Я вытаращила глаза и долго не могла выговорить ничего, кроме нечленораздельного и нецензурного мычания. Вспомнила все странные совпадения, обрывки разговоров... Очень почему-то разволновалась и встревожилась.
– Ну, это какая-то фантастика! – выдохнула я.
Почему, – возразил Яша спокойно, – интересное новое направление, нестандартный подход. Да, слов нет, – дело щепетильное, как ты сама понимаешь, и давнее: вавилонский след, Салманасар, сука рваная, – разоренное израильское царство, угнанные наши дети, ищи-свищи их следы... Но ведь и мы не пальцем деланы и не ногой сморкаемся. И вот умельцы с кафедры этно-гебраистики исторического отделения Университета Вечной учебы в Иерусалиме совместно с двумя молодыми гениями программирования из Бар-Иланского Университета разработали эксклюзивную такую программку, в которую забиваются данные определенно составленной анкеты, заполненной каждым потенциальным восходящим. В результате обработки данных компьютер выдает кривую рода конкретной личности за период плюс-минус пяти тысяч лет. Нехило? Далее, умельцы сугубо засекреченной кафедры биогенетики института Зицмана, в свою очередь, разработали какую-то непреложную формулу крови, обезоруживающе что-то там доказывающую...
Вот ты народ забавляешь, – говорит Яша, – в своем департаменте Фенечек-Тусовок, а мы уже недели три как трудимся. Крутимся, как ненормальные, двух новых сотрудниц наняли на сортировку и отправку результатов анализа.
– Какого... анализа?!
– А у нас все потенциальные восходящие как миленькие заполняют анкетки и кровь сдают.
– На что кровь-то?!
– Неважно. На наличие диабета. Наш народ только и стремится лишний раз сдать мочу или кровь. К тому же вся эта процедура своей походной компактностью как раз и напоминает домашние проверки уровня сахара в крови... Ты скажешь, бред, афера... Но, знаешь, время от времени – срабатывает!
– Что – срабатывает? – спросила я тупо.
– Да то, что из нового департамента Розыска потерянных колен приходит электронное сообщение: индивид Михаил Степанович Головащенко принадлежит к потерянному колену Иссахара! Кстати, в анкете и стих присутствует, библейская характеристика, помнишь, что дана родоначальнику каждого колена праотцом нашим, Яаковом, на смертном одре. Так вот, Головащенко, например, из колена Иссахара:
“Иссахар, осел костистый, лежащий среди заград. И преклонил плечи свои для ношения клади, и стал работать в уплату дани”. Головащенко, между прочим, – в процессе длительной беседы – действительно, производит впечатление осла.
Я поинтересовалась – на черта вся эта катавасия, и какая разница – к какому, например, колену принадлежит наш старый пропойца апостол Петр Гурвиц? Яша ответил, как он всегда отвечает – а интересно же! Восстановление народного тела, понимаешь, великая миссия. Красивое имя, высокая честь...
Ну, Яша, – оно известно, – романтик. Но удивительно, что романтиками предстают и отцы нашего ордена. И несентиментальные американские евреи, на чьи пожертвования производятся все эти сомнительные исторические разыскания.
Что бы это значило? И что значил тот недавний разговор в “Лицее” с Ной Рувимычем об этих самых коленах? Его фантастическую прозорливость? Или нечто большее?
Между прочим, о Клещатике: грех жаловаться, – первый наш семинар по искусству прошел замечательно. Вот что значит, как говорит мой Костян, – “фильтровать базар”. “Договорились с Рувимычем по-хорошему, и, видите, – дядя не стал топить котят”, – говорит он. Вообще, – заметно меня зауважал. Да, Ной Рувимыч не стал топить котят, наоборот: тем же днем, как и было обещано, мне позвонила Ниночка, главный менеджер “Глобал-Цивилизейшн”, аккуратнейшим образом записала все наши просьбы и нужды, повторяя диктуемое мною журчаще успокаивающим голосом, и – камень упал с моей души... Выяснилось, что ничего мне не надо делать самой: бегать, ехать-договариваться в дом творчества, закупать блокноты-ручки-бумагу-воду... А для всего этого есть ангел небесный, Ниночка... Она-то и свяжется с дирекцией дома творчества, договорится об условиях проживания...
И все прошло, как по маслу, художники были счастливы, работали, не разгибая спин, и десять пронумерованных папок с отличными литографиями пустились в путешествия по самым разным стезям: одна в музей им. Пушкина, другая – на выставку в Словению, третья – в Еврейский музей Нью-Йорка...
