Мальчуган оделся, вышел в ослепительный день и побежал к лесу. Дорога шла в гору. Солнце уже сильно припекало, и пот горячими каплями стекал на глаза. У большого серого валуна, который величественно вздымался возле тропинки, Адольф остановился. Вытер пот со лба, обернулся и посмотрел вниз, на родной дом, притулившийся у склона горы. Видна тесовая крыша, легкий дымок, бревенчатые стены. Он смотрел, заслонившись локтем от солнца. Потом умылся ледяной водой из ручья, с раскрасневшимся освеженным лицом побежал дальше. Вот и лес показался. Высокие стволы обступили его. Обступили. Что-то нашептывали с угрюмой лаской могучие кроны. Он бежал по дорожке, быстроногий, в старой матроске, вздувшейся от бега. Быстро мелькали потресканные его ботинки. Он перепрыгивал лужи, оставшиеся после ночного дождя. Весна. Весь лес трепетал, кряхтели дупла, в кустах моргали солнечные пятна, где-то высоко крикнула серая птица и скрылась. Адольф сплюнул, прищурился. Он внимательно прислушивался к звукам цветущего леса.
«Смерть ушла, — мелькнула мысль, неясная и тревожная. — И придет теперь нескоро. Все ликует». Он остановился. Всмотрелся в заросли. Что-то зашуршало в кустах. Кролик? Все ликует. Смерть-то ушла. Так уводят из дома преступника, скрывавшегося в подвале, и семья с облегчением глядит ему вслед. Все возвращаются в дом — и там тихо сочится свет сквозь листья герани, и открытая крышка подвала, и нож валяется на полу — теперь уже безопасный.
— Да, природа ожила, — думал он. — Она перемигивается сама с собой, переговаривается, пересвистывается. Она лукаво подталкивает сама себя локтями своих ветвей. Она жадно впитывает дождевую влагу. Но убийца-то вернется из заключения. Пусть нескоро — но время летит, как карусельные лошадки. Да, убийца вернется. Он войдет в дом — огромный, обритый наголо. Остановится в дверях, слегка пригнувшись, с нежной и страшной улыбкой на лице, обводя всех присутствующих лучащимся, чудовищным взглядом.
Снова что-то зашуршало в кустах. Кролик? Заслонившись локтем от солнца, Адольф осторожно ступил в заросли. Сухая ветка громко сломалась под ногой. Что-то метнулось из листвы, что-то серое. Метнулось, пробежало сквозь солнечные полоски и остановилось у замшелого камня. Кролик, что ли? Не кролик. А, да это же кошка! Кошурка, ебаный в рот: котофан. Заслонившись локтем от солнца, он всмотрелся в неподвижного, настороженного зверька. Пятно весеннего света освещало изнутри напрягшееся ухо с трепещущими, как бы седыми волосками-антенцами. Адольф нагнулся, осторожно шагнул вперед. Узнал Изольду. «Да это же Изольда, что сбежала от нас в прошлом году!» — произнес он. — «Как тебе живется, Изольда, в лесу? Узнаешь меня? Я — Адольф. Зачем ты сбежала от нас, серая голова? Что толку? Зима, наверное, выдалась трудная, а?» Он приблизился еще на один медленный шаг, ступая по прелой листве. Кошка отбежала немного, но снова остановилась, глядя в лицо мальчика. Мордочка была теперь вся освещена. Потом она метнулась в бок, но поздно — Адольф упал с вытянутыми руками, схватил ее. Животное изогнулось, укусило. Не обращая внимания на боль, Адольф сгреб кошку и побежал по тропинке. Тонкая, влажная ветка хлестнула его по лицу. Он не заметил. Выбежал к обрыву, смутно припомнив, что пробегал этими местами сегодня ночью, во сне, и во сне шел сильный дождь. Остановился. Внизу, в овраге, белел очищенный прут Ганса. Щурясь на солнце (он не мог заслониться от бьющих в лицо лучей, держал кошку), он крикнул. Сквозь пелену света почудилось, что Ганс обернулся на крик. Однако лицо парня разглядеть не удалось, оно было только пятнышком («Как у еще нерожденных детей», — подумал Адольф). Адольф стал спускаться в овраг. Камешки сыпались из-под ног. Кошка гибко вырвалась из рук.
— Эге, да ты нашел Изольду? — услышал он спокойный голос Ганса. — Где она пряталась, бестия?
Ганс стоял у большого камня, пощелкивая прутом о сапоги, обратив в сторону Адольфа загорелое лицо.
— Ишь как вырывается! Ну, Иза, Иза-маркиза, где ты все это время пропадала? Ишь ты… Где ж ты изловил ее?
Ганс подошел, бесстрашно протянул руку и погладил голову кошки:
— Мы давно не виделись, Иза, правда?
