— Позвони-ка лучше в аэропорт. Узнай насчет рейсов. Может быть внеплановый.
Покачивая головой — семь лимонов, пижон! — я приблизился к телефону. Включенный телевизор беззвучно показывал картинки. ЧЕЧНЯ. ОПЯТЬ ЧЕЧНЯ. ПОБОИЩЕ ПОСЛЕ ОБЪЯВЛЕННОГО ПРЕКРАЩЕНИЯ ОГНЯ. МЕРТВОЕ ЛИЦО КРУПНЫМ ПЛАНОМ. ПЫЛАЮЩИЕ ДОМА. МЕХАНИЗИРОВАННАЯ СМЕРТЬ. И вот мы со своими ничтожными горестями и переживаниями, не странно ли?
Справочная аэропорта, естественно, оказалась занятой. Но и не понадобилась се информация. Ибо я услышал, как скрежещет ключ во входной двери, а затем увидел, как дверь распахнулась, и боком, огромным чемоданом вперед, в прихожую внедрилась рослая, объемная дама в светлом пальто, замшевых сапожках и щегольской шляпке — не кто иная, как Раиса Юрьевна Автогенова. Тут же из кухни выскочил, как черт из коробочки, полуголый Автономов в подвернутых джинсах, с мокрыми руками и заверещал:
— Здравствуйте, пожалуйста, уже прибыла наша Раечка! Каким таким макаром ты умудрилась так быстро прилететь? Я, признаться, надеялся… то есть я не надеялся, что ты сегодня появишься. Чудеса, да и только! Здравствуй, здравствуй.
— Здравствуй, Раиса, — возник и я на пороге гостиной. — С приездом, — оскалился я в страхе.
— Здравствуй, Константин. Здравствуй, Анатолий, — радушно отвечала нарядная, слегка задыхающаяся Раиса Юрьевна. — Фу! Тяжелый чемоданище. Вот взяла и прилетела. По блату, можно сказать. Представьте, в отсеке для стюардесс мыкалась… фу-у! — Она сняла шляпку и принялась расстегивать пуговицы светлого пальто.
Я подскочил:
— Позволь, помогу, Раиса! — принял у нее шляпку, сумочку, пальто.
Автономов же метнулся на кухню и вернулся с мягким пуфиком:
— Вот садись, Раечка, садись. Снимай сапожки. У нас тут в грязном не ходят, — приговаривал он.
— А ты помоги мне стащить. Они, собаки, новые и очень тугие, — тяжело уселась на пуфик Раиса Юрьевна и подняла свою полную царственную ногу.
— Сей секунд! — откликнулся лакей Автономов.
Он потащил сапожок с таким рвением, что едва не поверг Раису Юрьевну на пол.
— Да полегче ты, Костя, полегче! — засмеялась она, и два полновесных подбородка па се лице заколыхались. — Уборку, что ли, делаешь?
— Ага, прибираюсь. К твоему приезду.
— Умница, — похвалила она его. — Умница. Пойду переоденусь.
Начало было завораживающим. Раиса Юрьевна прошествовала из прихожей через гостиную в спальню. Тут должен был раздаться ее крик: «А куда книги подевались, интересно знать?!», ибо полки в гостиной были безобразно пусты… но нет, ничего!
Мы с Автономовым посмотрели друг на друга. Он вдруг стал икать.
— Ты что-нибудь… ик!.. понимаешь, ик? — спросил он.
— А как же!
— По-моему, мистика, ик!
— А по-моему, Костя, все правильно, ик! — заразился я.
— Хи-итрая какая — ик! Очень она хитрая. Думает взять меня кротостью. Как же! Так я ей и поверил, ик!
— Иди попей воды, черт возьми, ик!
— И ты тоже.
— И я.
Мы курили на кухне, когда появилась Раиса Юрьевна в махровом домашнем халате, очень большая, дебелая женщина, со стопкой белья, обернутого полотенцем.
— Я приму ванну, мальчики, вы не возражаете? — густо проворковала она. — МАЛЬЧИКИ! ОПЯТЬ МАЛЬЧИКИ! — А ты, Костя, вот что. Ты сбегай, пожалуй, в комок, купи бутылку сухого и шампанского. Надо же отметить мой приезд, да и вообще после бани… Деньги, если у тебя нет, возьми в сумочке. — Она широко улыбнулась, показав три золотые коронки, и скрылась за дверями ванной комнаты.
На миг Автономов показался мне самым настоящим испуганным мальчуганом. МАМА ПРИТОРНО ЛАСКОВА, КАК ПЕРЕД БОЛЬШОЙ ПОРКОЙ.
— Иди, иди, — подбодрил я его. — Да и я, наверно, пойду. Что мне здесь делать, раз вы такие счастливые?
— Не вздумай, Анатоль, — сурово пригрозил он.
И ушел выполнять задание. А я, чтобы не слышать плеска воды, а то, пожалуй, и блаженных стонов большого женского существа, поспешно переместился в гостиную. Я позвонил в детскую поликлинику и попросил пригласить к телефону Наталью Георгиевну Маневич, терапевта. — Из горздравотдела звонят, — строго и веско сказал я. Через минуту-другую Наташа взяла трубку, чтобы через минуту-другую ее положить. Я успел лишь сказать ей, что провел практически бессонную ночь, что я думаю о ней и жду ее «да».
