Ей внезапно вспомнились строки поэта Некрасова — когда-то она учила их в школе и забыла много лет назад:
От ликующих, праздно болтающих,
Умывающих руки в крови,
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Она снова огляделась: бал молодых упырей был в разгаре. Кровь беззащитных и растерянных людей дымилась на их смеющихся ртах, капала святящимися каплями с их радостных клычков… Как здесь душно, как безысходно, они повсюду, и больше не вырваться… Она разглядела среди танцующих Коляна, своего мужа, — он танцевал, растопырясь, жадно обхватив за тщедушные плечи одного из кронштадтских рэперов, чье детское лицо стало обморочным и поникшим, и Колян хохотал, и, кажется, в хохоте выговаривал одно лишь слово: барбекю, барбекю…
— Барбекю… — шептали томные девушки с кокаиновыми глазками.
— Барбекю, моя дорогая, — солидно проронил отец жениха, непонятно откуда вдруг появившийся, и от него веяло таким кошмаром, что можно бы сразу и блевануть. Но отец жениха сразу растаял в толпе. И тут кто-то тронул Машу за рукав.
— Огонек! — расслышала она знакомый шелестящий шепот. — У тебя есть огонек!
Она обернулась, похолодев. Прямо на нее смотрели зеленые, травянистые, девичьи глаза. Девушка с реки… Та самая, что сидела на дереве. Бешеная светло-темная радость охолонула сердце новобрачной.
— Ты?.. Как?.. Откуда ты здесь? — спросила Маша.
— Огонек, — повторила та и поманила Машу пальцем.
Маша пошла за ней, зная, что сделает все, что от нее потребует незнакомка. Они прошли в гараж, и там девочка протянула Маше большую канистру с бензином.
— Огонек, — снова прошептали ее губы. Затем она знаком велела Маше следовать за собой.
Они шли по ночным улицам дачного поселка, вдоль заборов, в тени ночных весенних деревьев. Девушка шла впереди, пританцовывая и словно плывя в лунном свете (была полнолунная ночь). Время от времени она указывала на те или иные заборы, и Маша по знаку своей спутницы поливала их бензином.
— Поджечь… Она хочет поджечь дачи! — лихорадочно думала Маша. — Ну и правильно, ну и пускай. Пускай горит к ебеням наворованное буржуйское добро! Примите подарок от капитанской дочки! Скоро вы узнаете, кто такой лисенок Таттерс! Привет вам, буржуи, чиновники, менты, олигархи, банкиры, бандосы, прокуроры, министры и их зажравшаяся детвора и своры, привет вам, опричники капитала, привет вам от наших моряков! Привет из Кронштадта, из Мурманска, из Севастополя, из Владивостока и Находки! Нет больше пролетариата, чтобы развесить вас на фонариках, вы купили, подмяли, наебали, загипнотизировали всех — всех людей. Всех до единого. Но не только люди живут здесь! Против вас идем мы, духи лесов и полей, духи рек и моря, духи воздуха и ветра — вам не спать спокойно! Вам причитается не за то, что вы обокрали нас — это можно и нужно простить. Господь прощает воров и разбойников. И не за то, что вы оклеветали и обманули нас. Господь прощает лжецов. И не за то, что вы сильнее нас, витальнее, хищнее… Господь прощает хищников. Нет, причитается вам за то, что вы отравили воду, за то, что вы опозорили огонь, за то, что вы посягнули на землю и испоганили воздух! Отравили воду нашего сознания, опозорили огонь нашей любви, посягнули на землю нашей веры и убили воздух, которым дышала наша душа! Вы объявили войну Земле, и пока вы не уничтожили Землю, вам не спать спокойно! Мы, духи, еще здесь, и мы не уйдем без боя! Засуньте себе поглубже в жопу ваш прогресс, ваше экономическое развитие, ваш рост благосостояния, ваши лэптопы, бутики, джакузи, рестораны, фитнес-клубы, автомобили, все ваше процветание! И пусть все это взорвется у вас в жопе! Хо-хо-хо! У нас отняли наш святой красный-прекрасный флаг, но у нас еще есть огонь. Вы вроде бы хотели барбекю, буржуи? Вот вам ваше барбекю! Это говорим мы, водяные лилии!
— За мной, моя родная! За мной, моя бесстрашная девочка! — звал голос русалки. — Мы будем играть в волнах, мы проплывем через грязную Москву, и последующие воды очистят нас. Мы будем играть в господней Волге…
— Волга, Волга! — упоенно повторяла Маша, словно произнося имя Бога.
Они уже стояли на берегу реки. Незаметно освободились от одежд.
— И мы приплывем к морю, морской царь ждет тебя там, и праздник шумит, и все ждут царевну…
Перед тем как войти в реку, Маша, по знаку русалки, чиркнула спичкой и бросила ее на ближайший забор. Сразу же вспыхнуло, и огонь, весело треща, стал перебегать по заборам, распространяясь по поселку.
Они уплывали, уносимые быстрым течением, холодная вода обжигала так блаженно… На повороте реки Маша оглянулась — огромный пожар расползался по Николиной Горе, и в последний момент она увидела, что из горящих дач складывается огромное, пылающее на темном склоне слово
МАЙ.
Маша в ту ночь исчезла бесследно — ни живую ее, ни мертвую разыскать не удалось. Только на ветке склонившегося к реке дерева нашли маленький образок святого Николая Чудотворца, висящий над самой водой.
Убийство злой старухи в русской литературе представляет собой отзвук древних весенних обрядов: «проводов» или «похорон» зимы, сожжение «костромы» и тому подобное. Это имеет особое значение для северных славян, живущих в краях, где зимы суровы, но Стойчев жил на юге, поэтому подобные обрядовые мотивы не оправдывали его в собственных глазах.
Рассказ написан в соавторстве с Андреем Соболевым.
