- Коньяк пьют маленькими глоточками... Каждый глоток согревают языком у нёба... И потом медленно втягивают в горло...
Миша задумался: где он мог это слышать? То ли Джозеф его когда-то этому учил, то ли нечто подобное он читал у Ремарка? А может быть, то и другое сразу?
Лянечка достала из косметички упаковку с таблетками, выковыряла одну, положила на язык, запила коблером.
- Это что? - спросил Миша.
- Седуксен.
- От чего?
- От сердца!
- А-а! - понимающе протянул Миша.
Лянечка, кося близорукими глазами, беспричинно улыбалась.
- Ты умеешь держать в руках молоток?
- Умею.
- А гвоздь?
- Меня учил этому дядя, царство ему Небесное...
- Сколько женщин у тебя было? -- продолжала допрос Лянечка.
Миша с трудом услышал ее вопрос, хотя она почти касалась губами его уха. Густую смесь запахов из сладковатой губной помады, пудры, алкоголя и сигарет в унисон с мигающим красным светом и булькающим ритмом американского рока Миша воспринимал сквозь полусон; кажется, сидящая рядом женщина, уверенная, что она обворожительна, должна была его взбудоражить и взволновать, но ничего подобного: он оставался холоден, как бревно. И упорно хотел спать.
- А что?
Более дурацкий ответ трудно было придумать.
- И всё-таки? Чего ты сейчас больше всего хочешь?
- Чтобы ты забыла о Джозефе.
- Фу, детство какое!
Лянечка придвинула стул вплотную к Мише. Ее распущенные волосы стелились по его лбу и щекам. Нельзя сказать, что бы ему это было неприятно. От коньяка в груди стало тепло и уютно. Музыка поменялась, утихомирилась, сделалась интимней, что ли. Кажется, завели итальянцев.
- Я тебя могу всему научить. Всему! Хочешь? - шептала Лянечка всё обольстительней.
- Хочу. Помнишь первую встречу Гарри Галлера и Гермины? Она учила его танцевать...
- Помню! - Лянечка не дала Мише отдаться литературным воспоминаниям: она грубо зажала его рот своими мокрыми губами.
Вкус ее губ оказался немного резиновым. Когда надуваешь шарик, ощущение примерно такое же. Потом губы стали мокрее и стали напоминать желе из красной смородины.
После поцелуев в голове у Миши, как и вокруг, всё мигало и шумело. Итальянцы - баритон и сопрано - наперерыв и дуэтом нежно скандировали: "Amore", "amore". У Миши давно болел затылок и шея. Лянечка тихо плакала. А Миша качал головой и временами выпадал из времени в сон. Болонка с лицом рыжей дуры сжимала в зубах ручку его пупырчатого черного дипломата. Он с опаской протягивал руку, чтобы вырвать дипломат из собачьей пасти - болонка скалила зубы, рычала тенором Козлищева, не желая ничего возвращать. Лиза Чайкина держала злющую болонку на коротком поводке и совсем не улыбалась. Птицын с Голицыным тащили под руки Кукеса в распахнутом тулупе - тот брыкался, упирался всем телом, размахивал над головой Мишиной тетрадкой по фонетике, силясь прокричать что-то исключительно важное. А позади Кукеса ковыляла Мишина бабушка с горбатым носом и "Беломором" в зубах. Она подталкивала Кукеса в спину противозапорным хлебом.
3.
Ему показалось, что он спал вечность, в то время как его сон, скорее всего, длился не больше десяти секунд. Во всяком случае, Лянечки рядом не оказалось. Вместо нее перед недопитой рюмкой коньяка, салатами, орешками и бокалами шампань-коблера, подперевши голову кулаком, сидел грустный шатен в очках, с усами подковой вниз. Он опустил голову долу, и Миша уткнулся взглядом в небольшую лысину на макушке, поперек которой справа налево были зачесаны жидкие длинные пряди.
Первым движением Миши было проверить, не украли ли пакеты с продуктами. Нет, они спокойно лежали под столиком. Ему не пришлось даже шарить по полу ногой, его сапог тут же в них уткнулся. Дипломат был на коленях. "Лянечка в сортире, - медленно соображал Миша, вытянув голову и не обнаружив ее у стойки, - а это что за рожа?! Похоже на пингвина... "Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах"..."
Лянечкино пальто висело на спинке стула, там же, где она его сбросила. Шапка валялась под стулом. Миша ее поднял, положил на сиденье. Вопросительно грозно посмотрел на Пингвина с усами. Тот так же задумчиво подпирал щеку ладонью и качал головой в такт грохочущей музыке.
Наконец, появилась Лянечка. Она шумно отодвинула стул, надела на себя шапку, валявшуюся на стуле, громко уселась за столик, закинула ногу за ногу и, так же как Миша, в упор уставилась на Пингвина. Он перевел взгляд с Миши на Лянечку, с Лянечки - на Мишу:
- Нэ помешал? Пробачьтэ... Э... Как по-русски?.. А-а... Извиняйтэ меня... если шо нэ так...
По выговору - хохол. По лицу - гитарист из какой-нибудь ВИА "Песняры": он мог бы петь: "А я лягу, прилягу..." Мише он сразу не понравился: от него пахло одеколоном "Шипр".
Он привстал.
- Нет, наоборот! - за двоих ответила Лянечка.
Он сел.