Затем пришлось опять заняться Автономовым. Он вернулся с вином и шампанским. На его высоком лбу за это краткое время прорезались три красноречивые, многодумные морщины. Он уселся в кресло рядом со мной с явной целью обсудить свои стратегические, а верней, тактические планы.
— Я вот как считаю, Анатоль… — озабоченно начал он.
— Ты отвратительно много куришь, а хотел бросить.
— Потом, потом, когда все утрясется! Так вот, я считаю, что нам нужно, пока она моется, потихоньку исчезнуть. А ты как считаешь?
— А я считаю, что это будет откровенным хамством — раз и постыдным бегством — два.
— Ты считаешь, значит, что нам нужно остаться?
— Да, я считаю, что нам нужно мужественно нести свой крест.
— По-твоему, так будет правильно?
— По-моему, да.
— А может быть, следует оставить записку? Так, мол, и так. Я ухожу от тебя навсегда. У меня появилась другая женщина. Я подал на развод. Квартира остается за тобой. Я буду жить на даче. Прошу, мол, не беспокоить.
— …без стука не входить.
— Прошу, мол, меня понять и обойтись без сцен. И подпись.
— Лучше две. Твоя и моя.
— Анатоль, я серьезно с тобой советуюсь.
— А я могу поспорить с тобой на семь лимонов, жалкий трус, что сейчас она тебя позовет потереть ей спинку.
— КОНСТАНТИ-ИН! — тотчас донесся к нам зов из ванной комнаты.
Автономов обомлел.
— КОСТЯ-А!
— Ну вот. Раздевайся догола и ступай к ней, — прокомментировал я.
— Издеваешься! — Автономова передернуло. — Ты не мог бы…
— КО-ОСТИК!
— Скажи ей, что меня нет. Скажи, что ушел в комок. Скажи. Будь другом, Анатоль.
Я протяжно вздохнул:
— Ох, трудно быть твоим другом, Костик! — И встал. И приблизился к двери ванной комнаты, за которой слышался страшный плеск воды. И заголосил:
— Раиса! Юрьевна! Ты слышишь меня? Костя ушел за шампанским! Обойдись без него. «И без меня, прости Господи», — мелькнула мысль.
Автономов пожал мне руку, когда я вернулся в гостиную.
Он никак не мог взять в толк, что происходит. Он нетерпеливо ждал, что вот сейчас, вот сейчас Раиса Юрьевна отложит в сторону вилку, тщательно вытрет губы бумажной салфеткой, густо откашляется, возьмет сигарету, закурит и, пустив струйку дыма, по-деловому скажет: «Ну, приступай. Давай рассказывай, какую сучку ты приглядел без меня, старый кобель. Что вообще происходит? Давай, давай рассказывай».
Но она со вкусом пила шампанское, с аппетитом поглощала сыр, маслины, яичницу с ветчиной и при этом повествовала о столичных своих впечатлениях. Москва стала неузнаваемой, честное слово. Москва совершенно распоясалась. В Москве царит беспредельщина буквально во всем — торговле, нищенстве, уголовщине, банковском деле. Кажется, что Москва доживает последние дни перед Страшным Судом и поэтому остервенело рвет и мечет. Предстоящие выборы… ох уж эти выборы, будь они прокляты! Коммунисты, жириновцы, демократы идут стенка на стенку. Избавь нас Бог от коммунистов и жириновцев, они порушат до основания всю коммерческую систему. В гостинице сумасшедшие расценки — ежесуточно она платила двести пятьдесят тысяч рублей за номер. А сколько стоит вот такая, как у них, трехкомнатная квартира — сколько, как мы думаем? Ну, сколько, сколько?
Автономов нечленораздельно что-то промычал. Он зло смотрел на нее и ерзал на стуле. А я из вежливости спросил:
— Сколько же, интересно?
— Четыреста-пятьсот миллионов не хотите?! — торжествующе воскликнула Раиса Юрьевна, словно была автором этой нелепой цифры.
— Всего-то? — разочаровался я. И дурацки захохотал.
— А в престижных районах на окраине строят суперкоттеджи. Так вот там квадратный метр стоит…
— Ну хорошо! — прервал ее Автономов. Его лицо заострилось, а глаза потемнели. Он вроде бы решился идти ва-банк. — Поговорим о другом, Раиса.
— Костя, дорогой, я ведь забыла поздравить тебя с выходом на пенсию! — осененно откликнулась его жена. — Это же событие, милый.
Автономов не успел отклониться, и она нанесла ему тяжелый, звучный поцелуй в щеку. Он ошеломленно схватился рукой за лицо, точно получил зверскую пощечину.
Да, я не оценил Раису Юрьевну. На борту воздушного судна она не только ярилась и жаждала мести. Она хладнокровно, как истинная дочь гиляцкого народа, разработала план охоты на крупного зверя, медведя, предположим. Хищник был навылет ранен чужой пулей, и представлялось опасным идти на него с дрекольем (читай — скалкой). Его следовало терпеливо обложить со всех сторон, набросить сеть, пленить и вновь заключить в домашнюю клетку. Порезвился в зарослях малинника — и довольно! Она тоже вела себя в столице не очень-то благонравно. Так что они квиты.
