Микро продолжает смотреть в телевизор, а я все еще стою в дверях и улыбаюсь Шону. Хоть Шон и забивает свой косяк, я все равно улыбаюсь. Вот так мне хорошо. Что я за тупой человечище? Сейчас мне снова будет хорошо. Так хорошо, что я даже Шонов треп готов выносить.
— Чуваки, вам бы проветриться, — снова заводит свою пластинку Шон. — Мир крут, не торчать же весь день в четырех стенах. Вы что, от жизни отстали? Алло, реальность на проводе, просыпайтесь, это не лучшие хиты семидесятых и восьмидесятых. Только не говорите, будто вам грустно потому, что полюсы Земли тают и киты гибнут. Я-то тут при чем? Пускай себе умирают; какое мне дело до полюсов и китов. Не замечаете, что на нас движется? Глобальное потепление, и улитки выглядят все красивее. Оно же все взаимосвязано. Меня радует кибер-секс и антигравитация, когда ты паришь, а вокруг тебя фильмы и крутые сахарные сладенькие девочки-улиточки. Дайте-ка прикурить!
Приятная пустота внутри, когда Шон треплется. В такие минуты мой собственный поток мыслей сходит на нет. Я курю, наслаждаюсь уютом и размышляю о том, что бы такого приготовить повкуснее. Потому что ведь придет Фанни. Шон и Микро курят гашиш, я нет — не сейчас. Нет настроения засорять себе башку. Тогда я теряю спокойствие, а потом устаю и есть хочется. Превращаюсь в растение: сплошь тело, да и пахнет как бульонный кубик.
Микро и Шон, напротив, тверды, как два кирпича. Только я от травы постоянно начинаю бегать по-маленькому или от нервов совершать еще какие-нибудь телодвижения, лишь бы обогнать поток собственных мыслей, который бурлит и бурлит, бурлит и бурлит. Комната вся в дыму. Нет, запах недурен, что правда, то правда. Сигаретку со вкусом гашиша я бы сейчас выкурил. «Красный Ливанец Лайт», или там «Кэмэл Афганфлауэр». Только без самого гашиша, конечно. Огурец сделал вазу из пары белых испанских камней. Туда мы и стряхиваем пепел. Огурец стащил их с пляжа и тащил всю дорогу до дома. Совершенно бесполезные штуки, как и все, что привозят с собой из отпуска, и что лежит потом дома мертвым грузом. Микро курит косяк, как сигарету, но Шон задерживает дым в легких, выкашливает его, потом задирает нос и потирает ноздри.
— Твою мать, — говорит, — опять белое кровотечение. — Потом он встает и сморкается в зеленую девчоночью футболку на стене, но Микро тут же вскакивает и выхватывает футболку у него из рук.
— Ты что, рехнулся, мужик? — орет он, а Шон не отпускает и истерично хихикает. Микро сопит и краснеет, словно рак — глазам своим не верю! — Отдай, придурок! — рычит он.
Все так невероятно, что я и сам прыснул со смеху.
— Это что, твой молитвенный коврик? — вопит Шон, и оба валятся на кровать, начинают рвать и тянуть на себя футболку. — Помоги мне, мужик, он мне вставить захотел!
А потом Шон просто разжимает пальцы, потому что не может удержать. Микро сопит и бережно разглаживает футболку, а мы с Шоном таращимся на него, не веря своим глазам.
— Не трогай ее, понял? — говорит он и ложится на прежнее место. Вот и говори теперь, что знаешь его. Кто его может знать?
Шон не унимается:
— Эй, Микро, старый хрыч, в тебе прямо жизнь пробудилась. Беги скорей, пожри чего-нибудь, ты наверняка истратил уйму калорий. Признайся-ка мне, это что, твоя любимая игрушка? Ты ведь облизываешь эту штуку каждый вечер, верно? Ну давай расскажи нам что-нибудь из своей бурной жизни, а не то мне, увы, придется вмазать тебе по почкам.
И с размаху бьет Микро по почкам.
А Микро вдруг выбрасывает косяк в окно.
— Эй, мужик, да ведь он был выкурен только наполовину. Ты что, дома этому научился, швырять вещи в окно, пока другие покурить не успели? О’кей, понимаю. Сейчас у нас «перерыв мистера Микро. Во время перерыва прошу не беспокоить. Микро».
— Не трогай его, мужик, — орет Шон мне, и мы оба покатываемся со смеху.
— Черт, теперь из него вообще слова не вытянешь. Эй, Микро, мне правда жаль. Не хотел я сморкаться в твою фиговину. Я чихнуть хотел, мужик, иногда просто мочи нет. Вот! Вот опять.
И опять он встает, и тянется к футболке, и Микро вмиг подбрасывает, как на пружине, движимой внутренней силой, даже ни на что не опираясь. Просто поверить не могу. Наш Микро.
— Ладно, парни, — говорит Шон и плюхается обратно на матрац. — Делать что будем? Оттянуться оттянулись. Теперь давайте, что ли, трепаться и время убивать? О’кей, улиток у вас нет? Зови всех, пусть сползаются. Малыш Шон всех поимеет! Ты, нижний этаж, — тыкает он в Микро. — Будешь раздевать и толкать ко мне, задача ясна?
