— Шутите?
— Но почему? — искренне удивилась она.
— Ну, ревность мучить будет, — привела первый попавшийся аргумент.
— Не-е, ревности никакой. Во-первых, женщины к этому уже морально готовы. Во-вторых, каждая видит мужа, скажем, два раза в неделю. Дела откладываются и — праздник. Вот я несколько лет жила в Узбекистане. А узбеки, они любвеобильные… У них, у каждого, помимо жены, две-три любовницы. И куча детей. И все живут очень дружно.
Я вообразила себя женой любвеобильного узбека, представила, как сижу, надушенная, в шелковом халате и жду его целыми днями. Время от времени он приходит осчастливить меня. Год за годом рожаю от него смуглых крикливых детей… Жутковато.
— Не понимаем мы, женщины, своего счастья, — сокрушенно вздохнула врач. — Ладно, проходите вон туда за ширмочку, раздевайтесь.
Чувствовалось, ей жаль было прерывать интересную беседу ради обследования моего, вышедшего из строя по причине простуды, гинекологического хозяйства…
Один мой знакомый утверждал, что женщина должна выглядеть так, чтобы хотелось целовать ей ноги. Я посмотрела на свои. Ровные и стройные, да. Но лак на ногтях облез, волосы давно пора брить, да еще неизвестно откуда взялся здоровенный лилово-бурый синяк на бедре.
— А как должен выглядеть мужчина? — спросила я. — Чтобы хотелось целовать что?
Знакомый игриво хихикнул и посмотрел куда-то вниз.
Наверное, мой мужчина должен выглядеть так, чтобы захотелось просто прижаться к нему и закрыть глаза…
Лет десять назад я играла в метро в такую игру: из особей мужского пола, сидящих напротив, выбирала себе «жениха», представляла, что вот мне поставили условие: выйти из вагона и сразу под венец с одним из них.
Однажды повезло: все шесть мест напротив оказались заняты тайными претендентами на мою девичью бескомпромиссность. К сожалению, первые два отпадали сразу — дедуле было явно за восемьдесят, а второму, долговязому прыщавому подростку, лет пятнадцать-шестнадцать. Пацан сосредоточенно читал книгу. На яркой обложке — монстры с зубастыми пастями.
Третий, на вид лет двадцати трех, пижон с подозрением на нетрадиционную ориентацию: в ухе красовалась серьга в форме черепа, на шее — увесистый медальон с иероглифами, ярко-салатовая футболка, джинсы с прорезями на коленках, кроссовки с оранжевыми шнурками. Сидел, прикрыв глаза, жевал жвачку и в такт никому не слышной музыки, текущей ему в уши, кивал патлатой головой.
Следующий — вполне приличный нестарый работяга, не обремененный интеллектом. Мохнатые, сросшиеся у переносицы брови, добродушное брюшко. Так и веяло от него субботними разговорами «за жизнь» в дымной маленькой кухоньке. Утром: «Мать, где мои носки?» Вечером: «Ух, устал, как собака, а что у нас пожрать?» И на ходу сыну: «Так, никаких «гулять», пока уроки не сделаешь!»
Пятый был невероятно толст, что сразу сводило на нет его мужские шансы. Толст настолько, что шестой сидел, не касаясь спинки сиденья, стиснутый с одной стороны своим крупногабаритным соседом, с другой — поручнем. При этом еще пытался читать газету. Толстяк раздраженно морщился, когда у него перед носом шуршали раскрытые полосы, и то закрывал глаза, то нехотя косился в них, глотая информационную отрыжку соседа.
А последний? Да ничего хорошего. Весь какой-то залежалый, пыльный. Сальные волосы, схваченные аптечной резинкой, несвежий воротничок мутно-бежевой рубашки, мешковатые брюки, давно не чищенные ботинки. Очки. На одной дужке намотана синяя изоляционная лента.
Выбирать, собственно, было не из кого. Пришлось выходить из вагона безнадежно свободной.
Неделю прожила у мамы. Вдруг перестал звонить Володя — вероятно, в праздничные дни семейный надзор усилился…
Я много читала, утаптывала вместе с Хвостом выпадавшие обильно снега, по вечерам часами пропадала в черных дырах телевизионных передач, одурманенная иллюзорным рекламным благополучием.
«Tiret» — жидкий сантехник. Пытаюсь представить нашего вихрастого, вечно пьяного сантехника Коляна в жидком виде…
Девица, рекламирующая шампунь, видимо, за неимением душа в квартире, моет голову в мойке для автомобилей…
Парнишка с дебильным доверчивым лицом делает вклад в банк и надеется получить большие проценты. Наивный. Это во время кризиса-то.
Пошловатые деды Морозы танцуют в одних трусах и призывают скупать всю технику подряд. Новогодняя эротика для скучающих, подсевших на наркотики сериалов, домохозяек.
