я переквалифицировалась на цветы. Мне цветок в магазине свистнуть было раз плюнуть: одной рукой спрашиваешь цену, второй — смотришь на другой цветок, а третьей обламываешь нужный отросток. Потом я стала решаться на подобное все реже и реже, но зато взяла и украла амариллис в консульстве.
Свистнуть амариллис — это не веточку сломить, это надо руку по плечо в горшок с землей засунуть, там нащупать луковицу, раскопать ее осторожненько и изъять, не повредив растение. Я тогда так все и проделала и, уже амариллис упаковав, поняла, что руки помыть до начала интервью не успею, потому что с атташе по культуре мне было назначено на 17:00, а уже исполнилось 17:01. Надето на мне было что-то неприятно-белое с ног до головы, включая рюкзак, а носовых платков у меня как-то отродясь и так далее. И вот входит культурный представитель, улыбается, руку протягивает издали, и не подать ему руку в ответ, такому приветливому, совершенно было невозможно. И я подала. Он увидел мою руку и не успел выключить улыбку, зато ужас у него включился сам. Так и пожал, так и все интервью отсидел — с ужасной улыбкой. И ни я ему ничего не сказала (могла бы наврать, например, что упала в лужу), ни он ничего не спросил. Расстались, унося каждый в своей душе тайну.
А стакан я украла уже позже. Из этого стакана пил минеральную воду главный раввин России Берл Лазар. Украла стакан я после пресс-конференции в Зубе Мудрости совершенно неожиданно для себя. Когда инстинктивно и привычно прятала стакан в трусы, в конференц-зал зашел один вице-губернатор и спросил, куда делись все остальные люди. Еле успела поправить юбку.
Стакан этот так и носил имя Берл-Лазара, и подсовывала я его исключительно двум знакомым антисемитам. В остальное время в стакане Берл-Лазара стояли кисточки и трубка для гашиша: обычный такой хрустальный стакан с рисунком «елочка», ничего примечательного.
А потом он разбился. Потому что все — и стаканы, и цветы — тлен. Только душа вечная.
Дом, который мы с Яхтсменом приобрели в качестве жилья, находился в ближнем пригороде, десять минут быстрым шагом от конечной троллейбусной остановки или двадцать — от станции «Океанская», если электричкой. Но стоило сделать буквально полсотни этих самых быстрых шагов в сторону от троллейбусного кольца, как над головой смыкались деревья; тропинка, какое-то время параллелясь с ржавым забором полузаброшенного пионерского лагеря, начинала огибать здоровенные кедры, а панорама то и дело перечеркивалась сигающими туда-сюда белками и мелким грызуном «бурундук». Однажды я была укушена бурундуком за указательный палец: зверь бежал по забору впереди меня, постоянно оглядываясь, а потом решил не искушать судьбу и занырнул в полую опору заборной секции. Он занырнул, а я подошла и сунула туда палец; вот, собственно, и весь инцидент.
На сотом шагу пригородный лес превращался в нормальную черную тайгу, где приятно побродить, чувствуя спиной надежную тяжесть ружбайки. В мою спину обычно упирались булка хлеба, какая-то колбаса и другая мирная еда, несомая домой «из города». В городе я работала журналистом, в лесу — жила с Яхтсменом и собаками. Каждый живет там, где сумеет устроиться.
Даже не все жители города В. знали о существовании этого дачного поселка в рекреационной зоне. Его выстроили для себя в 92-м году местные бонзы, оттопырив от полосы отчуждения ЛЭП полгектара в обе стороны — хватило как раз под дачи. Когда расширяли полосу, я пробовалась в ежедневную газету, для чего написала туда статью. Ощущая себя большим мастером сочинять заголовки, я назвала статью «Не рубите, мужики, дерева». С тех пор, конечно, многое изменилось. Но, если б к той статье, невзирая на ее название, прислушалась прокуратура-дура, в 98-м мы с Яхтсменом не смогли бы купить себе домик среди реликтового кедрача. Но прокуратура не прислушалась, и нашими соседями справа оказались вышедший уже на пенсию прокурор края и его жена. Прокурорша перекидывала кошачьи какашки со своей клубники на мою и сильно ругалась на наших собак. У нас их было много.