Даже Клава, уважительно листая твердые литографские листы, сказал удовлетворенно: – Хорошая папка. Большая. Синяя... Налепи на эту замбуру наш синдикатовский знак, и пусть стоит здесь, у меня в кабинете. Буду показывать всем залетным бездельникам. Хотя они ни черта не понимают в искусстве...
Правда, после семинара я взглянула на представленный к подписи счет за услуги и в ужасе откинулась в кресле: – Нина, позвольте...
Мне позволили самым любезным образом: объяснили каждый пункт, каждую запятую, накрутили проценты, закрутили хвосты...
– Ну что? – спросила Рома, после того как за Ниночкой закрылась дверь.
В голосе ее мне почудилось скрытое торжество. На самом деле, вряд ли она торжествует: она терпеть не может Клещатика, и только на днях жаловалась, что Гройс задыхается в железных лапах Ной Рувимыча, поскольку тот является подрядчиком по организации всех пленумов, форумов, конференций и презентаций еврейских конгрессов, рождаемых Гройсом в деятельных муках. Однако Рома довольна, что Ной Рувимыч меня приручил и тем самым – проучил... Я же в бешенстве... Ну, ладно, думаю я, семинары, особенно профессиональные, – дело нужное, интересное... на них и денег не жалко. Но все эти гоп-со-смыком в кремлевских палатах, все эти на-дерибасовской-пивная с солированием Фиры Ватник на льду... не пройдет! Посмотрим, как он вытянет у меня из-за пазухи кошелек департамента! Не дам ни копейки! Насмерть буду стоять!”
Из “Базы данных обращений в Синдикат”.
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение № 334:
Беспокойный женский голос:
– Я слышала, у вас анализы сдают – как записаться, а? И на какие болезни? Опущение матки годится?
Глава десятая
“Двойная запись – принцип бухучета!”
Существование нашей организации, балансирующей на узеньком мостку между израильской и российской законностью, предполагало известное умение эквилибрировать. Символом, или знаком, или гербом нашим справедливо было бы водрузить две маски античной сцены: одну скорбную, с опущенными углами рта и горестно поднятыми бровями, другую – маску веселого безумства, со щелью рта, растянутой до ушей.
У еврейской общины России было три Главных раввина. В нашей организации было два Главных бухгалтера.
Один, израильтянин Джеки Чаплин, – добродушный и покладистый парень, со ртом, всегда растянутым до ушей. Другой же... вернее, другая...
Роза Марселовна Мцех, – давным-давно, на заре деятельности Синдиката переименованная каким-то веселым синдиком в Угрозу Расстреловну Всех, – Главный бухгалтер нашей российской бухгалтерии – была мужчиной, причем – мужчиной-воином: по сути, по ухваткам, по голосу, по манере выражаться. Даже ее походка была не просто мужской, а чеканно-молодцеватой, какую приобретают курсанты военной школы на третий год маршировки по плацу в любую погоду.
В любую погоду Угроза Расстреловна, живущая где-то в Протвино, первой входила через бронированную проходную Синдиката, первой открывала дверь кабинета, усаживалась за компьютер и, закурив сигарету, решала – кому НЕ ДАТЬ денег.
Собственно, была б ее воля, она бы не дала их никому. Честная, порядочная, даже благородная мужчина, она ненавидела Главного подрядчика Синдиката, Клещатика, и не без основания считала, что огромная часть денег организации оседает в его закромах. Поэтому до последней минуты на всякий случай тормозила выплаты по всем проектам.
– Хозяина настоящего на вас нету, – говорила она, – вот в той организации, где я до вас служила, – там знали, как прижучить!
Ее боялись все. Даже Клава в ее присутствии забывал отпускать свои шуточки. Даже Шая – единственную ее! – не заставлял валиться под стол на грязный пол кабинета, а только следил, чтобы она присела на корточки, как приседают по нужде за придорожным кустом... Мы с Яшей просто тряслись при громовых звуках ее командорской поступи. Изя принимался вертеться угрем, бормотать неразборчиво, набирать какие-то адреса на мобильнике, скукоживался и замирал... Да и Миша, обычно такой бойкий Панчер, предпочитал ускользнуть, испариться...
А уж как боялся ее Петюня Гурвиц, хотя, по субординации, Угроза Расстреловна находилась в его подчинении.
Проходя мимо его кабинета – где решались многие финансовые вопросы, – часто можно было слышать из-за закрытой двери ее тягучий ор:
– А я вас спрашиваю – почему у вас не встает сальдо?! И голос Петюни, оправдывающийся и робкий:
