Я уже собирался сказать ему, чтобы он заткнулся.
— А еще зуд, мужики, я уже чувствую, как прыщи выскакивают от этого ила, утиного помета, и всего остального, что там плавает, в этой вонючей луже. Ну вот, выходишь ты и видишь всюду эти волосатые, сморщенные гениталии. Ясен хрен, что меня с них воротит. Все в мерзких пупырышках, рыхлая кожа, мужики, а главное — ни одного душа вплоть до самого горизонта. Девчонки знали, что делали, оставаясь на берегу. Сабина валялась себе на одеяльце или играла с Сюзанной в бадминтон, если, конечно, та не была в тот момент натерта кремом для загара и не поджаривалась на солнце. И что за кайф на жаре валяться, не пойму?
— Так что там с Лаурой?
— Лаура. Ах да, Лаура. Она была с каким-то типом. Читала газетку и время от времени о чем-то с ним трепалась.
— С жиденькой бороденкой и усиками на манер латиносов?
— Да, возможно. Не знаю. Это так важно?
Шон просто тупая скотина. Мне следовало бы его вышвырнуть.
— Да, важно. Терпеть не могу, когда Лаура ходит с другими.
Так и есть. Особенно если это студент киношного вуза с бородкой на манер латиносов.
— Уж она знает, чего хочет, можешь за ней не присматривать. Но послушай, что я тебе скажу. Я иду к ней и говорю: «Привет, можно глоток минералки?» — и она протягивает мне бутылку, а я возьми да и вылей всю воду на себя, чтобы кожа наконец зудеть перестала. Ну так вот, этот тип вскакивает на ноги и сжимает кулаки, ну прямо боксер. Ударить меня хотел, прикинь?
— А Лаура?
— Лаура, конечно, только рассмеялась. Теперь доволен?
Да, теперь я доволен.
— Да, но я-то о другом. Душа там нет, и киоска с картошкой фри и холодной колой. Ничего, только палатка с идиотами, помешанными на экологии. Эти типы отворачиваются, когда нацеживают тебе кофе, чтобы не дышать в твою сторону, и продают пирожные из склеенных между собой зерен, которые ты с трудом глотаешь, а потом начинаешь икать. Да, скажу я вам, такой вот пляж для нудистов, по нещадной-то жаре, и каждый, кто там поест, мучается изжогой. Говорю вам, мужики, потом я еще ездил в Принценбад. Всюду полно суперсексуальных бациллокиллеров, кациллобиллеров, цабиллориллеров, кругом полно хлорки, а еще картошка фри, красно-белая, и кола, кола, кола. Кстати, я всерьез уже подумывал, не сделать ли мне татуировку «Кола» на лбу. Наверняка «Кока-кола» выложит приличные денежки за такую рекламу. И вообще, каждый знает, чего тебе нужно: стоит только где-нибудь встать или даже упасть без сознания, каждый перво-наперво принесет тебе колу, потому что ее название крупными буквами написано у тебя на лбу.
Микро нависает над тарелкой и водит по ней мокрыми пальцами. Засовывает палец в маленький пакетик и облизывает его.
— Мужик, эту дурь в нос надо пихать. — Шон выхватывает тарелку у него из рук. — А он просто жрет. А-а-а-а, ну вот, еще и промокло теперь, всю руку заляпал. Эй, Микро, надо немедленно вытереть. — И бросает взгляд на зеленую футболку, потом смотрит на Микро. Но Микро только ухмыляется. — Ну ладно, Микро, сейчас я тебя подправлю. Сделай-ка погромче, — командует Шон.
Из динамиков доносится медленный вступительный ритм с металлическим лязгом, к которому примешиваются позывные неизвестного спутника. В окно то и дело втискивается жара, горячий желатин вползает к нам с улицы. По небу летит старенький биплан с рекламным плакатом, но он слишком далеко, надпись не разобрать. Летит так бесконечно долго, что мне кажется, он скользит по толстой подушке воздуха.
Хорошо, что Шон не притащил с собой свой дурацкий, орущий хардкор. Он все еще слушает всякое расслабляющее и раскрепощающее говно, дурацкий рев о вечной молодости и буйстве. Ученическое баловство, потому что каждый, кто слушает этот рев, и сам непременно играет на каком-нибудь инструменте и орет. Шон по-прежнему ходит в какой-то подвал орать с другими дебилами. Мне кажется, он даже у них солист.
— Классная дурь, хорошо забирает, — воркует Шон.
Это я что, уже вслух заговорил, черт возьми? Если я думаю, то думаю? Я сейчас говорил вслух? Микро втягивает в нос часть не в меру длинной дорожки хвастуна Шона и начинает кашлять, на глаза у него наворачиваются слезы. Только сейчас я замечаю засохшие струпья лихорадки под носом Шона.
— Ну, давай, Микро, эта дурь быстро действует. Ее надо по-быстрому втягивать, повсюду, в каждом углу, стоя, лежа, на автобусных остановках. Если сидишь на коксе, не обязательно целыми днями торчать дома.
