После побоища Петро даже позвонил Сашеньке и нажаловался сыну. «О, хорошо, что ты позвонил, мне как раз позарез нужны деньги. Найди и передай поездом 50 долларов. А с мамашей я поговорю».
Петро неделю боялся приходить домой, слоняясь по гаражам.
Зашел в гости к Колянычу. У того уже гулял Вовчик из 107-го.
– Пноходив мимо, дай, думаю, загняну на огонек.
– Петрович, не чирикай, – поприветствовал его Коляныч. – Пришел – заходи.
Петро поставил на стол бутылку самогонки. Коляныч как раз рассказывал Вовчику про Белград. Петро увидел невиданные раньше сигареты.
– У фанцовщиков бнав?
– Какие еще фарцовщики? Петрович, я вчера еще в Белграде был. Федеративная республика Югославия, знаешь? Петро кивнул, но, чуть подумав, засомневался – Бнешеш!
– А от и не бнешу, – передразнил Коляныч и показал железнодорожные билеты.
– А как же вся эта канитень с визами и паспонтами? – спросил Петрович.
– А никак.
И Коляныч рассказал присутствовавшим механизм пересечения границы. В Украине началась эра челноков.
У Петра зачесался мозг. Опять небо посылает ему шанс. Он дотошно выспрашивал Коляныча, куда еще можно ехать, что везти? Голова роилась планами. Петро издалека начал обрабатывать жену, желая заручиться Томкиной поддержкой в осуществлении его бонапартистских планов завоевания европейских базаров. Но супруга в очередной раз разразилась скандалом и проклятиями по поводу петровой дурной головы.
Петро решил поменять тактику и как-то, бухая с кумом, попросил того привести хорошие сандалии для Генки. «Немає питань, – пообещал кум. – Обведи ногу сина, принось мені лекало, обов’язково привезу».
Петро, обрадованный, покачиваясь, возвращался домой. «Планета пуста, – размышлял он, – кроме кума, на ней больше никто не проживает». Дома он нашел зимние сапоги Генки, купленные ребенку на вырост, обвел подошву и спрятал бумагу со следом в карман. На другой день он вручил бумагу куму. Они договорились, что после командировки кум лично занесет покупку к ним домой, чтобы Томка, наконец, поняла, какие у Петра хорошие ответственные и преданные друзья. Через неделю кум явился к Петру на завтрак. И передал Томке коробку.
– Что это? – удивилась та.
– Скоро лето, – многозначительно подмигивал кум Петру, – это Генкины сандалии. Петро заказал.
Томка с удивлением посмотрела на сияющего Петра. Открыла коробку и после паузы спросила:
– Ты вообще догадываешься, какой размер у твоего шестилетнего сына? Или ты, идиотина, к его соракалетию готовишься? – взвизгнула Томка, достав из коробки лыжи сорок пятого размера. – Да они даже на Сашеньку большие. А ты куда смотрел? – спросила Томка у кума.
Кум съехал, предъявил Томке лекало, лежащее на дне коробки.
– Я попросил хорошие детские сандалии и показал след поляку, еще удивился, почему продавец по-дружески меня успокаивал, приговаривая: «Не бойся, нога со временем прекращает расти».
Томка звонко ляпнула Петра сандалем по морде.
– Нет больше моих сил, – верещала Томка, – ну почему все люди думают серым веществом, а ты коричневым?
Завтрак Петро и кум перенесли в гараж. После второй рюмки Петро вспомнил инцидент с Томкой и спросил кума:
– Какое коничневое вещество имена в виду эта истеничная дуна?
Кум глазами указал на нижнюю часть его туловища.
– Жанко, что я сназу не допен, а то б задан бы ей пенцу.
Кум скептически глянул на Петра, но от комментариев воздержался.
Вечером Томка объявила Петру, что устала от него и хочет проведать родню.
Она купила в дорогу коврик сала, забрала Генку, села в общий вагон и уехала. Петро, провожавший ее на вокзале, махал рукой, изображая озабоченность. Его душа ликовала. Впереди Петра ждал месяц свободы.
В первый вечер он так накидался, что перестал выговаривать еще восемь букв. Речь Петра напоминала крик марала в брачный период. Через три дня после отходняка. Петро решил: «Время, отпущенное судьбой, нужно провести так, что бы не было мучительно больно за бесцельно прожитые дни».
