Капитана охватил приступ хохота, оказавшийся слишком большим напряжением для старческого тела. Он свистел и хрипел, его лицо налилось кровью, вены на висках набухли. Так он и сидел, хрипя от восторга. Мы немного подождали в надежде, что он придет в себя, а потом ушли, не попрощавшись. Даже на площади мы все еще слышали его хохот. Словно лошадь сошла с ума.
— Врет, как по писаному, — сказала миссис Миллер. — Но он единственный, кто в этом участвовал.
— Это было в тридцать восьмом году? — спросил я. Миссис Миллер кивнула. — Двадцать первого мая?
— А вы откуда знаете? — Она уставилась на меня.
У меня вдруг сделалось превосходное настроение, и я чуть было не похлопал ее по плечу. Она это заметила и на шаг отступила от меня. Дело в том, что на другой стороне площади сидели индейцы, среди них и мой знакомый, Рычащий Лев, или, возможно, Белая Белочка, которого капитан Бриггс, если только это был он, действительно сильно покалечил. Они собрались раньше, чем вчера, а может, всегда просиживали полдня на месте своего поражения.
Волоча за собой миссис Миллер, я медленно направился через площадь, а индейцы, один за другим, так же размеренно шли нам навстречу. Теперь, при свете дня, я смог рассмотреть их лучше, чем вчера. Четыре индейца и белый. Они выглядели ужасно. Один — настоящий ошметок мяса, который и ходить-то мог только потому, что в его мире законы гравитации и нашей медицины больше не действуют. В угодьях Вечной Охоты могут ходить и безногие, обрубки их окровавленных ног парят низко над землей. У второго была разбита голова. Третий индеец и вождь — более или менее целые. У всех в волосах торчали перья, лица раскрашены всеми цветами, какие только есть на свете. Кровь на них была свежей и красной, словно их только что ранило. Зверобой тоже был с ними. И ему досталось. Лицо изуродовано так, словно он выдержал десять раундов на боксерском ринге, причем, в отличие от противника, руки у него были связаны за спиной.
Вот они подошли к нам так близко, что Рычащий Лев поднял руку и остановился. Сразу же остановилась и вся группа. Мы тоже встали, правда, миссис Миллер только потому, что я потянул ее за руку. Если бы я не притормозил ее, она врезалась бы в вождя. Они стояли и смотрели на нас, непостижимые даже в смерти. У Зверобоя были такие заплывшие глаза, что, скорее всего, он ничего не видел. Все пятеро стояли в ряд по ту сторону странного земляного возвышения, мы — по эту.
— Приветствую тебя, Бегущий Олень, — произнес вождь.
Я наклонил голову:
— И я приветствую тебя, Рычащий Лев. И всех вас, смелые воины племени навахо. И тебя тоже, Бледнолицый.
— Я не понимаю языка навахо, — прервала меня миссис Миллер. — Я уже говорила вам об этом в «Медведе».
— Пожалуйста, следующие пять минут не удивляйтесь ничему, — попросил я, разумеется, по-немецки. — Совсем ничему. Обещаете?
— О'кей, — ответила миссис Миллер. Она уперла руки в бока и смотрела на меня, сощурив глаза так, что они превратились в щелочки.
Я снова повернулся к вождю.
— Великий Маниту так решил, — начал я, вспоминая учебник Гуссена «Говорите, читайте и пишите на языке навахо». В нем была глава «Как заговорить на щекотливую тему?». — Он хочет, чтобы я поговорил с тобой о битве при Уиндоу-Роке, ведь все вы — герои этого сражения.
Совет из моего учебника оказался верным. Призвать на помощь Маниту, а после этого как можно яснее изложить проблему. Вождь сразу же начал говорить, словно несколько десятилетий ждал этой просьбы. Он назвал битву в Уиндоу-Роке бойней в Цегахоодзани. Цегахоодзани — индейское название того места, где мы сейчас находимся, когда-то — сердце навахо. Священное место, на котором каждое полнолуние собирались старейшины племен на долгие переговоры. Здесь прокладывались маршруты перегона скота на пастбища, разрабатывалась стратегия борьбы с апачами, а потом и с первыми поселенцами на их пути с востока на запад. Разумеется, тогда здесь не было ни здания мэрии, ни бара, ни огненной воды, ни пива «Будвайзер».
— Все идет отлично, — сказал я по-немецки миссис Миллер, потому что она, несмотря на мою просьбу, начала терять терпение. Ведь она слышала только меня, а я все время молчал, лишь несколько раз пробормотал что-то в знак согласия и одобрения. Она не могла слышать, что здесь присутствовал другой человек, и что этот другой опрокинул на меня целый поток индейских слов.
— О'кей, — ответила она, — о'кей, о'кей, о'кей.
