Ознакомительная версия.
С тех пор прошло уже много лет, но Раиса Григорьевна по-прежнему на посту. Из высокой своей диспетчерской будки она уверенно руководит движением в пределах товарной станции и копошащимися на путях рабочими, похожими из-за одинаковых оранжевых жилетов на фанатиков какой-нибудь футбольной команды. Правда, теперь она чаще пользуется радиосвязью, а громкой только изредка; но если над станцией и окрестностями прокатится вдруг гулкий тревожный окрик, знайте – это голос Раисы Григорьевны. «Внимание, по шестому осаживает тепловоз!» – это она.
Раиса Григорьевна надежный, опытный железнодорожный кадр. За заслуги перед отраслью она была отмечена грамотами и нагрудным знаком, который вручал ей сам начальник дистанции – мужчина в чине генерала тяги. Раиса Григорьевна назубок знает свои должностные обязанности – в этом не может быть сомнений. И все-таки многого о железной дороге она не знает и не узнает никогда. Потому что нет на свете человека, который знал бы все о железной дороге. Раисе Григорьевне неизвестно устройство локомотива, а машинист, скажем, мало что смыслит в работе диспетчера. Генерал тяги вроде бы имеет сведения и о том, и об этом, но только самые общие. А я, к примеру, и вовсе полный профан в этих вопросах, несмотря даже на то, что являюсь пассажиром со стажем. Из окна электрички я вижу только невообразимую путаницу рельсов, проводов, толпы вагонов на запасных путях и стробоскопическое мелькание встречных составов. Если же моя электричка застопорит вдруг, вот как сейчас, в неположенном месте, на какой-нибудь товарной станции, я буду лишь тупо разглядывать случайно подвернувшуюся диспетчерскую будку и теряться в непрофессиональных догадках: отчего мы стоим и что бы это значило?
Но что еще выучила Раиса Григорьевна, так это дорогу от диспетчерской до своего дома. В бетонном заборе, ограждающем зону отчуждения, есть в одном месте пролом. Так вот, если им пользоваться, то можно сокращать путь, и получается в точности как сказала мама: пять минут ходу. Дома, а чаще на лавочке у подъезда, Раису Григорьевну встречает Василий Степанович, пребывающий на пенсии по инвалидности. Тридцать лет он честно водил московский троллейбус и отдал городу свой долг лимитчика сполна. Но лет пять назад произошло несчастье: собственная машина ударила Василия Степановича током. Убить не убило, но медицина констатировала частичную парализацию правой стороны тела. ЧП обсудили в троллейбусном парке и обоих определили к списанию – машину в утиль, а Василия Степановича на пенсию. Теперь от Василия Степановича для города нет никакой пользы. Однако, владея левой стороной тела, он принимает посильное участие в делах семьи, в частности сидит с внуком.
Внука Раисе Григорьевне и Василию Степановичу родил их сын Кирилл – тот самый ребенок, помещенный сначала в железнодорожные ведомственные ясли, а потом и детсад. Внук Алеша еще маленький мальчик и пока послушный, но вот с отцом его у Раисы Григорьевны проблемы. Дело в том, что Кирилл, по ее мнению, не нашел еще толком своего места в жизни. Ну не задалась у него биография. Несмотря на то что он, как и мать, рос возле станции и к тому же получил ведомственное дошкольное воспитание, Кирилл наотрез отказался от железнодорожной стези – без объяснения причин. На троллейбус он тоже сесть не пожелал, но это понятно – все-таки он урожденный москвич. А больше его никуда и не звали, разве что в милицию. Поскольку в целой Москве не нашлось для Кирилла интересных вакансий, он, урожденный, обиделся и вступил как бы с городом в спор. Попросту говоря, сделался маргиналом – занимался какими-то махинациями и даже, страшно сказать, был одно время чуть ли не драгдилером. Правда, это все в прошлом; теперь Кирилл женат и работает в каком-то театре, таскает задники. Но обида на город у него не прошла, хотя городу это, как вы понимаете, глубоко безразлично.
Чтобы Кирюша не вырос оболтусом, полагает Раиса Григорьевна, нужно было в детстве держать его построже. Но сама она дома никогда не повышала голоса, потому что диспетчеру надо беречь связки, а Василий Степанович строгим быть вообще не умел. Он был человек слабохарактерный: в Москве по-настоящему не прижился, грустил по оставленной Костроме и по Волге. От тоски он тайно выпивал с проводниками почтовых и багажных вагонов, а после чувствовал себя виноватым.