— Одна уже на подходе, — говорю я, — без раздеваний.
— Эй, Микро, — спрашиваю я, — жратва есть? Сейчас Фанни придет.
— Есть питье, — говорит он.
Спасибо, вот уж удружил, думаю я. А он поворачивается и цепляет себе еще одну колу. «Что-нибудь с имбирем, — приходит мне на ум. — Девочки любят имбирь». Микро делает телевизор погромче. Шон приноси с кухни тарелку, вытаскивает свое удостоверение, документы и кредитку, высыпает на тарелку порошок, тщательно размельчает кредиткой все комочки и делает дорожки.
— Да сделай же потише, Микро. Никто ведь это дерьмо не хочет слушать, мужик. Кто хочет? Налетай, кто смелый. — И сам первый нюхает. — И сразу еще одну. Чистенько. А главное — язык развяжет по-быстрому. Ну что, Микро? — Шон нервно ерзает. — Попробуй умного порошка. А то валяешься тут как засохшая какашка.
Я забираю у него тарелку. Прочищает нос. И тут же слова готовы хлынуть из меня потоком. На что он мне? Подавлять в себе, наверное. Приятно холодит носоглотку. «Лето, — проносится в моем мозгу. — Лето».
Микро извлек из пакета наклейки и надписывает свои кассеты. Я беру одну и сую ее в запылившийся магнитофон, который, по утверждениям Огурца, сломан. Поэтому, на всякий случай, я еще продуваю нишу. Рыбья пасть, вставляем кассету, бьем по прибору. Пошла.
Хорошо, над маленькими динамиками клубится пыль. Может, этот маленький магнитофончик недолюбливал Огурца, или ему просто не нравилась та спокойная расслабляющая музыка, которой его потчевал хозяин. Как там говорится? Бывает талант к садоводству, то ли какой-нибудь к электронике? Пока не придумали название для искусства так колотить и трясти приборы, чтобы они снова заработали.
Мой маленький талант — электрошаманизм, власть над низшими существами, надо всеми духами и троллями, что гнездятся в приборах. Если сами приборы уже не превратились в троллей и духов. Всеми забытые транзисторные и электронные тролли. Уж я-то умею их задобрить. Даже горжусь, что у нас есть музыка. Мягкие ритмы вырываются из динамиков. Узнаю их, это «Министерство звука». Композиция «Баллистик Бразерс». Шон уже курит новый косяк и, как дурак, набирает полные легкие дыма. Потом его выпускает струей в потолок. Только вот потолок больно уж высоко. Мир и правда до краев полон тошнотворных ассоциаций и жестов ретро.
— Вот, — говорит Шон и протягивает Микро пакетик. На еще один цилиндрик гашиша. «Кто-нибудь, покажите мне умельца (говорит одно полушарие моего мозга другому, или кто там с кем разговаривает?), покажите мне умельца, который мог бы скрутить нормальную сигаретку, а не такие вот козьи ноги».
— Попробуй только и этот из окна выкинуть, и я тебе врежу, Микро, кроме шуток.
И Микро делает точно такую же дебильную затяжку, как Шон. Приходится забрать у него косяк, а то смотреть невыносимо. И приглушить звук у телевизора. Тоже невыносимо. Мы просто слушаем музыку, и я надеюсь, что никто не начнет трепаться.
«Терранова, Терранова, — поет голос, — эхо, эхо».
— Что это? — спрашиваю я Микро.
Микро задумывается. Некоторое время спустя отвечает:
— Терранова.
Неплохое занятие, думаю я, втягивать в себя музыку. Я бы сейчас с радостью запузырил такие здоровенные колонки вышиной от пола до потолка, которые таращились бы на меня, а за их черными кожухами дышали бы басы.
Шон явно доволен, с наслаждением чешет белую грудь.
— Бывали на Дьявольском озере? Где купаются нагишом? Сабина непременно хотела туда съездить вместе с Сюзанной, но, мужики, это же просто лужа! Вода мутная, и я полуслепой вылезаю от водорослей и тины, и вдобавок все кругом голые, но такие безобразно голые, повсюду сморщенные члены и красные задницы, и красные, нет, даже коричневые срамные губы. Это еще противнее: смотришь каждому между ног и видишь загорелые яйца и влагалища, а вокруг что-то вроде парикмахерских отходов, вот так все это выглядит. Твоя Лаура, — говорит он мне, — тоже, кстати, там была.
Я уже собирался сказать ему, чтобы он заткнулся.
— А еще зуд, мужики, я уже чувствую, как прыщи выскакивают от этого ила, утиного помета, и всего остального, что там плавает, в этой вонючей луже. Ну вот, выходишь ты и видишь всюду эти волосатые, сморщенные гениталии. Ясен хрен, что меня с них воротит. Все в мерзких пупырышках, рыхлая кожа, мужики, а главное — ни одного душа вплоть до самого горизонта. Девчонки знали, что делали, оставаясь на берегу. Сабина валялась себе на одеяльце или играла с Сюзанной в бадминтон, если, конечно, та не была в тот момент натерта кремом для загара и не поджаривалась на солнце. И что за кайф на жаре валяться, не пойму?
