Ехали медленно, в потоке машин, слушали Moby, Miss Kittin, Massive Attack, Sascha Funke, скакали с трека на трек, курили джойнт, и под конец врубили Depeche Mode, и голос Дэвида Гехена, горестный и бесстрашный, как нельзя лучше наложился на небо и надвигающуюся тучу.
Все же удалось добраться на дачу засветло. Все обрадовались прибытию на место, обрадовались зеленой траве и тенистым деревьям, и большому, светлому, предпраздничному дому… Заспорили, что лучше: сначала сауна, а потом на воздухе костерок и барбекю с алкоголем, или наоборот — сначала костерок, а потом сауна? Решили, что лучше сначала костер. Развели огонь, стали весело суетиться с пикником, и только Маша как-то отчужденно сидела в шезлонге среди травы, внимая разговорам, доносящимся от костра. Голоса казались какими-то невнятными, как будто все набили рты ватой. Это почему-то бесило Машу. Несколько раз донеслось слово «барбекю», мелькали слова «такая тема», но чаще всего слышалось в невнятном потоке слово «короче». Это слово мелькало с усиленной частотой, как теперь принято.
— Короче, у них такая тема — барбекю! — усмехнулась Маша и внезапно поняла, как сильно она ненавидит слово «барбекю». Оно было такое чужое, гадкое, и было в этом слове нечто варварское, бородатое, что-то от вражеских воинов, насилующих наших девушек, какая-то борода в сале, и в то же время нечто сюсюкающее, плотоядно-манерное, жирное, чмокающее… А также она поняла, что ненавидит слово «короче». В этом слове, как ни странно, присутствовало то же, что и в слове «барбекю» — варварство, тупое агрессивное варварство, желание все обрубить, сократить, расчленить, избавиться от удлинений, от зеленой осоки, от течения, от плавности… Желание все сократить до сплошного барбекю.
— Что со мной? — подумала Маша. — Вроде бы менстрики еще нескоро. Чего так бесит-то все?
Чтобы отвлечься от своего раздражения, она встала, подошла к костру. Равнодушно съела кусок жареного мяса, запив его виски. Затем затянулась из протянутого ей бонга. Пряный дым тлеющего гашиша и алкоголь обострили ощущения, но не принесли покоя. Ей захотелось побыть в одиночестве, и когда все засобирались в баньку, она сказала всем, что прогуляется одна к реке.
Пройдя сквозь огромный дачный участок, она толкнула калитку и по темному и крутому склону стала спускаться вниз, время от времени обнимая то или иное дерево, чтобы не оступиться на черной вязкой тропинке. Эти древесные объятия вливали в нее силу и прохладное отдохновение. Вот уже запах воды приветствовал ее, и чем ближе к реке, тем легче становилось дышать.
И вот она уже у реки, быстро бегут мимо неглубокие илистые воды. Река-Москва. Здесь, как артериальная кровь, ее воды еще чисты, но вскоре им предстоит пройти сквозь гигантский город, как сквозь сердце вампира, и эти нежные воды выйдут из него, неся в себе всю грязь и скверну этого сердца. Маша стояла в том месте берега, которое полюбила давно. Здесь было немного топко, и одно дерево склонялось тут над самой водой, опустив в тину часть своих ветвей. На противоположном берегу кое-где горели костры, звучала музыка, орали пьяные голоса, вспыхивали фары машин: там горожане праздновали уикенд. Кто-то по пьяни с шумом и гамом забегал в холодную воду, плескался и визжал на том берегу. Маше тоже захотелось зайти в воду и поплыть в ее быстром течении, но она была не настолько пьяна, чтобы купаться в майской реке. Небо еще сохраняло свой свет, особенно на западе, но туча, заслонившая небо, делала все тускло-зеленым, и в туче ветвились молнии, но дождя не было.
Маша стояла, глядя на реку, и думала, что все хорошо… Зачем же это странное беспокойство? Ведь все могло быть гораздо хуже, она — сирота казанская, ходила по краешку, была одна, в блужданиях, миновала много опасностей, прошла мимо проституции, прошла через связи с бандитами, через попытки изнасилования, чуть было на героин не присела — все обошлось. Вывела судьба. Теперь она почти хозяйка этого волшебного дома над рекой, и по праву — по праву имени. А значит, в какой-то микроскопической степени, и хозяйка самой реки.
Возле нее в маленькой заводи под склонившимся деревом что-то плеснуло, булькнуло, как большая рыба. Рыба? Или купальщик с того берега доплыл сюда, подгоняемый весной, водкой и размахом своего либидо?
