— Он что-нибудь говорил?
— Нет, — ответил я. — Нет. Он просто орал. Как дикарь.
— Не знаю, у вас это бесконечная история.
— Какая история?
— Ваша вражда.
Изабель бросила окровавленную вату в маленькую корзину рядом с раковиной.
— Прости, — сказал я. — Прости меня за все. За прошлое и будущее.
Извиняясь перед ней и одновременно испытывая боль, я почувствовал себя настолько человеком, насколько это вообще возможно. Пожалуй, я мог бы писать стихи.
Мы вернулись в постель. Изабель взяла меня за руку в темноте. Я мягко высвободил пальцы.
— Мы его потеряли, — сказала Изабель. Я не сразу понял, что она говорит о Гулливере.
— Может, — ответил я, — нам просто стоит принять его таким, как есть, пусть даже он не такой, как нам хотелось бы.
— Я его не понимаю. Все-таки он наш сын. Мы прожили с ним шестнадцать лет. А у меня такое чувство, что я вообще его не знаю.
— Может быть, нужно не столько понимать, сколько принимать.
— Это очень сложно. И очень странно слышать от тебя такое, Эндрю.
— Похоже, назрел следующий вопрос: а я? Меня-то ты понимаешь?
— Не уверена, что ты сам себя понимаешь, Эндрю.
Я не был Эндрю. Я знал, что я не Эндрю. Но в то же время я терял себя. Я был тем, кого не было. Вот в чем проблема. Я лежал в постели с женщиной, которую почти считал красивой, добровольно терпел жжение антисептика и думал о странной, но чудесной коже этой женщины и о том, как она обо мне заботится. Никто во Вселенной обо мне не заботился. (Вы тоже, верно?) О нас заботятся наши технологии, и эмоции нам не нужны. Мы одни. Мы работаем сообща ради сохранения расы, но эмоционально нам никто не нужен. Нам нужна только чистота математической истины. И все же я боялся уснуть, ведь как только я засну, мои раны затянутся, а в тот момент мне этого не хотелось. В тот момент я находил в боли странное, но действенное утешение.
У меня теперь было так много тревог. Так много вопросов.
— Как думаешь, людей вообще возможно понять? — спросил я.
— Я написала книгу о Карле Великом. Надеюсь, что да.
— Но люди в своем естественном состоянии, они хорошие или плохие, как бы ты сказала? Им можно доверять? Или же их родная стихия — это насилие, жадность и жестокость?
— Этим вопросом задаются с начала времен.
— А ты как думаешь?
— Я устала, Эндрю. Извини.
— Да, я тоже. Поговорим утром.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Изабель проваливалась в дремоту, а я все лежал без сна. Беда в том, что я никак не мог привыкнуть к ночи. Да, она оказалась не столь темной, как я думал вначале. Свет исходит от луны и звезд, от атмосферы и уличных фонарей, межпланетная пыль отражает и рассеивает солнечные лучи, но люди все равно проводят половину жизни в густой тени. Уверен, что это одна из главных причин, формирующих личные и сексуальные отношения на планете. Потребность найти утешение в темноте. Лежать рядом с Изабель и впрямь было утешением. Так я и лежал, слушая, как воздух входит и выходит из ее легких, точно волна какого-нибудь далекого океана. В какой-то момент наши мизинцы соприкоснулись в двойной темноте под пуховым одеялом, и на сей раз я не убрал руки, а представил, что я на самом деле тот, кем считает меня Изабель. И что мы связаны. Два человека, достаточно примитивных, чтобы заботиться друг о друге. Эта мысль успокоила меня и повела по меркнущей лестнице разума ко сну.
Мне понадобится больше времени.
Тебе не нужно время.
Я убью того, кого надо убить, не волнуйтесь.
Мы не волнуемся.
Но я здесь не только затем, чтобы уничтожать информацию. Я здесь, чтобы собирать ее. Вы сами так говорили. Уровень математических познаний поддается мониторингу через галактики, я это знаю. Но я говорю о нейровспышках. Такие данные можно отследить только здесь, на Земле. Чтобы мы лучше понимали, как живут люди. Здесь уже давно никто не бывал, по крайней мере по человеческим меркам.
Объясни, зачем тебе для этого дополнительное время. Времени требует сложность, а люди примитивны. Их загадки элементарны.
Нет. Вы ошибаетесь. Они существуют одновременно в мире выдуманных и в мире реальных явлений. Связующие нити между этими мирами разнообразны. Когда я только прибыл сюда, я не понимал определенных вещей. Например, я не понимал, почему такое значение придается одежде. Или почему мертвая корова становится говядиной, почему нельзя ходить по подстриженной определенным образом траве, почему для людей так важны домашние питомцы. Люди боятся природы, и их успокаивает, когда они могут доказать самим себе, что они ее хозяева. Поэтому существуют газоны, и поэтому волки эволюционировали в собак, а архитектура людей основана на неестественных формах. А природа, чистая природа, для них на самом деле только символ. Символ человеческой природы. Они взаимозаменяемы. Так вот…
Что ты имеешь в виду?
