— Напротив…
— Мне не нравятся эти секреты… Вопрос настолько важный, что мы должны поговорить серьезно…
— Поговорим немного позже…
— Я тебя не узнаю…
— Алло, Бай… — Теперь говорит Натали. — Ты виделся со своим врачом?
— Он только что ушел от меня. Он полагает, что возраст не имеет значения…
— Я же говорила…
— Он знал тринадцатилетних девочек, которые родили совершенно нормальных детей…
Она, должно быть, повернулась к своей бабушке, и я слышу, как она почти слово в слово повторяет то, что я сказал.
— Все дело в том, какое у тебя здоровье…
— А знаешь, сколько сигарет я выкурила сегодня?.. Четыре… Завтра выкурю только две… Я заставила себя съесть вдвое больше, чем обычно… Хочу привести себя в порядок, понимаешь…
— Понимаю… У тебя есть карандаш и бумага?..
— Минутку…
Я даю ей адрес Жориссана.
— Это приятель Кандиля, моего врача, один из лучших акушеров в Париже, и ты можешь полностью ему доверять… Он ждет тебя завтра в двенадцать…
— Зачем, раз я уже была у врача?
— Так уж полагается, маленькая… Он посмотрит тебя, задаст несколько вопросов…
— А он не…
— Он даже не имеет права предлагать тебе это…
— Я все-таки боюсь…
— Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
Еще две недели тому назад я и подумать не мог ни о чем подобном. Они меня как бы изолировали. Я был один в своей башне, в этой квартире, где старался наслаждаться тем, что у меня осталось. Они едва помнили о моем существовании. И вот теперь…
— Когда мы получим ответ?
— Какой ответ?
— Когда мы узнаем, все ли в порядке…
— Я полагаю, он тебе скажет… Потом он позвонит Кандилю, и тот сообщит мне подробности.
— А ты позвонишь мне?
— Да…
— Обещаешь?
— Обещаю…
— Подожди… Жанна делает мне знаки, хочет говорить с тобой… Доброй ночи, Бай… Спасибо… Я тебя крепко целую… Не бойся… Клянусь тебе, я растолстею…
— Алло… — Это голос Жанны. — Я полагаю, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?
— Конечно…
— Ты подумал о том, что взвинчиваешь ее и что отступить уже будет невозможно?
— Если только нет серьезных медицинских причин…
— Существуют другие причины, кроме медицинских…
— Разве ты ведешь колонку сердечных тайн в твоем журнале?
Я обидел ее. Но сделал это не нарочно. Я принимаю это дело настолько близко к сердцу, что волнуюсь почти так же, как Натали.
— Хотела бы я, чтобы ты не пожалел о своем поведении,— вздыхает Жанна прежде, чем положить трубку.
— Доброй ночи…
Я никогда не понимал так хорошо выражения «цепная реакция». Все началось с письма, написанного на больничной койке и вернувшего меня в далекое прошлое.
А потом женитьба Жака, эта чудесная девушка, которая пришла ко мне, будто хотела одна явиться к предводителю племени…
Мое существование стало приобретать реальность. Потом у меня в квартире появляется Натали, чтобы сделать мне признание и позвать меня на помощь.
Все это произошло почти одновременно. Я не удивлюсь, если в мою дверь постучится Жан-Люк, хотя это и случается не чаше одного раза в год.
А в спальне меня ждет новый сюрприз. Я знаю, что увижу там мадам Даван. Но меня поражает ее лицо, более холодное, более застывшее, чем обычно. Я сразу же подумал: сейчас она объявит, что уходит от меня.
Почему, не знаю. Но она, несомненно, приняла какое-то решение, нелегкое для нее.
— Получили неприятное известие от родных?
— У меня давно никого нет…
— Беспокоит здоровье?
— Нет… Лучше я сама скажу…
— Скажите мне сначала, счастливы ли вы здесь…
— Может быть, даже слишком… — Она как будто просит за это прощения с легкой улыбкой, которая ее молодит. — Я так привыкла...
— Я тоже…
— Вы другое дело… Вы у себя дома…
— Вы тоже у себя… Не знаю, что бы я делал, если бы вы не ухаживали за мной… Я становлюсь таким ленивым, теперь даже не раздеваюсь без вашей помощи.
Она не смотрит на меня. Уставилась на ковер. Мы оба стоим, и, должно быть, со стороны наша неловкость кажется смешной.
— Не желаете ли сесть?
Она нерешительно смотрит на одно из двух кресел, пока я сажусь в другое.
— Вы меня боитесь?
Она сразу поняла, на что я намекаю. Она очень чуткая.