Я вижу, как струпья начинают прыгать. Темное пятнышко на размытом лице движется вверх и вниз, все быстрее, быстрее.
— Вашу мать, знаете, что в лете самое дерьмовое? Куча отребья на улицах. Хотел вот поесть у тайцев. Уже и тарелочку себе поставил, и жрать по-настоящему охота, и нате вам: встает передо мной эдакий гном, протягивает ручку и бормочет что-то по-индонезийски, или, может, просто околесицу какую несет.
Ладно, говорю, встаю и сую руку в карман. Вот, возьми одну марку, погоди, нет, не эту. Это пять марок, мужик, это все, что мне на сегодня осталось. Марку возьми. Вот, возьми марку. Но этот сумасшедший встает на колени со сложенными руками и начинает меня умолять, стоит натурально, будто молится, ей-богу, как калека перед Лурдской Богоматерью, чтобы я отдал ему свои пять марок, мои последние пять марок, и ради этого он даже отпускает свои причиндалы для мойки окон, такое ведерко и губочку, которые всюду с собой таскает.
Проходи, говорю, тампел мелкий. Иди и три свои окна, или это что, вроде плохой маскировки, мол, работы ты не боишься? Но этот упертый хмырь все ерзает по полу на коленках и бормочет, и умоляет, с такой пеной у рта, будто он эпилептик, да, а потом утыкается мне головой в коленки и начинает бодать меня, как коза-попрошайка в детском зоопарке.
— Шон! — говорю я.
— Что?
— Шон, эту историю я тебе рассказал. Рассказывай свои собственные байки.
— Ты мне ее рассказал? Вот, блин, ну не важно, значит, еще раз послушаешь. И вообще, это не твоя история. И истории они ничьи. Что делать, если вы оба как воды в рот набрали? И почему я вообще здесь что-то рассказываю? Потому что это мои истории? Мне что, жаль ими поделиться?
— Эй, — внезапно изрекает Микро. Воскресший из мертвых. — Эй, не заводись, — говорит он мне.
— Я и не завожусь, но зачем мне опять выслушивать свои собственные истории только потому, что этот тип сам ничего родить не в состоянии и роется в старом мусоре?
— Да что с вами, зануды хреновы? Я развлекаю вас потоком своего красноречия, а вы начинаете возникать. А ну, тащите мне чего-нибудь выпить. У меня уже в глотке пересохло. Эй, Микро, сходи-ка ты. Что там еще осталось?
— Вишневая кока, — отвечаю я.
— Что? Такое еще бывает? Вишневая кока?
— Само собой, у моего турка бывает все. Ладно, послушай, Шон, скучно, когда один говорит. Надо и другим дать, по очереди. Ты, Микро, потом я. Верно, Микро?
— Согласен, — отвечает он.
Микро просыпается!
— О’кей, — говорит Шон, — начинаем.
— Да, только сперва подумай хорошенько, а не втюхивай нам всякую старую муть.
— Ладно, ладно, сам хочешь до конца рассказать?
Что за словесный понос. Если экстэзи возносит тебя на вершину счастья, от кокаина прорывается речевой пузырь. Не так страшно, конечно, как черт, на нем язык мелет быстрее, чем успеваешь вкладывать в слова хоть какой-то смысл. Что иногда не так уж и плохо.
— Держи себя в руках, Шон, — говорю я ему, — когда принимаешь наркотики, чертовски важно держать себя в руках. Наркотик из каждого придурка всю самую дрянь выталкивает. Взять только этих старых пердунов, которые шпигуют себя распоследним дерьмом, а пресытившись, начинают запрещать его всем остальным.
Нет, я и правда завелся. Похоже, мне сносит башню.
— И вообще, — продолжаю я, — заткнись ты, наконец.
— Ладно, нет вопросов, шеф, — не унимается Шон.
— Нет, правда, вафельник завари. Что ты все лопочешь?
— Ты тоже хочешь что-нибудь сказать?
— Нет, хочу послушать музыку. У меня сейчас голова совсем другими вещами забита.
— Интересно, какими? Опять думаешь о Лауре?
— Нет, если и думаю, то о Фанни.
— Вот как? О Фанни?
— Не только.
— Да ладно тебе, выкладывай.
Микро как раз высасывает остатки жидкости из бутылки вишневой колы. Сосуд уже опустел, но он еще пару раз жадно присасывается к нему, извлекая из бутылки глухой звук.
Я смотрю на телевизор.
— Например, думаю про передачи по телику, куда все в них девается. Попадает в человека и рассеивается или оседает в нем. Всякие там дурацкие сериалы, фильмы, и так далее.
— А дальше-то что?
— Ну вот, смотрю я, значит, в эту штуку, и иногда у меня ощущение, что от всего этого в мозгу вырастает какой-то новый орган. Как в «Видеодроме».
— Да, точно, взгляни на Микро, сейчас он вытащит из своего брюха видеокассету.