Миша внутренне возмутился: почему "наоборот"? Джозеф, наверно, с ходу сказал бы: "Помешал-помешал" - и Пингвин в одну минуту исчез бы. А Миша промолчал!
Лянечка допила свой коньяк и принялась тянуть из соломинки шампань-коблер. Миша последовал ее примеру. Он не помнил точно, пил ли он до этого шампань-коблер. Ему казалось, что нет, однако один бокал с шампанем был уже пуст. Не вылакал ли его этот глупый пингвин, пока он видел сны?
Лянечка попросила у Миши сигарету, закурила.
- У мэня, рэбята, проблэма! - снова заговорил Пингвин, подергав себя за рыжий ус. - Понимайтэ, взял портвэйну, а один пить нэ могу. Душа нэ принимаэт... Можэ, вы подсобитэ?
- А почему бы и нет? - усмехнулась Лянечка, причем высокомерно поглядела на Мишу (так часто смотрел на него Джозеф): - Ты не против, дорогой мой?
От этого "дорогой мой" его так и передернуло. Она говорит не то что интонациями, но целыми фразами Джозефа. Она его испытывает, вот что! Ну, что ж...
- Можно и выпить. Лично мне все равно! - отозвался Миша, развернул шоколадку, под названием "Руслан и Людмила", отломил квадратик и принялся сосредоточенно жевать. После водки, выпитой с Джозефом и Носковым, после шампань-коблера с коньяком, шоколад по вкусу напоминал рыбий жир.
Пингвин обрадовался, полез за пазуху, покопался там и начал что-то проталкивать вниз. Его круглая голова с большой тонзурой на затылке нырнула под стол. Миша наклонил голову и увидел, как хохол пропустил между ног громадную бутылку (кажется, в народе ее зовут "гранатой"), зажал ее между колен. Зубами он схватился за горлышко. Мишу охватила паника: он же зубы сломает!
Через непродолжительное время голова Пингвина вынырнула из-под стола: в зубах у него торчала белая пластмассовая пробка. Он разжал зубы и, точно стопку водки, аккуратно зубами выставил пробку на стол.
Запел Джо Дассэн: "Та-та-та-экзистэ па... та-та-та-экзистэ рэ..."
- Зараз вилка трэба... Эх, був бы штопор! - мечтательно протянул Пингвин-хохол.
Лянечка вручила ему вилку.
Опять голова хохла исчезла под столом.
- Погано! - голова появилась наполовину. - Цей вилкой тильки галушки кушать...
Хохол говорил на фрикативный h, как, собственно, и подобает хохлу. Этот специфический звук наверняка порадовал бы чуткое фонетическое ухо Идеи Кузьминичны, но Мишу он здорово раздражал.
Пингвин вернул Лянечке вилку несколько погнутую. Его голова снова пропала, после чего появилась улыбчивая и сияющая, как начищенный самовар.
Хохол разгладил свои казацкие усы, поднял большой заскорузлый палец, с чувством поцеловал его в ноготь.
- Вот цэ штопор! Усю життю при мне! Стаканы трэба!
Миша подвинул ему бокалы из-под шампань-коблера.
Не глядя под стол, только на ощупь, он ловко налил портвейн сначала в один, потом в два других бокала. Пустую бутылку спрятал между Мишиными пакетами. Получилось хорошо: как будто они сидят перед вишневым коктейлем и тянут его через соломинку. Никто не придерется.
- За что будем пить? - поинтересовалась Лянечка.
- За жинку мою! Шоб ей гарно было с другим! Ушла з хутора в трехкомнатную хату!
- "Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим", - нараспев процитировала Лянечка.
- Пушкин - молодэц! Правильно написав! - с воодушевлением заметил Пингвин и, выложив соломинку из бокала, в один глоток опрокинул содержимое в большой рот.
Миша приподнял свой бокал, произнес формулу, которую он услышал на дядиных поминках, она понравилась ему своим благородным лаконизмом:
- Мои соболезнования.
Лянечка ядовито улыбнулась, а хохол, качая головой под Мирей Матье, вроде бы не заметил этой Мишиной фразы. Он запустил руку за пазуху, вытащил оттуда белую тряпицу, медленно развернул и с трепетом произнес:
- Сало! Полтавское! Сбигаю за ножом...
Пингвин бросился к стойке, а Миша тем временем мрачновато спросил у Лянечки:
- Он тебе не надоел?
- Отчего же? - близоруко прищурившись, ответила она не без жеманства. - Он забавный такой... С ним весело.
Опять она выдавала клише Джозефа. Господи, есть ли в ней хоть что-нибудь свое? Можно подумать, что Джозеф все это время незримо сидит на четвертом стуле. Впрочем, Миша поймал себя на том, что он хочет заставить себя испытывать сильные страсти, вроде ревности, между тем голова его теперь настолько затуманилась, что он даже благодарен глупому Пингвину с его хохлацким выговором: он подсел как раз вовремя. Ведь до этого они с Лянечкой уже поцеловались, уже выпили шампань-коблер, уже покурили. Что еще можно сделать? Ничего! Единственное, что его по-настоящему беспокоило, так это то, что бабушка ждет "Беломора": без него ей совсем скверно. Да, не забыть бы: он обязательно должен позвонить Птицыну, Джеймсу... рассказать о Лизе Чайкиной. Он ведь обещал! И о рыжей дуре... С Ханыгиным... Архитектоника архитектуры... Лопе - шпион, это роскошно!