Конечно, она и не подозревает, почему я никогда не пытался вступить с ней в более близкие отношения. Я не делал этого почти из кокетства. Не хочу навязывать ей свое старое тело и боюсь, что, если буду думать об этом, у меня ничего не выйдет.
— Вы никогда не спрашивали у меня рекомендаций… Когда я пришла к вам, я боялась, что вы о них заговорите…
Я улыбаюсь, заинтересованный ее словами.
— А у вас их нет?
— Нет.
— И карточки социального обеспечения?
— Ничего нет… Вы поверили мне… И продолжаете верить, предоставили мне полную свободу… Поэтому вы должны знать…
— Вам известно, откуда я вышла, когда бюро по найму прислуги послало меня сюда?
— Никогда не интересовался…
— Из Гагено, женской тюрьмы, которая тогда еще существовала… Я провела там десять лет…
Стараюсь казаться совершенно спокойным, но я ошеломлен,
— За что вы были осуждены?
— За то, что стреляла в человека…
— В любовника?
— В мужа….
— Из ревности?
— Мне было двадцать два года, когда я с ним познакомилась…
— В Париже?
— Я родилась и воспитывалась в Отёйе… Мой отец был архитектором… В Сорбонне я слушала лекции по литературе и социологии, изучала то, что теперь называется гуманитарными науками… И познакомилась с братом моей подруги… Сначала мы проводили время втроем… Потом перестали брать подругу с собой… Произошло то, что должно было произойти…
— Сколько ему было лет?
— Тридцать…
— А что он делал?
— Его отец занимался производством шин, и Морис работал на одном из его заводов… Мы поженились…
— Вы были беременны?
— Нет. Думаю, у меня не может быть детей, я никогда ничего не делала, чтобы избежать беременности… Года через два мой муж все чаще стал оставлять меня одну по вечерам. Я стала следить за ним. Оказалось, он встречался с одной женщиной или в ресторане, или у нее дома, возле ворот Дофин… Тогда я достала револьвер…
— Как? Разве их продают без особого разрешения?
— Я знала, что уже несколько лет у моего отца в ящике ночного столика лежит револьвер. Я разыграла настоящую комедию, вошла к нему в спальню и сунула револьвер в сумочку… Потому-то на суде установили отсутствие смягчающих обстоятельств и присяжные решили, что я стреляла преднамеренно…
Я не скрываю своего удивления и замечаю:
— Но раз вы достали револьвер…
— Вот видите! Вы тоже не понимаете. Я как бы бросила вызов самой себе. Мне было стыдно ревновать и отравлять себе жизнь из-за женщины, с которой мой муж, возможно, перестал бы встречаться через несколько месяцев… — Она, судя по всему, вполне искренна. — Иногда я повторяла себе вполголоса: «Я убью их обоих…» Но знала, что никогда этого не сделаю…
— Однако же сделали…
— В нее я не стреляла. Однажды вечером я должна была задержаться допоздна, но назначенная встреча не состоялась и я рано вернулась домой… Еще на улице я удивилась, что спальня освещена… Бесшумно открыла дверь… Услышала женский голос и голос моего мужа… Они говорили обо мне и смеялись… Я достала револьвер, спрятанный в бельевом шкафу, под простынями… Могу утверждать одно: все происходит не так, как представляется потом, после судебного разбирательства… Действовала я будто бы спокойно, продуманно, а на самом деле как-то машинально, не отдавая себе отчета… Мой адвокат тоже этому не поверил… Они оба лежали раздетые на нашей постели, на моей постели… Сначала, захваченные врасплох, они испугались… А потом муж натянуто улыбнулся и бросил мне: «Значит, Жюльетта, вы делите меня?» Я выстрелила всего один раз… Увидела кровавое пятно у его плеча… Женщина принялась истерически кричать, а я вышла… Десять минут спустя я остановила свою машину перед полицейским комиссариатом…
Я смотрю на нее с невольным любопытством: ее спокойствие давно удивляет меня и я не раз себя спрашивал, где и каким образом обретают подобную безмятежность. Она неправильно понимает мой взгляд и говорит тихо, без всякого упрека:
— Вы тоже считаете меня циничной?
— Напротив. Я наконец узнал, почему вы так сдержанны…
— Однако говорили, что на суде я вела себя возмутительно. В одних газетах писали о моем самодовольном виде, в других о моем равнодушии. На самом деле я была подавлена этой инсценировкой, в которой искажался даже проблеск истины.
— Ваш муж умер?
— Нет. Но был на грани смерти… Ему успели сделать переливание крови. С тех пор он держит голову немного набок и правая рука у него не действует…