Лес, возвышающийся стеной по обеим сторонам оврага, гулко перешептывался, дрожал в поднимающихся от земли испарениях, наполнялся гомоном птиц, звоном очень далеких выстрелов (там охотились). Блестела на солнце желто-коричневая, глинистая почва, в глубоких лужах сияла поверхностным сиянием непрозрачная вода. Ганс запел песенку «Я милую Гретхен любил до поры…» Кошка затихла, сжатая дрожащими руками Адольфа «…и нежно пропела стрела, и птица, роняя блестящую кровь, на теплую землю легла…» — мурлыкал Ганс.
— Ну что, пошли? — обернулся он к приятелю.
Они пошли в глубь оврага, там, где высокие глинистые стены его становились почти отвесными, сближались, создавая подобие ущелья. В некоторых местах края обрыва так близко наклонялись друг к другу, что деревья, растущие на них, сплетались в вышине кронами, и пробивающийся сквозь двойную сеть ветвей солнечный свет падал на идущих мальчиков лишь редкими пятнами. «Ах, милая Гретхен, забудь, забудь… — мурлыкал Ганс на ходу, пощелкивая белым прутом по сапогам, — …звучанье тех ласковых слов, теперь я лишь перышком мягким блесну, на шляпе охотничьей перышком мягким блесну, теряясь между холмов…» Вот он, широкоплечий Ганс, стал спускаться по скользким, почти совсем исчезнувшим в земле ступеням. Адольф осторожно последовал за ним. Кошка пригрелась у него на груди: задремала? Адольф посмотрел вверх: «Это как бы овраг в овраге — подумал он, — это как бы каменный стаканчик в земляном стаканчике…»
Он хорошо знал это место. Посередине овражка темнела непрозрачная лужа с неровными каменными краями. Ганс отложил белый прут, засучил рукав до плеча, обнажив загорелую руку. Изольда стала издавать длинные, жалобные, отвратительные звуки. Ее отпустили, и она ушла вверх, много раз оглянувшись. Адольф также засучил рукав. Мальчики опустились на колени, наклонились над лужей, вгляделись в темную, ничего не отражающую воду. Ганс наклонился ниже, потрогал поверхность воды пальцами. Он окунул руку, затем стал медленно опускать ее в глубину. Адольф внимательно смотрел в черную воду, видел, как в нее уходит белая рука Ганса, видел клубящийся черный ил, поднимающийся со дна и окутывающий руку. Ганс опустил руку по локоть, потом еще глубже, так что вода тронула закатанную до самого плеча рубашку. То, что выглядело на первый взгляд будто лужица, на самом деле было небольшим естественным колодцем. Ганс взглянул на Адольфа, кивнул ему. Адольф также дотронулся до воды пальцами (вода была очень холодна) и стал медленно опускать руку в глубину. Вода была холодна, — как же она была холодна! Так, что рука на несколько секунд словно умерла, и мальчику пришлось сжать зубы. «Она умерла, но для жизни и силы», — подумал он. Нежный, мягко вздымающийся ил окутал его руку, как прежде руку Ганса. Ганс, наклоненный над самой водой, тихо бормотал: «…оконце, еда, поваленная сосна на заре, остатки потухшего костра, рассвет, холодно, домик, нитка, пожар, отрада, свобода, всегда, начало, гнильца, здоровье, ниже, ниже, еще ниже!»
Последние слова относились к Адольфу. Мальчонка окунул руку еще глубже. Он перестал видеть ее — она утонула во тьме, но пальцы еще не коснулись дна. Вода уже не казалась смертельно холодной: то ли ласковый ил согревал руку, или новая жизнь наполнила ее? Потом пальцы Ганса схватили руку Адольфа в воде и резко дернули вниз. Лицо Адольфа вплотную наклонилось к воде, так что влага колыхалась у самых глаз, плечо целиком ушло в воду. Ладонь, наконец, нащупала дно. Ганс вытащил руку из воды, провел ею по своему лицу. Ладонь Адольфа ощупала наслоения мягкого слизистого ила на дне, потом, раздвигая илистую слизь пальцами, он нащупал знакомый ему рельеф. Кое-где ощущались неровности камня, в других местах рука встречала нежность мха. Лицо. Каменное лицо на дне колодца.
…ЛИЦО! КАМЕННОЕ ЛИЦО НА ДНЕ КОЛОДЦА!..
Он медленно осязал его: нос, губы, глаза. Большое каменное лицо — длина рта почти втрое превышала длину Адольфовой ладони. Осязание свидетельствовало, что черты каменного лица правильны, строги и соразмерены. Античная тайна скрывалась в этой черной воде. Они обнаружили это место несколько лет назад, и с тех пор каждую весну приходили сюда.
Адольф прошептал:
Весною приходят звери на водопой.
Весною из трубы дома струится дымок.
Весною деревья зеленеют и блестят.
Весною стремительно проходит стрела
Весною хохочет и плачет каждая былинка
Весною бродит ветер в горах.
Весною сосна падает и убивает прохожего.
Весною хочется есть даже камням.
Весною приходит прозрачная, пестрая жизнь.
Ганс медленно качнулся, прошептал, размазывая темную грязь по своему лбу: «Останки, стоны, танец, стан, стуки, смерч, сумерки…»