Я говорю, что людей сразу не поймешь, потому что они сами себя не понимают. Они издавна прячутся в одежду. В переносном смысле тоже. Вот что я имею в виду. Такова цена человеческой цивилизации — чтобы создать ее, им пришлось закрыть двери к своему истинному «я». И теперь, насколько я понимаю, они заблудились. Поэтому они изобрели искусство: книги, музыку, фильмы, пьесы, картины, скульптуру, — чтобы навести мосты к самим себе, к своей изначальной сути. Но как бы близко к ней они ни подбирались, она для них все равно остается недоступной. Я к тому, что ночью чуть не убил мальчика. Гулливера. Он должен был упасть с лестницы во сне, но тут проявилась его истинная природа, и он напал на меня.
Какое оружие он использовал?
Свои ладони. Свои руки. Он продолжал спать, но его глаза были открыты. Он напал на меня — или на того, кем меня считает. На своего отца. То была чистая ярость.
Люди кровожадны. Это не новость.
Да, я знаю. Знаю. Но он проснулся, и кровожадности как не бывало. Так уж они устроены. Я считаю, что если мы глубже разберемся в человеческой природе, то будем лучше понимать, какие действия предпринимать с новыми витками прогресса. В будущем, при очередном кризисе перенаселения, может наступить время, когда Земля станет приемлемым вариантом для нашего вида. А значит, чем больше мы узнаем о человеческой психологии, обществе и поведении, тем лучше. Верно?
Жадность — определяющий признак человека.
Не каждого. Есть, к примеру, математик по имени Григорий Перельман. Он отказывается от денег и премий. Он ухаживает за матерью. У нас искаженные представления о людях. Думаю, всем нам будет полезно, если я продолжу исследования.
Но два этих конкретных человека для твоих исследований не нужны.
Как раз нужны.
Причина?
Они мне доверяют. Поэтому я могу увидеть их суть. Их истинный мир. Спрятанный за стенами, которые они построили вокруг себя. И, кстати о стенах, Гулливер уже ничего не знает. Я отменил его воспоминания о том, что рассказал ему отец в последний вечер. Пока я здесь, опасности нет.
Действовать нужно быстро. Нельзя ждать вечность.
Знаю. Не волнуйтесь. Вечность не потребуется.
Они должны умереть.
Да.
— Это сонный психоз, — объясняла Изабель Гулливеру за завтраком. — Довольно обычная вещь, бывает у множества людей. У абсолютно нормальных, умственно здоровых людей. Помнишь того певца из R.E.M. У него тоже это было. Хотя, говорят, для рок-звезды он очень даже мил.
С утра Изабель еще не видела меня. И вот я вышел на кухню. Взглянув на меня, она замерла в изумлении.
— Эндрю! — проговорила она. — Вчера у тебя все лицо было в синяках и ссадинах. А теперь полностью зажило…
— Наверное, там на самом деле не было ничего серьезного. Ночью мы склонны преувеличивать.
— Да, но все равно…
Изабель посмотрела на сына, который смущенно ковырял кашу, и решила не продолжать.
— Может, не пойдешь сегодня в школу, Гулливер? — спросила она.
Я ожидал, что мальчик согласится, ведь, судя по всему, он предпочитал получать образование, разглядывая рельсы. Но Гулливер посмотрел на меня, задумался на мгновение и выдал:
— Нет. Нет. Все нормально. Я хорошо себя чувствую.
Вскоре мы с Ньютоном остались дома одни. Предполагалось, что я еще не пришел в себя. Приходить в себя. Очень характерная людская фраза. Она подразумевает, что нездоровый человек покидает некую капсулу, в которую обычно заключен и которая не дает вырваться наружу, к примеру, ярости вроде той, что проявил ночью Гулливер. Быть здоровым означает быть застегнутым на все пуговицы. В буквальном и фигуральном смысле. Однако я искал то, что люди прячут под покровами. То, что устроит кураторов и оправдает мое промедление. Я нашел пачку бумаги, стянутую эластичной лентой. Она была спрятана в гардеробе Изабель, среди всей этой необходимой, выцветающей от времени одежды. Я понюхал страницу и навскидку дал ей не меньше десяти лет. На верхнем листе были слова: «Выше неба» и ниже: «Роман Изабель Мартин». Роман? Я почитал немного и понял, что главную героиню, Шарлотту, с таким же успехом могли звать Изабель.