Мы искали купить дом в пригороде, чтоб разводить редких псов, и агентша привезла нас в дачный поселок. После этого случая я знаю: продать можно все что угодно. Любой товар сидит в засаде и ждет своего покупателя, застает врасплох и уже не разжимает пальцев на лоховском горле. Яхтсмен что-то еще мямлил в знак протеста, но пальцы товара уже смыкались и на его шее. Мы повелись практически сразу и вдруг. Покрашенный снаружи в дебильную голубенькую краску, внутри дом был снизу доверху обит сосновыми досками. Они пахли. Как они пахли! На второй этаж вела такая же сосновая лестница, и по ней хотелось ходить постоянно, туда-сюда. На кухне внизу была печка. Ее можно было тут же затопить, потому что рядом лежали дрова, но мы не стали: зачем топить печку в конце августа. Росший позади дома громадный дуб вовсю расшвыривал желуди — любимую еду свиней. Свиней у нас не было; у нас были собаки, количество которых вскоре планировалось довести до промышленного. Мы обошли дом вокруг и начертили в воздухе план будущего питомника.
Я точно помню, что день, когда продалась моя однокомнатная почти в центре города В., был вторником. Это был тот самый «черный вторник» 98-го. Мне всегда везло с недвижимостью. Купленная в тот же день дача оставила от квартирных денег сумму, ставшую через месяц довольно большим капиталом. Мы просрали его уже позже, пролетев с партией щенков мастино.
Покупкой лесной дачи мы были довольны. До такой степени, что переехали все в тот же черный вторник. Иногда один день способен вместить в себя очень много событий. Но не настолько, чтобы, подписав два договора, успеть вывезти барахло из проданной квартиры и расставить его в новом жилье еще засветло. Мы как раз покончили с монтажом спальных мест, когда решили перекурить и обратили внимание, что интерьер с горой коробок покрыт довольно густым мраком.
Естественным поступком в подобном случае было бы включить свет, но сделать это не получилось по очень простой причине: ни в той комнате, где мы только что установили диван, ни в соседней, ни наверху, ни в кухне, ни на веранде — нигде в доме мы не обнаружили ни единого выключателя. Еще какое-то время, не веря очевидному, мы ползали по коробкам, подсвечивали себе зажигалками и молча пялились в потолки и стены комнат: выключателей в доме не было, потому что в нем полностью — начисто! — отсутствовали какие бы то ни было провода. Когда мы осматривали дом перед покупкой, нам просто в голову не пришло обратить внимание на такую мелочь, как наличие или отсутствие электричества. Нам, городским жителям, оно было привычно как воздух с примесью выхлопных газов, а тут, среди кедрача, голова болела от чистейшего кислорода. Что же касается электричества, то на следующий день Яхтсмен узнал от соседей, что этот понтовый дачный поселок вообще не электрифицирован, потому что «Дмитрий Андреич, кто бы мог подумать — такой приличный мужчина — исчез в позапрошлом году со всеми деньгами, что на подстанцию собрали».
Мы поели чего-то на ощупь и легли спать на втором этаже. Среди ночи я проснулась оттого, что по крыше топали. Минут через десять, почти уже умерев от страха, я догадалась, что в лесу просто подул ветер, и на крышу посыпались желуди с растущего рядом дуба. Потом громко и где-то очень близко ухнул филин. Потом кто-то еще хохотал в глубине леса дурным голосом. Когда он наконец заткнулся, опять закричал филин. Они чередовались какое-то время, потом я уснула, а проснулась уже утром от страшного грохота, по сравнению с которым ночные желуди, филин и этот ужасный, который хохотал, были пустой фигней. Мы выскочили вон, чтобы защитить свое жилье от вандалов, разламывающих дом с восточной стороны, и увидели дятла. Он сидел под самой крышей и увлеченно долбился носом об стену, добывая из нее каких-то козявок.