Он припахался в своем гараже и через сутки выехал. «Москвич» Петра преобразился. На передних дверях были приклеены надписи CHAMPION. Перед радиатором появились хромированные дуги, украшенные шестью галогеновыми фарами и четырьмя зеркалами заднего вида. На окнах Петро повесил тюль и шторы. Машину опоясывали несколько рядов молдингов. Где только можно, кузов украшали отражатели. Поверх лобового стекла шли бахрома и копейки, в ряд засунутые под резиновые уплотнители. Пластмассовый виноград, улыбавшийся скелет, смешно дергавшийся во время движения, маленькие боксерские перчатки свисали с зеркальца, цепляя ветку, на которой сидели птички. На передней панели он установил два вентилятора – большой перед собой и поменьше – с пассажирской стороны. Свободное пространство занимала полочка для магнитофонных кассет. Вся эта байда мешала смотреть на дорогу, но Петро любил красоту. Передние сидения он задрапировал ковровыми дорожками.
Задние – шкурой медведя с оскалившейся мордой. Причем, морда смотрела в заднее окно, пугая водителей. Рядом с медведем лежали старые игрушки Сашеньки – Буратино, собачка, зайчик, слоник. В потолок Петро вмонтировал четыре динамика и цветомузыку. «Ночью будет эффектно», – думал Петро.
Выезжая из гаража, он встретил Коляныча. Коляныч, восхищенный, обошел машину. Петро с гордостью наблюдал за другом.
– Куда едем? Телок снимать? – спросил Коляныч.
– Там побачим, – неопределенно ответил Петро.
– Тачку тюнинговал отлично, – похвалил Коляныч, – но изюминки не хватает.
– В смысне? – не понял Петро.
– Пошли ко мне, – предложил Коляныч, – у меня есть лосиные рога, мы их приделаем на капот, и все девки будут твои.
Петро, немного подумав, ответил:
– Не тнеба, Коняныч, я ж не фнаен.
В двадцать три часа он прибыл на пьяный угол, открыл дверь, из салона доносилось: «Ра-ра Распутин…».
Весь салон мигал разноцветными лампочками.
– Ану, кнасавицы, поехали пнокатимся! – пригласил Петро первых пассажиров.
В ответ ему только смеялись и стучали пальцем по виску. Петро постоял минут сорок, но никто не захотел прокатиться. Тогда, разозлившись, Петро подарил городу фразу: «Дикі люди». После этого завел свой хот-род и уехал на Бермуды.
Там он нашел кума, поделился своими невзгодами. Кум пообещал Петру помочь с халтурами. Через пару дней он познакомил Петра с толстым чуваком в засаленном костюме. Толстый чувак печальным голосом попросил перебрать коробку скоростей на его девятке. Договорились о цене. Петро погрузился в работу. В спину его толкала мысль: «Кум колошматит бабки на базарах Югославии и Польши, достраивает дочке двухэтажный дом, а он, Петро, сидит в гараже и сбивает копейки, ковыряясь в чужих машинах».
В назначенный день к гаражу Петра подъехал РАФик, это засаленный толстый чувак приехал за своей тачкой. Он и водила выгрузили четыре грязных мешка и поставили возле входа.
– Что это? – спросил Петро.
– Расчет за ремонт, – печально ответил толстый. – У меня сейчас напряженка с деньгами. Эквивалент, так сказать. Говяжьи хвосты. Полезный калорийный продукт. Спасибо, до свиданья.
Петро остолбенел, он даже не догадался достать из мешка хвост и засунуть его в жопу засаленному толстому чуваку.
Когда девятка скрылась, Петро поклонился уехавшей машине и ответил: «Пожануста, пниежайте еще, с нетенпением жду. В снедующий наз возьму мочевыми пузынями».
Потом Петро час проклинал кума и толстого засаленного чувака.
Он еле уговорил соседей Виктора Павловича и Павла Викторовича взять по одному мешку с хвостами.
– Зачем так много?
– Хонодца наваните, нодственникам наздадите, понезный канонийный пнодукт.
Дома расстроенный Петро освободил холодильник и запрессовал его хвостами, которые время от времени открывали дверь и просились на свободу. В тот вечер он набухался в одиночестве. На другой день Петро перебрался бухать на Бермуды. Наведывался домой только, чтобы покормить живность. Из алкогольного транса его вывел Коляныч. Он привел другого толстого чувака в дорогом костюме с толстой золотой цепью на шее.
– Что нужно денать? – спросил Петро с пьяным равнодушием.
– Коробку перебрать в моем «мерсе».
– Чем будете насчитываться? Говяжьими ушами? Хвостами я больше не бену.
Толстый чувак с цепью повернулся к Колянычу и спросил: «Ты же говорил – нормальный человек».
Коляныч внимательно посмотрел на Петра и грозно рявкнул:
– Ты что, конопли выхватил, Петруша? Машину нужно сделать, понял?
После арии Коляныча с Петра слетело сонное оцепенение, он выпрямился и спросил:
– Когда пниступать?