Из того, что рассказал вождь, я понял примерно следующее. Армия решила — вероятно, это произошло в начале 1938 года — использовать область вокруг Цегахоодзани для военных учений. Лучшие пастбищные угодья навахо. Вооруженные войска следили за тем, чтобы навахо не устанавливали своих жилищ, и приходилось пасти овец в горах, где не росло ни травинки, а на скот нападали волки. Это продолжалось два-три месяца, армия вела беспорядочную стрельбу из десятидюймовых орудий на отобранных землях и запахивала танками траву. На горах стояли навахо и наблюдали за происходящим. Они совещались, спорили и никак не могли решить, подать ли петицию президенту Америки или губернатору Уиндоу-Рока или же на своих конях (у них осталось, правда, всего четыре коня, два из которых были слишком стары) атаковать танки и прогнать армию со своей земли. Но когда в жаркий майский день неразорвавшийся снаряд убил мальчика, принявшего серебристую штучку за игрушку, — ярость захлестнула навахо. Они вытащили весь реквизит своих предков, который хранили с большой заботой, но никогда не использовали, кроме праздников племени, и относились к нему как к предметам фольклора. И все боеспособные мужчины племени выступили к Цегахоодзани, площадь которого и тогда выглядела точно так же. Всего воинов было восемь, племя вождя тоже было небольшим. Три пастуха-овцевода, особенно разозлившиеся оттого, что овцы не могли найти в горах корма. Еще были сторож с автозаправки, он работал в Форте Дифайенс, хозяин бара (не «Джейми»), учитель начальной школы из Соумилла, молодой человек, бравшийся за любую работу, пожилой мужчина, который обычно не выходил из дома, и вождь — Рычащий Лев, который служил водителем автобуса. Он пропустил утренний рейс, на автобусе заехал за своими костюмированными воинами и привез всех на площадь Уиндоу-Рока, на остановку «Мэрия». Конечно, они представляли собой дикое зрелище, эти пять воинов с перьями в волосах, в боевой раскраске, с луками и стрелами в колчанах и курительными трубками на поясах. Чего именно они собирались добиться столь малочисленным отрядом, было не ясно никому, в том числе и вождю, с которым я сейчас разговаривал. (Сейчас их было всего четверо, без сомнения, остальные уже проводили своих подопечных в последний путь и теперь навечно пребывали в мире безликих душ.)
Площадь, как я уже говорил, и тогда выглядела точно так же. И бар уже стоял. Воины сначала выпили для храбрости у Джейми — у самой первой Джейми, — да так, что скоро все стало двоиться у них в глазах. Им показалось, будто их вдвое больше, но и противников вдвое больше, а потом враги появились за стойкой в форме шерифа и его помощника. Четверо вооруженных револьверами бледнолицых, так показалось вождю, причем двое — со звездами шерифа на груди. Они тоже заказали пива и завели спор с противниками, которые уже едва стояли на ногах. Суть спора сводилась к тому, что индейцам запрещается собираться в Уиндоу-Роке больше чем по трое. Выпить, заплатить — и быстро уйти. В противном случае государственная власть вынуждена рассматривать поведение индейцев как непослушание и принять соответствующие меры, согласно акту об ограничении прав индейцев от 1908 года, статьи 2 и 14б.
— Мы вышвырнули их из бара, — рассказывал Рычащий Лев. — Потом прошло какое-то время и раздался грохот. Когда мы посмотрели в окно, в центре площади стоял отряд солдат в голубых мундирах. Они обстреливали бар. Джейми выбежала из пивной и больше не вернулась. Мы оборонялись стрелами и бросали вначале пустые, а потом и полные бутылки. Белые за стойкой кричали. Вдруг раздался громкий взрыв, да, и вот теперь мы тут. — И он указал на своих людей, эту кучку калек.
Мне показалось, я понял, что произошло в тот день в мае 1938 года. Как раз в тот момент, когда в нескольких тысячах миль отсюда я появился на свет. Я изложил свои соображения миссис Миллер. Она внимательно слушала меня, ее уши становились все краснее, а глаза сделались еще больше и круглее, чем обычно; от удивления она открыла рот.
Шериф — так начинался мой краткий пересказ для миссис Миллер — позвонил из своего кабинета в опорный пункт армии во Флэгстоуне и сообщил, что ему требуется помощь, военное подкрепление ввиду неповиновения индейцев. Потом прошло какое-то время, шерифу оно показалось долгим, а индейцам в баре — незаметным. Джейми подавала пиво кружку за кружкой, пока индейцы спорили, что им делать дальше. Атаковать здание мэрии или скакать в Лос-Аламос и разгромить недавно построенные военные сооружения. А возможно, они уже давно забыли, что вышли на тропу войны, и радовались возможности вместе провести время. Три белых посетителя бара (они были тут проездом, их никто не знал) весело принимали участие в обсуждении и вносили свои предложения. Из них сегодня только один — тот, что с разбитой головой, — мог появляться на поверхности земли.
