— Ты все еще меня ненавидишь? — тихо спросил он.
— Ты мой учитель! — произнес Провансаль.
Он поднял соединенные в виде перевернутой чаши руки к темечку и повергся ниц, выражая почтение на индусский манер.
— Ты был в Индии? — спросил Майор при виде этого любопытного действа.
— Да, — ответил Провансаль. — В ранней юности. Майор почувствовал, как его сердце преисполняется любовью к этому гостю далеких стран, с которым его связывали общие вкусы.
— Мне нравятся твои стихи, — сказал он. — Да сменится наше соперничество братской любовью!
Он штата эту фразу в «Альманахе Вермо».
Провансаль встал, и в знак дружбы они поцеловали друг друга в лоб.
Потом они покинули бар, тщательно заперев за собой дверь: там не осталось ни единой живой души. Ключ Майор отдал продавщице сандвичей на улице — она была глуха от рождения и потому не пострадала.
Уже к вечеру Майор по-пластунски медленно подбирался к двери Полквоста.
Следуя его указаниям, Видаль с Эммануэлем перере зали телефонный провод, так что достаточно долгое время Полквост провел в покое — последние полчаса он вовсе не двигался с места.
Добравшись до двери, Майор встал, постучал и вихрем ворвался в комнату.
— Я хотел бы попросить вас об одном одолжении, месье, — обратился он к шефу.
— Входите, входите, господин Лустало. Телефон как раз дал небольшую передышку.
— Я о сегодняшнем совещании.
Майор подавил радостную икоту, одолевшую было его при воспоминании об утреннем триумфе.
— Ах да… действительно, я же должен вас поздравить. Вообще вы очень хорошо к нему подготовились.
— Короче, — промолвил Майор, — если бы не я, у вас был бы бледный вид.
— Напомню вам, господин Лустало, что вы должны проявлять известное уважение по отношению…
— А я и не спорю, — отрезал Майор, — но без меня вы бы влипли.
— Вообще-то да, — смиренно признал его собеседник.
— Это ясно как Божий день, — не унимался Майор. Полквост молчал.
— Что же я, за так старался? — заорал Майор.
— А что вы хотите? Прибавку к жалованью? Вы ее конечно же получите, милейший, как только кончится ваш трехмесячный испытательный срок. Я позабочусь, чтобы вас достойным образом вознаградили, естественно, с учетом довольно скудных возможностей Консорциума…
— Да я не про то! — перебил Майор. — Я прошу руки вашей племянницы.
— ?..?..?..
— Я люблю ее, она меня, она хочет меня, я — ее, мы женимся.
— Женитесь? — переспросил Полквост и тут же в изумлении добавил: — «Они женятся… ну а я-то тут при чем?»
— Вы ее опекун, — объяснил Майор.
— В принципе, это так, — согласился Полквост, — но… э… вообще-то… вы, по-моему, несколько спешите, это создаст неудобства… в смысле работы. Минимум двадцать четыре часа вы будете отсутствовать… а мы сейчас так загружены. Вам надо постараться ограничиться либо первой, либо второй половиной дня… Лучше всего было бы в субботу после обеда — ведь тогда, знаете ли, вам не пришлось бы пропускать работу.
— Конечно же, — поддержал его Майор, который после женитьбы намеревался распроститься с НКУ.
— Но, в принципе, моя племянница будет и дальше работать у нас секретаршей, не так ли? — На лице у Полквоста появилась заискивающая улыбка. — Впрочем, есть и другое решение… Она останется дома, а для развлечения — бесплатно, разумеется, ведь она не будет сотрудницей нашего учреждения — сможет печатать ваши документы, не покидая… так оказать… своего очага… хи-хи… Это ее займет…
— Да, это сэкономило бы деньги, — согласился Майор.
— Знаете ли… я согласен. Так и сделаем. Я предоставляю вам полную свободу действий.
— Спасибо, месье, — сказал Лустало и встал.
— Значит, до завтра, мой друг, — промолвил Полквост, протягивая ему свою потную руку.
Несколько дней спустя шеф объявил своим помощникам о помолвке. Прежде всего Полквост предупредил Видаля и Пижона, так как должен был передать им приглашение Зизани на небольшое торжество, посвященное этому событию.
Он призвал Видаля к себе в кабинет и сказал:
— Дорогой Видаль, довожу до вашего сведения, что… э… по просьбе моей племянницы… мы… наша семья была бы рада, если вы в семь вечера придете на празднование помолвки.
— Но Лустало сказал: в четыре.