Но я не согласен с Раисой Григорьевной. По-моему, здесь дело не в строгости, а в том, что городу нужны и такие Кирюши. Нельзя, чтобы все были пристроены к делу; должен быть кто-то просто для потехи, кто-то, с чьей судьбой можно поиграть, – город ведь это любит.
У меня у самого в молодости был приятель маргинал. Звали его Феликс, мама его работала в типографии, а сам он учился со мной в институте. Точнее сказать, проучился полтора курса, а потом бросил. Правильно, кстати, сделал: инженера из него все равно бы не получилось. Про себя я это тоже понял, но гораздо позднее.
Бросив институт, Феликс решил, что будет зарабатывать большие деньги, – задатки к этому у него имелись. В те времена у нас много зарабатывали те, кто, поделившись с государством, мог трудиться непосредственно на свой карман: ювелиры, например, или сапожники. А у Феликса были от природы умные еврейские руки – в хорошем смысле этого слова. Беда только в том, что руки – это все, что было в нем умного. Он устраивался учеником в разные мастерские и везде успешно начинал, а когда его допускали к живым, так сказать, деньгам, он их немедленно пропивал, не успев поделиться с государством. Его выгоняли. И не то чтобы Феликс был алкоголиком, то есть он стал им, но позднее, а тогда он просто не умел ждать. Едва только у него заводились деньги, неважно, свои или казенные, он звонил мне в общежитие: «Привет, студент! Есть бабло на кармане, айда в кабак!» «Кабаки» были его страстью. Москва в те годы была не так щедра на развлечения, как сейчас, и поход в ресторан оставался чуть ли не единственной возможностью быстро освободиться от наличности. За год мы с Феликсом обошли множество московских ресторанов, а в промежутках между ресторанами пили у него дома, чтобы не потерять форму. Пили технический, с масляными разводами спирт, который мама Феликса приносила из типографии.
К счастью, на третьем курсе я познакомился с Тамарой, и это меня отвлекло от попоек с Феликсом. Но у него все продолжалось по-прежнему: время от времени он добирался до каких-то денег, тратил их, вылетал с работы и впадал в нищету. Город играл с Феликсом, то подбрасывая его, то опуская, и Феликсу это не нравилось; он обижался, подобно вышеописанному Кириллу. Постепенно периоды нищеты становились продолжительней, а потом слились в одно беспросветное существование. На работу Феликса больше никуда не брали. Кабаки за безденежьем стали ему недоступны, и он перешел исключительно на мамин спирт. Но и этот последний ресурс иссяк после того, как мамы не стало (я подозреваю, что она умерла от горя). В течение короткого времени Феликс продал все, что было в его квартире ценного, а потом и саму квартиру. И вот, когда он, продав квартиру, остался впервые в жизни с приличной суммой на руках, он серьезно задумался – может быть, тоже впервые в жизни. Перед Феликсом стояла альтернатива: либо начать скитаться по разным сомнительным знакомым, которые, конечно, его ограбят, и в итоге превратиться в системного бомжа, либо, покинув столицу, переселиться куда-нибудь в деревню и попытаться начать новую жизнь. И с непривычки к серьезным размышлениям глупый Феликс выбрал второй вариант. Дальнейшая его карьера получилась, как и следовало ожидать, недолгой. Он временно бросил пить, купил в неближнем Подмосковье какую-то хибарку и устроился на работу в леспромхоз. Но, что ни говорите, непьющий еврей в коллективе дровосеков – это дважды белая ворона. Поскольку с национальностью Феликса его новые товарищи ничего поделать не могли, они заставили его по крайней мере «развязать». Феликс напился раз, напился два, а на третий раз напился в мороз и заснул в лесу под елкой. Заснул навеки.
Мораль этой истории простая: не надо спорить с городом. Если бы Феликс действовал по первому варианту и стал нормальным московским бомжем, он, возможно, был бы жив по сей день.
И, кстати, о покойниках. Кажется, я понял, отчего наша электричка застряла на товарной станции. Из диспетчерской будки, которую я разглядывал все это время, двое в белых халатах вынесли на носилках тело, накрытое простыней. Полагаю, это тело Раисы Григорьевны. Она скончалась внезапно, прямо на рабочем месте, и поэтому в железнодорожном движении возникла заминка. Но я уверен, что в ближайшие минуты город найдет ей замену и мы поедем дальше.
Сегодня у нас неожиданный посетитель – Тамара. Едва поздоровавшись, она критически осмотрела квартиру и взялась за половую тряпку.
Мы с Филом, забившись в угол, глядим на Томин неотвратимо надвигающийся зад и помалкиваем – частью от удивления, частью от хитрости. А что в самом деле – пусть помоет нам пол, если ей так хочется.
Ознакомительная версия.