А бывает, в метро скосишь глаза в книжку соседа или соседки и прочитаешь такое: «Макар дерзко полез ей под юбку. Она бессильно опустила голову ему на плечо и почти не сопротивлялась…» или «Он знал, что, пока не убьет этих двоих гадов, не сможет жить дальше. Их смерть стала делом его жизни». Часто вспоминаются слова Философа Иваныча об утрате чувства подлинности, а вместе с ним и чувства реальности. Вот оно, современное жуткое счастье молодого, дерзкого Макара: сначала убить, потом полюбить. И не полюбить даже, а так, слазить под юбку.
Покупаю большой торт, запихиваю в машину взволнованного, как всегда перед дорогой, Хвоста.
— Передай привет, — привычно просит мама.
— Обязательно.
Я знаю: как только я верну ей отцов привет, она растерянно улыбнется, словно ожидая чего-то еще, потом торопливо закурит и отвернется к окну. Докурив одну сигарету, тут же возьмет другую…
— Не пойму только, зачем ты тащишь с собой собаку?
— Он всегда со мной.
— И в роддом с тобой поедет?
— А почему бы и нет?
— Все дурачишься…
От Щелковского шоссе по МКАД до Ленинградки примерно полчаса. Там еще минут пятнадцать-двадцать — сразу за Черной грязью недавно отстроенный двух-этажный дом отца. Он все-таки настоял на моем приезде.
Нас с Хвостом встречает суровый рык сидящей на цепи матерой кавказской овчарки. В ответ Хвост пытается огрызнуться.
— Это невежливо, — объясняю ему, — мы же в гостях.
Пес игнорирует мои доводы и кидается с лаем на распахнувшего мне объятия отца.
— Здравствуй, пап! Ты не бойся Хвоста.
— Ну, наконец-то! — он осторожно обнимает меня, радостно оглядывает. — Похорошела!
— Да где уж…
— Нет, я серьезно. У будущих матерей какие-то просветленные лица. Как у блаженных. Куда потом все девается? Ну, пойдем скорей, стол уже накрыт.
Хвост приветствует настороженным рычанием жену и дочь хозяина дома.
— Он что, будет в доме сидеть? — морщится семнадцатилетняя Даша. — У нас вообще-то принято собак на улице держать.
— Ну, Дашуль, не будь врединой. Он же гость! — вступается отец.
— Давайте быстренько за стол! — хлопает в ладоши Татьяна Олеговна. — Хватит препираться!
Стол уставлен всевозможными закусками, но я налегаю исключительно на селедку и огурцы. Едим молча, сосредоточенно, отец пытается разрядить обстановку:
— А я думал, на солененькое только вначале тянет!
— В конце даже больше, — подыгрываю я.
Татьяна Олеговна с дочерью подчеркнуто не реагируют.
Пахнет соленьями и свежим деревом — совсем недавно дом был обшит изнутри вагонкой. Кругом еще не успевшая зарасти пылью чистота и стерильный уют — такой бывает в казенных помещениях. Минимум предметов, отсутствие ковров, светлая кожаная мебель, два высоких растения в кадках. У одного из них удивительные листья: с бордовыми и салатовыми прожилками.
— Вот, Дашка, бери пример со своей сестры, — говорит отец. — Институт окончила, работа интересная. А ты?
— А я не хочу! — заявляет хорошенькая темноволосая девушка в джинсах и пушистом розовом свитере. — Машину купишь, тогда и об учебе поговорим. Надо же мне на чем-то туда ездить!
Мать Даши, Татьяна Олеговна, стройная и ухоженная, как с рекламной картинки, настороженно поглядывает на меня, внешне сохраняя приветливость.
— А вы, Настя, значит, разводитесь с мужем? — интересуется она.
— Наверное… Он оказался не готов к рождению ребенка.
— И как же вы жить дальше будете?
— В каком смысле?
— Ну, вообще… Он материально-то помогать намерен?
— Честно говоря, мы об этом не говорили.
— А зря. Такие вещи надо обсуждать в первую очередь. Ребенок — не шутка!
— А никто и не шутит.
— Да не пропадет! — вступается подвыпивший отец, — если что, я первое время помогу. Не вопрос!
Даша хмыкает, берет плеер, вставляет в уши наушники. Татьяна Олеговна поджимает губы, уходит на кухню.
— Ты, Настюх, никого не слушай. Сказал, помогу, значит, помогу. А твоего орла мы прищучим. Как миленький платить будет. Никуда не денется.
— Пап, а разве орла можно прищучить?
— Смеешься над папкой, да? — щипает он меня.
Хвост, сидящий под столом, воспринимает это как сигнал к действию и слегка прикусывает тапок отца.
— Э-э-э, ты чего! — вскрикивает он. — Смотри, как он тебя защищает! Надо же! Хорошо хоть ногу не оттяпал.