— Да, начало, в принципе, в четыре, но я лично думаю, что веселье раньше семи не начнется… Вы ведь знаете, что подобные празднества… э… как правило… не очень интересны. Поэтому я не советую вам приходить слишком рано, тем более что это отвлечет вас от работы…
— Данное обстоятельство, бесспорно, следует учесть, — согласился Видаль. — Если вы не против, я приду в пять, а за час с четвертью рабочего времени пусть у меня вычтут из зарплаты.
— Это было бы отлично, — заключил Полквост. — А должок вы отработаете как-нибудь в субботу.
— Ну конечно, — сказал Видаль. — При этом совсем не нужно будет платить мне сверхурочные, ведь у нас не почасовая оплата.
— Вы совершенно правы. Мы должны радеть за общее дело. Кстати, у вас нет ко мне ничего срочного? Как подготовка к совещаниям? Идет?
— Идет, — ответил Видаль.
— Ну, тогда вы свободны.
Видаль ушел, и Полквост вызвал по внутреннему телефону Пижона — телефон уже починили. Эммануэль тут же явился.
— Присаживайтесь, друг мой, — сказал Полквост. — Видите ли… э… Я должен всем кое-что сообщить. Прежде всего, довожу до вашего сведения, что моя племянница просит вас присутствовать на церемонии помолвки у нее дома в следующую среду в семь часов. Вы можете условиться с Видалем, он тоже идет.
— Лустало говорил, в четыре, — заметил Пижон.
— Да, но нам нужно доработать проект спецификции на металлические горшки для суматоха широколистного. Хватит ли вам времени?
— Полагаю, что да. Если надо, я приду в отдел пораньше, — ответил Эммануэль.
— Это самый лучший выход. Вообще говоря, в принципе, вам никто не мешает являться пораньше всякий раз, когда у вас много работы… Ведь мы в известной степени должны радеть за наше дело. А как только учредят, как я того хочу, золотую книгу особо отличившихся сотрудников нашего славного Консорциума, можно будет рассмотреть предложение о включении в нее биографий всех тех, не правда ли, кто, подобно вам, готов отказаться от развлечений, возложив эту жертву на алтарь унификации. Я говорю не просто так; тут есть над чем подумать. Я предполагаю в скором времени переговорить об этом с Уполномоченным правительства. Как бы то ни было, ваше предложение работать сверхурочно мне по душе. Это значит, вы принимаете свою работу близко к сердцу. Кстати, у меня для вас хорошая новость. Помните, несколько месяцев назад я сказал, что буду вас продвигать. Так вот, я походатайствовал за вас перед Генеральным директором, и с этого месяца вам прибавят жалованье.
«Воробьешь постарался», — подумал Эммануэль, вслух же сказал:
— Благодарю вас, месье.
— При нынешних трудностях, — заметил Полквост, — двести франков в месяц — не пустяк.
Освободившийся вскоре Пижон в бессильной ярости зашагал взад-вперед по коридору. Потом ворвался в комнату Леваду и Леже.
И остолбенел: Леваду был на рабочем месте, а Леже отсутствовал.
— А вы отчего не смылись? — спросил Эммануэль.
— Да нельзя. Этот идиот Леже позвонил, что не сможет прийти после обеда.
— Почему?
— Он затеял мордобой с заводским кассиром Леже-старшим. Этот негодяй, судя по всему, присвоил два квадратных дециметра довоенной резины, которой Виктор заделывал щели в своей каморке.
— А на кой отцу резина?
— На подметки! — воскликнул Леваду. — Резину на подметки! Когда кругом столько деревяшек, представляете!
— А вас-то почему это колышет?
— Как почему! Ведь сегодня Полквост, если верить моим записям и моему шпиону, слиняет в четыре, а у меня в четверть четвертого свидание с… сестренкой! Леже всего-то и надо было сидеть в кабинете и отвечать, что я только что вышел.
Расхохотавшись, Пижон вышел в коридор.
Меж тем на другом конце города Леже, схватившися с бородатым стариком, весь в опилках катался по полу, ожесточенно кусая того в правую лопатку.
Леваду же пришлось дежурить на боевом посту.
Глава XI
В день помолвки Пижон с Видалем появились на работе в половине третьего, прекрасные как Аполлоны.
На Пижоне был восхитительный светло-сизый костюм и желтые штиблеты — сверху дырки, снизу подошвы — а также белоснежная сорочка и галстук в широкую косую лазурную и жемчужно-серую полоску.
Видаль надел свой обалденный темно-синий костюм; правда, его маленький высокий воротничок оставлял тягостное впечатление: казалось, Видаль нечаянно засунул голову в очень узкую трубу.