Там что-то зашевелилось у самого берега, где зеленая тина переходила в мокрую глину. Маша присмотрелась, сделала несколько шагов в том направлении, было сумеречно, зеленоватые сумерки, но тут пышный букет молний расцвел в туче, высветив ее внутренности, словно рентгеном. Маша увидела, что из воды, у самой ее кромки, показалась рука, нежная и длиннопалая, которая неуверенно шарила по мокрой коре дерева. В первый момент Маше показалось, что рука в зеленой резиновой перчатке, и она даже подумала о водолазах — но откуда здесь водолазы? Впрочем, место такое, что могли появиться и водолазы — Маша не удивилась бы. Маша подошла ближе. Рука продолжала то ли гладить, то ли ощупывать ствол дерева, неуверенно и робко, как шарят по вещам слепцы. Рука была такого же цвета, как тина, вода, трава, ряска… Впрочем, все было зеленым в этот час, даже молнии казались зеленоватыми. Раздался новый всплеск, и из воды показалась голова с длинными, облепившими ее мокрыми волосами… Снова пробежали зарницы, и Маша разглядела лицо девушки, которая смотрела на нее из воды. В следующий момент девушка ухватилась за ветвь, легко вспрыгнула на поваленный ствол и села на нем верхом, обхватив его ногами. Она была голая, худая, на вид лет пятнадцати, не больше, длинноволосая, кожа ее казалась темной и зеленовато-смуглой, а может, она вся измазалась в зеленой глине и ряске… Ее светлые, слегка раскосые глаза смотрели прямо на Машу.
…ЕЕ СВЕТЛЫЕ, СЛЕГКА РАСКОСЫЕ ГЛАЗА СМОТРЕЛИ ПРЯМО НА МАШУ…
— Не холодно купаться-то? — спросила Маша внезапно пьяным голосом (тут только она поняла, что трезвости нет и в помине). Она вдруг остро позавидовала этой девушке, ее беспечности, что она вот так вот нажралась водки, приехав сюда, наверное, с какими-то уродами на машине. Накачают водкой и выебут… А ей только того и надо. Надо же, голая переплыла холодную реку…
Девушка неподвижно смотрела на Машу.
— Водичка студеная, а сердечко-то студенее, — вдруг произнесла она нежным, как будто льющимся и шелестящим голоском. Произношение у нее было странное, то ли деревенское, то ли еще какое. Маша пошарила рукой в кармане куртки, пытаясь нащупать пачку сигарет Vogue superslims. У нее почему-то сильно кружилась голова и сильно хотелось плакать.
— Ты откуда? С того берега? — спросила она бессмысленно, борясь с подступающими слезами.
Девушка повела глазами в сторону того берега, мечтательно улыбнулась дальним кострам и пьяным мужским крикам и песне Роби Вильямса, которая звучала там…
I got too much life
Running through my veins…
Затем девушка снова повернула свое лицо к Маше и уставилась на нее своими светлыми, травянистыми глазами.
— Она красивая. Очень. Нимфетка. Не хуже меня, — внезапно подумала Маша то ли с ревностью, то ли с восхищением. Голова кружилась. Она отступила на шаг, чтобы опереться о ствол дерева.
— Ты красивая, — вдруг откликнулась девушка, словно отвечая ее мыслям, и повторила совсем уже певуче, с какими-то обморочно-сказочными интонациями:
— Красивая… Такая красивая… Нравится тебе песенка? — девушка кивнула на другой берег. — Слышишь, о чем поется? Жизни слишком много, она с кровью по венам несется… Много ее, много жизни… Слишком много.
— Ну ты, девочка-припевочка, ты пьяная совсем или что? — Маша все истеричнее рылась в карманах, пытаясь найти сигареты. Ей не стоялось на ногах, слезная струйка обожгла левую щеку. — Давай греби обратно, на свой берег, пускай разотрут тебя твои мужички, и водки своей глотни сразу, а то простудишься… Запоют твои придатки, как малые ребятки…
Личико девочки осветилось радостной улыбкой. Кажется, она не слышала того, о чем говорила Маша. Просто отреагировала на рифму.
— Ребятки-присядки… Курочка-снегурочка… — радостно и тихо пробормотала она.
Резко темнело, и наконец Маша нашла сигареты, выудила одну из пачки, руки сильно дрожали, чуть не сломала ее по случайности, затем принялась также истерично искать зажигалку.
Девочка продолжала спокойно сидеть на дереве, глядя на Машу с любопытством и с какой-то почти неприличной, почти вызывающей нежностью.
Голова у Маши кружилась все сильнее, и хотя губы неизвестной девушки скрыла тьма, Маше мучительно захотелось слиться с ней в долгом поцелуе.
— Хочешь, поцелуемся? — вдруг спросила она вслух и тут же застонала от удивления, что так внезапно сорвалось с ее губ это предложение.
Девочка засмеялась тихо и ласково и в полутьме кивнула.
— Поцелуемся-помилуемся… — произнесла она тихо. — Измаемся-искупаемся…
